Жизнь против смерти

Лицо старшего стало серьезным.
— На вокзале еще дерутся, — ответил он. — Там дела плохи…
— А как туда ближе проехать?
— Проезжайте через Заторжанку. Пало, покажи им дорогу.
Пало вскочил на танк.
Бедная Заторжанка! Когда много лет назад Ондржей впервые шел по этому зеленому поселку, отыскивая полоумного рабочего Мишкержика, улечане, стоя на лесенках, в шелестящих кронах деревьев собирали сливы. Это было похоже на картинку «Четыре времени года». Но война порвала все картинки. Сейчас фруктовые сады в Улах могли бы уже цвести, в них жужжали бы пчелы. Но кроны деревьев изуродованы воздушными налетами, молодая листва сморщилась и увяла от дыхания огня. В Заторжанке пахло пожарищем. Кирпичные домики, напоминавшие детские кубики, уже не были как две капли воды похожи один на другой — война разметала их. Они даже не походили больше на кубики. Провалившиеся крыши, закопченные стены, выбитые окна… Уцелели лишь фасады — характерный вид пожарища. Иные домики просто рухнули, и от них не осталось камня на камне, они превратились в жалкие груды развалин. Нигде не было видно белья, развешанного на веревках, не играли дети, женщины не выходили, как бывало, на улицу, чтобы взять у разносчика блестящий каравай и белую бутылку молока. То, что начал воздушный налет, довершил пожар. Жители разрушенного рабочего поселка перебрались в другое место, и Заторжанка стала безлюдной. Под гусеницами танка хрустели осколки стекла. Пало показывал дорогу, автоматчики осматривали развалины — не прячется ли там кто-нибудь.
На косогоре у шоссе вдруг появилась женщина в платке, какие носят жительницы гор. Она бежала, плача и заламывая руки, концы платка развевались, как черные крылья.
— Убивают женщин с детьми! Выгнали их из лесу, ведут расстреливать! — вне себя кричала она, подбегая к танку. — Христом богом молю, помогите, солдатики, спасите!
— Едем туда, мамаша, едем! — отозвался Пало. — Минута — и мы на вокзале.
Отчаянно жестикулируя, женщина кинулась навстречу танку, едва не угодила под него.
— На лесное кладбище езжайте, на кладбище! Наших туда согнали. К самой могиле Казмара. Я убежала… Только скорей, а то будет поздно!
— Ты ее знаешь? — спросил Ондржей.
— Как не знать! — ответил Пало. — Старая Выскочилова, честная женщина. Заворачивайте на кладбище!
Танк повернул на Драховское шоссе.
— В тот день, когда взлетел на воздух немецкий эшелон с боеприпасами, — ох, и взрыв же был, даже в Драхове дрожали стекла! — в Улах начались повальные аресты, — рассказывал Пало. — Женщины не стали ждать, пока за ними придут, забрали детей и ушли в лес, к мужчинам. Да только гестаповцы добрались, видно, и туда.
Лесное кладбище было недалеко от Заторжанки. Танк остановился в хвойном лесу. Автоматчики соскочили на землю, Пало повел их. Переходя от ели к ели, они подкрались к задней стене кладбища и беззвучно вскарабкались на нее.
Около могилы Казмара действительно стояли женщины и дети — жалкая понурая группа под мелким дождем на фоне монументального мавзолея. Удивительно, как в минуты напряжения, когда обострено внимание, человек замечает совсем ненужные пустяки: около мавзолея, на большой клумбе, росли незабудки; окропленные дождем, они казались особенно яркими под темными пихтами и поразили Ондржея своей неуместной красотой.
Эсэсовцы выстраивали в ряды женщин с детьми на руках, словно собирались их фотографировать. Еще несколько эсэсовцев стояли, сгрудившись у мавзолея, спиной к Ондржею, и о чем-то ожесточенно спорили. Теперь между ними то и дело вспыхивали яростные ссоры, они часто препирались, дисциплина падала, постоянно давала себя знать нервозность людей, потерявших почву под ногами. О чем они там спорят: расстреливать или не расстреливать или с какой дистанции и из чего? Не все ли равно! Чехи на кладбищенской стене подняли автоматы, навели их на раздраженно жестикулирующую группу и открыли огонь. Тра-та-та-та! Осторожно, ребята, не попадите в своих!
Услыхав выстрелы, женщины перепугались, они решили, что уже начался расстрел. Одна из них, маленькая, темноволосая, выбежала на клумбу с незабудками и заслонила своего сына.
— Он маленький, он жить хочет! — отчаянно закричала она.
— Женщины, это наши! — упоенно закричал Пало и побежал к ним со своим охотничьим ружьем в руках, но вдруг как подкошенный с размаху сел на землю и повалился на бок.
Эсэсовцы у мавзолея, бросив свои жертвы, побежали на подмогу остальным, стреляя на ходу. Один эсэсовец отшвырнул автомат, перелез через ограду и исчез в лесу, Людек кинулся за ним вдогонку.
На кладбище разыгрался бой. Топча незабудки, солдаты перепрыгивали через могилу пилота Аморта. Противники гонялись друг за другом вокруг мавзолея. Это было похоже на игру в прятки. Чей-то ребенок прерывисто засмеялся.
— На землю! Ложись! — изо всех сил закричал мужской голос женщинам, которые вместе с детьми жались сейчас к кладбищенской стене. Как они попали туда, они и сами не знали. «Тра-та-та» — стучали автоматы. Долговязый эсэсовец взмахнул руками и растянулся среди незабудок; каска свалилась у него с головы. Другой сел на потоптанную траву, опустил голову и медленно повалился ничком. Еще один залез на мавзолей, но его сбили оттуда. Иожо был ранен в руку. В воздухе, пронизанном мелким дождем, разнесся запах пороха, словно на охоте. Ворота вдруг загрохотали, распахнулись, и на кладбище въехал танк. Увидев его, уцелевшие эсэсовцы подняли руки и сдались.
Женщины и дети все еще стояли остолбенев в углу у стены, точно им привиделся страшный сон.
— Можете идти по домам, — сказал им Ондржей.
В наступившей после перестрелки тишине кто-то с облегчением вздохнул. Женщины не послушались Ондржея. Некоторые бросились к раненым, утешая их своим певучим, убаюкивающим улецким говором, другие рвали незабудки и прикрепляли их солдатам на каски. Пало был жив, но не мог подняться на ноги. Невысокая черноволосая женщина, та, что так дико кричала, закрывая собою сына, наклонилась над раненым, сняла с себя платок и крепко и ловко перевязала ему ногу, чтобы он не потерял слишком много крови.
— Никак в себя не приду, — говорила другая женщина, хватаясь за голову. — Ведь всех нас сейчас уже не было бы в живых! А дети-то, дети! Как только нам отблагодарить вас, солдатики? Даже пригласить вас некуда, дома наши разбомбили.
— Ну и черт с ними, с домами! — воскликнула невысокая брюнетка, словно пьяная от радости. — Дома построим новые, еще получше. Узнать бы только, что с нашим папкой, и больше мне ничего не надо… Смотрите, вы там забыли еще одну дудку, — шутливо обратилась она к солдатам, которые собирали оружие, и показала глазами на автомат, брошенный у стены удравшим эсэсовцем. Сынишка этой женщины уже тянулся к автомату: мальчики ведь не могут равнодушно видеть оружие. Энергичная мать оттолкнула его и, опасаясь за сына, сама схватила автомат.
— Возьмите, — сказала она командиру, подавая ему оружие.
При этом она взглянула ему в лицо своими темными, как вишни, глазами и сурово, по-крестьянски, поджала губы.
— Пан офицер, — спросила она застенчиво, — не Урбан ли вы?
— Да, вы угадали, я Ондржей Урбан. Но только не офицер, — добавил он, улыбаясь. — А как теперь твоя фамилия, Лидушка?
Они пожали друг другу руки.
— Ты меня узнал? — спросила она взволнованно.
— Не сразу. Только когда ты заговорила… Господи, как я рад! Всю дорогу я столько думал…
— И я тебя узнала не сразу. Еще бы, столько лет прошло.
Так вот какая теперь Лидка… Постарела, стала крепче, полнее, на переносице залегла морщинка — видно, немало пережила, хоть и не покидала родного края. Материнство и подполье сделали ее энергичнее, на лице Лиды отражалось какое-то внутреннее пробуждение. Да, она многое испытала и поняла за эти годы.
— Вот уж не думал я, когда работал в шестнадцатом цехе на автоматах, что ты подашь мне такой автомат, — смущенно пошутил Ондржей, как это бывает при встрече с близким человеком после многолетней разлуки.