Ржаной хлеб

Назимкин напропалую острил, рассказывал анекдоты, подкинул несколько шоферских баек и Коля Петляйкин, Таня, насмеявшись, сказала:
— Ой не к добру — всю дорогу хохочем. Не вернуться бы со слезами!
— Не тужи, Танюша! Если я с вами, все будет хорошо, — успокоил Петляйкин, въезжая в Атямар.
— Ох ты мой спаситель, опора ты моя! — улыбнулась Таня и благодарно дотронулась головой до его плеча. Сладко екнуло у Коли Петляйкина сердце от этой дружеской, не более, ласки…
…В приемной первого секретаря райкома, когда сэняжцы вошли, было многолюдно. С начала уборки бюро в полном составе не собиралось — все были заняты, на коротких, смахивающих на оперативки заседаниях обсуждались вопросы все той же уборки; нынче предстояло рассмотреть все дела, которые откладывались, и набралось их порядочно: персональные, утверждение в новых должностях, прием в партию.
Таня сидела у стенки в углу и невольно вспоминала, как она впервые была здесь после пленума райкома комсомола и доверительно разговаривала с Петром Прохоровичем Пуреськиным. Теперь вот второй раз она здесь. Тогда от Пуреськина она вышла с хорошим настроением, окрыленной. С каким настроением выйдет теперь? И вздрогнула от внезапно мелькнувшей мысли: а вдруг на бюро будет — как его — Шазинов?
Из кабинета, где проходило бюро, быстро вышел высокий немолодой человек с пылающими щеками, в ответ на чьи-то расспросы только махнул рукой и выскользнул из приемной.
— Похоже, досталось как следует! — басовито прошептал кто-то из ожидающих.
Вышедший почти вслед за ним подтянутый черноволосый мужчина выглядел, наоборот, спокойным.
— С чем поздравить? — раздался все тот же басовитый голос.
— С новым хомутом на шее!
— Тогда с тебя… бутылку ситро.
— Хоть дюжину! — засмеялся тот.
Таня опять вздрогнула: пригласили Веру Петровну и Назимкина, следующая — она. Теперь ей уже и не сиделось и боязно было.
Назимкин вернулся минут через десять, сияющий; Таня бросилась к нему, но ничего спросить не успела: назвали ее фамилию. Ох как забилось сердечко!..
Зайдя в кабинет Пуреськина, она встала у края стола, украдкой окинула взглядом членов бюро. Некоторые из них головы не подняли, что-то записывали в свои блокноты, а кое-кто встретил ее с улыбкой. Слава богу, Шазинова вроде бы не было!..
Заведующий орготделом, поблескивая очками, огласил ее заявление, фамилии рекомендующих, решение первичной партийной организации, анкетные данные. Сидящий за своим столом Пуреськин деловито спросил:
— У кого вопросы к товарищу Ландышевой?
Члены бюро молчали.
— Выходит, вопросов нет? — чуть погодя снова спросил Пуреськин. — Тогда у кого какие мнения о приеме кандидатом в члены партии товарища Ландышевой?
— У меня есть вопрос, Петр Прохорович! — поднял руку заместитель председателя райисполкома.
— Пожалуйста — кивнул Пуреськин, рассматривая какие-то бумаги.
— Расскажи-ка, товарищ Ландышева, как это ты в самый разгар уборки умудрилась прогнать с поля нашу агитбригаду?
Среди членов бюро прошелестел легкий шумок, словно ветер прошелся по осиннику. Оторвался от бумаг и Пуреськин.
«Вот оно!» — ахнула про себя Таня.
— Я не прогоняла, — тихо сказала она, в дрогнувшем ее голосе прозвучала горькая обида. — Я не разрешила остановить пять комбайнов. Они тогда работали после обеда, а Черников хотел показать концерт.
— Неправильная информация! — выкрикнул редактор районной газеты. — Комбайны тогда не работали, был обеденный перерыв. Позовите товарища Шазинова, Он специально ездил в колхоз для проверки нашего сигнала. И все подтвердил. Стыдно, девушка!
Пуреськин хмуро посмотрел на редактора, укоризненно покачал головой:
— Погоди редактор, ей не за что стыдиться. Шазинов свое слово уже сказал, вот его докладная. — Пуреськин похлопал ладонью по бумагам. — Из всего написанного им я поверил только одной детали. Это когда Лаидышева сказала Шазинову, что комбайны бы она не остановила не только по требованию Черникова, но и по приказу самого Пуреськина, как она выразилась. Так ты говорила, товарищ Ландышева?
— Говорила… Да ведь хлеба!.. — чуть не захлебнулась обидой Таня.
— Правильно, Татьяна! — горячо сказал Пуреськин. — Так и надо бороться за хлеб! Спасибо тебе за это! А слово, по-моему, надо дать секретарю партийной организации колхоза «Победа» товарищу Радичевой. Вот ей есть о чем сказать. Правильно, Вера Петровна?
— Есть, сама хотела просить! — подтвердила Радичева, поднимаясь.
Она прежде всего рассказала о Татьяне Ландышевой, как о замечательной комбайнерке, как о секретаре колхозной комсомольской организации колхоза. Члены бюро переглянулись, когда Вера Петровна назвала, сколько Ландышева намолотила хлеба. И только в конце своего короткого взволнованного выступления сказала:
— Что касается этой заметки, устали уже объяснять! Во время обеда я сама была с комбайнерами. Никакой бригады, никакого Черникова там не было. Это может подтвердить каждый, кто в то время был в поле и на крытом току. Об этом же написали в райком и наши коммунисты. О позиции же нашей газеты в этом вопросе и о приезде к нам товарища Шазинова я просила бы дать мне возможность сказать позже, после того, когда решите вопрос о приеме в партию Ландышевой.
Чуть приметно усмехнувшись, Пуреськин развел руками, словно говоря: смотрите, товарищи члены бюро, как обстоят дела!
— Есть еще желающие выступить? Нет? Тогда у кого какие мнения о приеме товарища Ландышевой кандидатом в члены партии?
Сразу раздалось несколько голосов:
— Утвердить решение партийной организации колхоза!
— Чего еще говорить, дело ясное!
— Только одно вот неясно: как это наш редактор с закрытыми глазами жердью бьет по головам!
— Это разговор другой, — приостановил Пуреськин. — Есть, товарищи, одно мнение: принять товарища Ландыщеву кандидатом в члены партии. Иными словами, утвердить решение партийной организации колхоза «Победа». Есть другие предложения? Нет? Поздравляю тебя, товарищ Ландышева! Всегда будь такой принципиальной!
Пуреськин встал, крепко пожал руку зардевшейся девушке.
— Спасибо. Мне можно идти? — не чуя под собой ног, спросила Таня.
— Да, можно.
Дверь за Ландышевой закрылась, Пуреськин объявил:
— Слушаем вас, товарищ Радичева.
Вот теперь Вера Петровна и начала прямо с Черникова: кто этот человек, выгнавший свою жену и написавший клеветническую заметку? Почему так легко поверили ему в редакции и почему до сих пор держат этого морально разложившегося человека на идеологическом участке работы? О Шазинове сказала совсем кратко и убедительно: у них, в «Победе», он вел себя не как партийный работник, а как следователь прошлых времен.
Вера Петровна села, вытирая платочком повлажневший лоб. Заместитель председателя райисполкома негромко и бурчливо заметил:
— Эка, подумаешь, большое дело… Выходит уж, ни о ком и слово не скажи, а еще толкуем про критику.
— Все большие дела, товарищи, начинаются с маленьких. — Пуреськин вел заседания сидя, сейчас поднялся. — И в данном случае так же. На первый взгляд эпизод вроде бы и незначительный, а ведь последствия могли получиться скверные. Ландышева, как видели, молодая девушка. Ее трудовая жизнь только начинается, и вот на ее пути объявился хулиган и огрел обухом по голове! Хорошо еще, что Ландышева с твердым характером. Другая на ее месте неизвестно еще как бы повела себя. Бросила бы комбайн. Озлобилась. Хуже того, что-то бы навсегда потеряла в душе.
Пуреськин налил в стакан воды, и пока пил, было слышно, как тяжело вздыхает редактор газеты.
— Теперь о критике, — продолжал Пуреськин. — Есть партийная, принципиальная критика, а есть критиканство, есть травля людей. Я считаю, что поступок Ландышевой — это настоящая партийная критика. А заметка в газете — месть за эту критику, в чем не сумел или не захотел разобраться Шазинов, что еще хуже. Вот его докладная, в которой я теперь не верю ни одному слову. А вот второй документ — письмо коммунистов колхоза «Победа», выступление Радичевой вы слышали. Кому верить? Не верить колхозным коммунистам, не верить Ландышевой, не верить секретарю парткома Радичевой, а верить одному Шазинову?.. Черников оклеветал человека, а наш редактор, не проверив факты, опубликовал заведомую ложь. Оболгали комсомолку за то, что не остановила пять комбайнов в разгар уборки, чтобы комбайнеры пошли слушать концерт! Теперь я спрошу вас: в разгар боя вы остановили бы пять танков, чтобы их экипажи пошли на концерт? Если бы даже этих танкистов ждали самые большие звезды искусства? Уверяю вас — сравнение подходящее!..