Ржаной хлеб

Тут и подошел к ним, с косой за плечами, Потап Сидорович. Пожав ему руку, Пуреськин упрекнул:
— Вижу, председатель, что и сам косишь. Только зачем тебе это нужно? У тебя что, других дел нет?
— И я ему об этом толковал, Петр Прохорович, — подхватил Директор. — Как учил наш старшина, во время боя командиру надо быть на командном пункте и руководить наступлением.
— Точно! — засмеялся Пуреськин.
Сурайкин возразил:
— Иногда и это надо, Петр Прохорович. Если бы сам не взял косу, может, столько людей тут и не было бы. — Он показал рукой на косцов. — А тут — видишь?
Они присели на ближайшем гороховом валке; любопытствуя, потянулись колхозники, устроили, как водится, перекур. Кузьма Кузьмич по-свойски сказал-пошутил:
— Мы знаем, Петр Прохорович, человек ты из нашего района. Наслышаны, что во время войны, еще комсомольцем, партизанил, родом-племенем из пахарей-сеятелей. Наверно, когда-то и косу держал так же ловко, как, скажем, ложку. А сейчас — сможешь?
Мужики усмехались, добродушно заулыбался и Пуреськин.
— Забыл уж, когда и держал! — Он неожиданно встал, развернул плечи. — А нуте-ка, у кого самая злющая?
Демьянов подал ему самую легкую косу, только что наточенную, Пуреськин засмеялся:
— Прямо как у Есенина получается — стихи у него такие есть:
 
 
К черту я снимаю свой костюм английский,
 
Что же, дайте косу, я вам покажу —
 
Я ли вам не свойский, я ли вам не близкий,
 
Памятью деревни я ль не дорожу!..
 
 
Он снял легкий пиджак, закинул назад нависавшие на брови густые с проседью черные волосы и, словно заправский косарь, поплевал в ладони. Повел он кем-то уже начатый ряд, с каждым взмахом все увереннее, колхозники, дивясь, повставали.
— Гляди-ка ты!
— И не кривит.
— Нет, не забыл секретарь крестьянскую науку! — одобрительно переговаривались косцы, и когда Пуреськин довольно далеко ушел от них, сами повставали по своим местам.
Петр Прохорович свою загонку довел до конца, вытер, как положено, косу пучком соломы и лишь после этого прошелся платком по потному раскрасневшемуся лицу.
— Ну как, не испортил загонку?
— Да что там! — похвалил Директор, сам же секретаря и подначивший.
— Вот так, друзья мои! — довольно сказал Пуреськин. — И с чем родился-вырос, то, похоже, никогда не забудется. Как и материнский язык.
Петр Прохорович и Потап Сидорович потихоньку пошли к машине. При всех секретарь райкома не стал говорить председателю о том, что удивлен ручной уборкой, сейчас, с глазу на глаз, сразу же спросил:
— Зачем это тебе нужно было, Потап Сидорович, возвращаться к старинке?
— Выгодно, Петр Прохорович, — коротко ответил Сурайкин.
— Чем? Косой — то же самое, что заставлять людей таскать на себе баржи. Что, комбайнов, что ли, нет?
— Почему нет? Есть. Комбайны и стояли-то без дела только один день, а сейчас второй день валят рожь. Чем же плохо? Горох, считай, кончили.
— Я, Потап Сидорович, не об этом. Ручная уборка в копеечку вам обойдется. А мы всюду о снижении себестоимости продукции говорим.
— И по расходам мы не потеряли, а выгадали, — убежденно возразил Сурайкин. — На оплату уйдет тысяч пять, зато почти сто тысяч у нас уже в банке. Год такой выдался, Петр Прохорович: все сразу подошло — и горох, и рожь. Тут день дорог.
Пуреськин умолк: арифметика получилась убедительная. Прав Сурайкин, по-хозяйски рассчитал все. Не заметил он у председателя и заносчивости — о разговоре с Татьяной Ландышевой Пуреськин не забыл. Может быть, под настроение вылилось у нее?..
— Где Радичева? — нарушив молчание, спросил он. — Почему ее не видно?
— На ржаном поле, — объяснил Потап Сидорович. — На уборку мы ее там закрепили.
— Вот туда и мы с тобой съездим, — решил Пуреськин. — А здесь и тебе делать уже нечего, забудь о своей косе.
Пуреськин в этот день до позднего вечера ездил по полям района, побывал в нескольких хозяйствах. Уборка началась почти во всех колхозах, но везде по-разному, где лучше, а где хуже, а «Победа» шла первой.
Через два-три дня Пуреськин окончательно убедился в правоте и находчивости Сурайкина. Пошли дожди, во многих хозяйствах горох вовремя убрать не успели. Свалить его комбайнами свалили, да так и оставили лежать в валках — нужно было срочно перебрасывать машины на рожь. От дождей валки почернели, зерно осыпалось, про гороховую солому и поминать было нечего.
Потап Сидорович прослыл в районе героем жатвы.
  
Глава пятая
   
1
 
Над полями плывет пыль и рокот моторов. Подойдет к комбайну машина, прижмется к его борту, засыплет доверху кузов — и прямиком в Атямар, на элеватор. Если посмотреть издали или сверху, то элеватор покажется гигантским ульем: с каких только сторон не мчатся сюда грузовики со своими богатыми «взятками»!
А поле — как море, по которому ветер гонит желтые волны. Они то пригибаются к земле, то снова вздыбливаются, обтекают корабли-комбайны и обрываются только там, где жесткой щетиной торчит короткая стерня либо темнеет овраг.
Красиво в эту пору в поле, но не замечают этой красоты комбайнеры. Некогда им, одно у них желание — скорей убрать добрую ржицу, одна забота — лишь бы дождь не пошел.
Интересно понаблюдать, когда помощником себе комбайнер берет сына, паренька эдак лет двенадцати — тринадцати, — такие чаще всего охотятся и упрашивают. Как он старательно помогает родителю, как проворно крутится вокруг комбайна! То, смотришь, забежал вперед и отбросил с пути кем-то оставленную палку, то, выталкивая забившуюся в сборнике солому, сам кубарем летит вместе с ней. А уж если отец даст подержаться за штурвал, — тогда и говорить нечего, преображается помощник. Козырек кепочки мигом очутится на затылке, и кепочка сразу же превращается в матросскую бескозырку. Стоит он рядом с отцом, боится даже дыхнуть, и в это время никакой он уже не парнишка деревенский, а капитан морского корабля!
Рожь, а потом и пшеницу в колхозе «Победа» комбайны в первые дни валили в валки. Таня Ландышева, закончив обмолот гороха, третий день убирает прямым комбайнированием.
На ней синий, хорошо подогнанный комбинезон, в нем она даже ростом выше кажется, в темных очках, предохраняющих глаза от пыли и горячих, слепящих лучей солнца. Бело-желтые, похожие на ржаную солому волосы ее повязаны красной косынкой, на руках старые кожаные перчатки. А уж пыли столько, что одни только зубы и блестят. На ее комбайне полощется по ветру алый флажок передовика уборки — держит Таня слово, которое дала на пленуме райкома комсомола в присутствии Пуреськина.
…Работники районного Дома культуры подготовили к уборке урожая новую концертную программу. Ее уже «прокрутили» в райцентре, показали в ближних колхозах, сегодня маршрут агитбригады — в «Победу».
Когда руководитель агитбригады Захар Черников объявил, что они едут в Сэняж, самодеятельные артисты радовались: там хорошо встречают, любят концерты; село, вдобавок, окаймлено лесом, есть там приличный пруд, неглубокая, но чистая речка Сэняжка, после концерта можно неплохо и отдохнуть, покупаться.
Охотно собирался в «Победу» Черников. Зина, как известно, из этого села, их там знают, как мужа и жену, — пускай теперь поглядят, каков он на сцене, уж спляшет так, что ахнут!..
Планировалось, что в Сэняж агитбригада прибудет к обеденному перерыву и сразу же на полевом стане даст концерт. Однако так не получилось. Шофер сперва долго копался в моторе потрепанного автобуса, потом ездил на заправку, словно до этого не было времени, — выехали с опозданием, Черников всю дорогу бурчал.
Как и следовало ожидать, в правлении колхоза никого из начальства не оказалось, все кабинеты были пусты. Черникову ничего не оставалось, как податься в поле. К его досаде, на полевом стане и на крытом току ни Сурайкина, ни Радичевой он не застал. Тут он и увидел шедшие один за другим пять комбайнов, повеселел — выход! Комбайнеры, их помощники да эти, которые на току копошатся, — вот и зрители. Человек двадцать — тридцать наберется — и лады! Сейчас не осень или зима, больше и не соберешь. Не уезжать же отсюда, не показав концерта!.. Выпрыгнув из автобуса, Захар направился навстречу комбайнам, остановил головную машину. Пока он объяснялся с комбайнером, задние машины догнали головную и тоже остановились.