Один момент, одно утро

Поэтому она ускоряет шаг и через несколько секунд догоняет его.
– Привет, Аарон.
Он застигнут врасплох, у него нет времени выбросить сигарету.
Его манеры ленивы, безразличны.
– О, здравствуйте, мисс.
Он смотрит на нее. Глаза сонные, заплывшие, красные.
– Хотите?
Он протягивает окурок, держа его указательным и большим пальцами.
– Нет, спасибо.
Он тушит его о бетонный фонарный столб.
Лу набирает в грудь воздуха.
– Интересно, зачем ты продолжаешь это делать.
Он смотрит себе под ноги и бормочет:
– А вам-то какое дело? Мы с вами сегодня не встречаемся.
– Я не о себе беспокоюсь. О тебе. Интересно, зачем тебе эта вредная привычка.
Он оборачивается к ней с наглой улыбкой.
– Это делает мою жизнь забавнее, мисс.
– Но что тут может быть забавного?
– Это мое дело.
– Такие пристрастия губительны, особенно в твоем возрасте.
– Значит, вы сами когда-то курили?
Она отдает ему должное: он снова проявил сообразительность.
– Аарон, дело не во мне, а в тебе.
Он прищуривается. Он зол.
– Значит, доложите обо мне?
– Не знаю.
Лу считает, что поддерживать дисциплину – обязанность учителей, а не ее. Если она хочет добиться его доверия, ей не стоит докладывать о проступках Аарона.
Несколько шагов они молчат, продолжая идти рядом.
Они уже почти пришли.
Наконец, он нарушает молчание.
– Похоже, у вас свои секреты, у меня свои.
Она понимает, на что он намекает; в его замечании таится угроза. И его аргумент имеет определенную логику. Он действительно хорошо соображает.
– Ты знаешь основные правила, – напоминает она ему, когда они входят в школу. – Твои отношения со мной не касаются моей жизни. Я здесь для того, чтобы помогать тебе и поддерживать.
– Как скажете. – Но он ухмыляется, уверенный, что обезоружил ее, по крайней мере, в данный момент. – Увидимся.
Аарон поворачивается и уходит по коридору.
Лу, нахмурившись, поднимается к себе в кабинет. Сколько бы они с Кайрой ни продолжали эти игры, даже если будут запугивать ее дальше, результат будет один – она не откроется перед ними; они должны научиться уважительному отношению к окружающим. Тем не менее эти инциденты кое-что дали ей. Ей понадобится поддержка коллег, она хочет признаться директрисе. Ей придется поговорить с ней, как только обеим представится удобный случай.
* * *
Сразу после девяти Анна выходит из лифта в маркетинговое агентство Челси, где она работает внештатным копирайтером. Большинство людей ничего не знают о том, что случилось вчера, напоминает она себе, отгоняя мысли о Карен и Саймоне. Пожалуй, только ее начальник, которому она позвонила вчера утром, и Петра, женщина, которая планирует ее работу, немного в курсе. Но у них свои заботы, у них этот случай вызовет лишь мимолетный интерес, не более.
Конечно, немедленный вопрос секретарши у входа:
– Вам лучше?
Анна не поправляет ее. Если коллеги думают, что она заболела, ее это устраивает.
– Да, спасибо, – отвечает она и открывает двери в шумный офис, где проводит свои рабочие дни.
Стол Анны отделен от бухгалтерии загородкой высотой по плечо, через нее слышно, как молодая женщина по ту сторону стучит длинными ногтями по клавишам.
В креативном отделе ее коллеги ведут себя, как обычно: слева Колин, новый парень, только что из колледжа, что-то бормочет себе под нос, читая вслух рекламные сообщения, чтобы засечь их время при передаче по радио. По пачке листов А4 у него в руке она видит, что он записал несколько разных идей. Он такой сообразительный, что само его существование вызывает у Анны чувство вины. Справа от нее Билл, художественный директор, и Ян, еще один копирайтер, говорят о вчерашней телепередаче. Они больше похожи на нее – очень опытные в своем деле, средних лет, уставшие от жизни, язвительные. Оба ей нравятся. Но прежде чем Анна успевает позволить себе немного поболтать с утра, на нее набрасывается Петра.
– Привет, Анна! – энергично говорит она. – Тебе лучше?
Значит, начальник не сказал даже Петре, в чем дело. Анна не знает, то ли считать это осторожностью с его стороны, то ли безразличием, но не важно – так даже легче. Если кто-то будет с ней слишком добр, она может снова расплакаться.
– Да, спасибо, – кивает она, и Петра дает ей несколько писем, чтобы сделать наброски для страховой компании.
Поначалу Анну парализует страх: а вдруг она не сможет выполнить работу? Но через минуту она собирается с мыслями и начинает набирать текст. Через полчаса она чувствует себя уже вполне комфортно, и ей приятно сосредоточиться на знакомом деле. В конечном итоге она находит в себе силы выйти в коридор, где никто ее не услышит, и звонит Карен.
* * *
Карен стоит в кухне, глядя в большое створчатое окно до пола, но на самом деле ничего не видя, а Филлис сидит за столом с ручкой в руке. Дети в комнате смотрят «Дору-следопыта» [14] – не совсем то, что Карен бы одобрила в этот час, но сегодня все не так, как обычно.
Она могла бы что-нибудь надеть – хотя если бы кто-то попросил ее закрыть глаза и сказать, что на ней сейчас надето, она бы не вспомнила, – и могла бы приготовить детям завтрак, но сама даже не в состоянии ничего проглотить. Физически она чувствует себя странно. Хоть она и не двигается, но ноги кажутся легкими, как будто ступни не касаются пола. Она вроде тех фигур на картинах Шагала, где они летают в пространстве, вытянув руки и ноги, бросая вызов гравитации. Хуже того, она постоянно испытывает приливы ужасной паники, отчего у нее захватывает дыхание и колотится сердце.
Они с Филлис пытаются составить список друзей и родственников, которым нужно сообщить о смерти Саймона. Филлис взялась записывать, а Карен должна вспомнить имена. Если бы это было так просто! Все вверх дном, все не так, как должно быть, в том числе и память.
«Возьми себя в руки, – говорит она себе. – Они должны узнать, что случилось».
Карен смотрит на часы.
– Пожалуй, я могу сейчас некоторым позвонить. Самое подходящее время.
Филлис кивает.
– Но прежде чем ты позвонишь, я тут подумала: пожалуй, я бы сходила в похоронное бюро, посмотрела на Саймона.
– Конечно, – говорит Карен. – Конечно, сходите.
У Филлис срывается голос.
– Это кажется просто нереальным. – Она начинает плакать. – Мой мальчик…
Бедная Филлис. Даже сквозь собственную боль Карен чувствует боль матери о сыне. Каково было бы ей самой потерять Люка? Конечно, возраст ничего не значит. Карен подходит и кладет руки на согнутые возрастом плечи свекрови, а голову прижимает к ее мягким волосам. Они на какое-то время застывают в этой позе, ничего не говоря, только у Филлис текут слезы, – физический контакт говорит больше слов.
– Давайте тогда позвоним туда, – наконец, предлагает Карен. – Узнаем, когда можно прийти к Саймону после вскрытия. Думаю, с этого и надо начать.
– Ты пойдешь со мной?
Карен колеблется. Ей хочется ухватиться за всякую возможность, чтобы побыть с Саймоном – она бы и вчера вернулась в больницу, если бы не Молли и Люк. Но в этом-то и дело: нужно подумать о них.
– Я лучше останусь. Но я бы хотела попрощаться с ним.
И тут их разговор прерывает детский голосок:
– С кем вы собираетесь попрощаться?
Обе оборачиваются и видят Люка.
– С твоим папой, – говорит Карен, не успев остановить себя.
– Но ты же, кажется, говорила, что папа не вернется.
О, нет, она снова их запутала.
– Извини, малыш, он не вернется.
– Так как же бабушка собирается говорить с ним?
– Она хочет попрощаться с его телом, а не с самим папой.
– Я не понимаю.
– Папино тело перестало работать. – Она глубоко вздыхает. – Это очень печально, и мы будем очень по нему скучать. – Но Люк, похоже, ничего не понимает, и Карен продолжает: – Помнишь, я говорила вам вчера, что с ним вроде того, что случилось с Чарли? Помнишь, как тело Чарли было еще здесь, когда он умер, и мы его закопали в саду, но самого Чарли уже не было?