Обреченная на счастье

«Но я ведь не знала, что так получится! Я понятия не имела, что кто-то отыщет меня в городе с населением в два миллиона человек! Мне ничего было не нужно. Ничего. Я хотела оставить вазу просто на память». А то, что ваза притянула не только воспоминания, но и благополучие, — это не моя вина. Но, как бы я ни убеждала себя, что бы ни думала, взрослая Ал считала Ал юную расчетливой эгоисткой. Ей хорошо, этой взрослой Ал. Она была равнодушной свидетельницей, тогда как другая Ал тихо таяла рядом с Олом, пока он возил ее по степи в машине. Другая Ал была влюблена. Но замуж ни одна из Ал по-прежнему не хотела.
Я решительно встала со скамеечки, где рассуждала о своей горемычной жизни, и направилась домой. Нельзя было допустить того, чтобы Пиратовна раскрыла моим родителям глаза на правду и лишила их того безмятежного состояния, в котором они теперь находились. Но и скрывать правду больше тоже нельзя. Нужно что-то предпринять.
Легче всего мне было бы объясниться с Зумой. Рассказать ей обо всем и вернуть вазу. Только вот как я посмотрю в ее чудесные добрые глаза? Хорошо, я оставлю ей письмо, а родители передадут. Так будет лучше. Я вбежала на четвертый этаж и позвонила в дверь. Мама открыла мне, удивилась, что я вернулась так скоро, и сказала, что у нее сейчас урок — ученик ждет. Освободится она через полчаса.
Полчаса я сидела как на иголках и, когда мама, проводив ученика, заглянула ко мне в комнату, тут же перешла к делу:
— А где папа?
— Он побежал часика на два в институт. Два его студента сегодня участвуют в олимпиаде, он хочет поболеть за них. Мы ведь думали, ты вернешься нескоро, друзья не отпустят. А ты что, никого не застала?
— Мам, пока нет папы, мне нужно с тобой серьезно поговорить.
— Знаешь, Ал, пока нет папы, и мне нужно с тобой серьезно поговорить, — сказала мама, и я внутренне сжалась: неужели она все знает?
— Хорошо, — сказала я, — тогда начни ты.
Мама на минуточку замялась. Что-то ее явно смущало, но она все-таки решилась.
— Ты знаешь, когда Бахалим приехал с этими своими подарками, он ведь и тебе привез подарок.
«Ну вот, — подумала я, — привез, наверно, свадебный наряд и все ей рассказал».
— Только я отказалась брать его.
Господи, что же там такое?
— Ты знаешь, Ал, я действительно не взяла, — продолжала мама, заглядывая мне в глаза. — И он не настаивал. Только когда он уехал, я нашла этот подарок под подушкой в твоей комнате. Но я собираюсь вернуть его, Ал, обязательно вернуть. Одно дело — хлопковая коробочка, рис, баранина и совсем другое — это. Я даже папе ничего не сказала, чтобы он не волновался. Вот Бахалим приедет, и я все верну. Хочешь посмотреть?
— Угу.
Уж не тридцать ли платьев мне подарили, чтобы я развесила их по стенам? Мама открыла свою тумбочку и извлекла из нее что-то небольшое… Это было ожерелье. Старинное. Металлический обруч, на котором висели пять кружков красивой чеканки. Я вспомнила это ожерелье. Оно позвякивало на моей (на моей!) груди, когда я впервые провалилась в видения Согдианы. Чувства, испытанные тогда, снова навалились на меня, и я поняла, как мне хочется увидеть Ола. Хотя бы одним глазком. И в этот момент я увидела его.
То есть почти его. Кружочки при ближайшем рассмотрении оказались монетками, и на каждой из них красовался профиль такой знакомый, что я почувствовала слабость в ногах и села.
— Представляешь, — говорила мама, — подарочек. Это ведь золото. Чистейшей воды золото. Разумеется, мы не можем принять этого подарка, окажись Бахалим даже миллионером. Только не говори папе, ладно? Я обязательно верну ему, все объясню и прослежу, чтобы он снова куда-нибудь не сунул его уезжая.
Я с тоской смотрела на ожерелье. То есть не на ожерелье, конечно, а на профиль Ола, отчеканенный на каждой монетке. Мама решила, что мне жаль расставаться с красивой вещицей, и заговорила:
— Я понимаю, тебе понравилось. Но ты ведь знаешь, мы не можем принять это.
— Разумеется, — сказала я. — Разумеется.
— Но ты без подарка тоже не осталась! — вдруг радостно спохватилась мама. — Я совсем забыла. Хотели с папой для тебя сюрприз устроить, но вчера совсем из головы вылетело.
И мама достала со шкафа большой лист ватмана.
Это была картина, нарисованная акварелью рукой прекрасного мастера. Сквозь дымку проглядывали улицы древнего города, женщина с вазой в руках и книга, пылающая в огне. Женщина стояла на первом плане и крепко прижимала к себе вазу, а какие-то люди тянули руки в огонь, пытаясь, очевидно, спасти книгу из пламени. На шее женщины я заметила все то же знакомое ожерелье.
— Нравится? — спросила мама.
— Очень, — выдохнула я. — Это Бахалим рисовал?
— Нет, — ответила мама, — Ол.
Наверно, если бы в наше окно сейчас влетела шаровая молния, я бы ее даже не заметила, до такой степени я была потрясена.
— Кто?
— Ол, — повторила мама.
— Вы его знаете? — вытаращила я на нее глаза.
— Да нет же, — успокоила она, — видишь, тут в уголочке — подпись. Авторы всегда подписывают свои работы. Все буквы имени разобрать нельзя, только первые — Ол. Вот и зовем его Олом. Наверно, это какой-то их местный старик-умелец. Я рада, что тебе понравилось. Заберешь? — спросила мама довольно кисло.
— Да нет, куда? У меня там койко-место в общаге. Пусть лучше здесь висит, в моей комнате.
— Я тоже так подумала, — обрадовалась мама, — потеряешь еще или помнешь…
— Стой! — закричала Лялька из современности. — Это же та самая картина, которая висит у твоих предков, да? Я же ее видела!
— Да, — подтвердила я, — та самая.
— Слушай, надо же. Обязательно потом заеду к ним еще раз взглянуть. Мне сразу показалось, что эта женщина там, на картине, похожа на тебя.
— Похожа — сейчас, — ответила я. — А когда мне было двадцать, то никакого сходства никто не замечал. У меня такое чувство, что либо это он увидел меня взрослую, либо я, наглядевшись на картину, постепенно становлюсь такой, как там.
— А может быть, и то и другое. Давай дальше! — требовательно приказала Ляля, и я продолжала свое повествование.
  Глава 15  
  Пропажа  
   
В этот день я ничего не сказала маме. Остаток дня я сидела, разглядывая картину. Не знаю, сколько бы я так просидела, но тут раздался звонок и налетели мои одноклассники, прослышавшие, что я приехала на каникулы. Они охали и ахали, утверждая, что я переменилась и стала совсем, «ну абсолютно» другой. Я напомнила им, что меня по-прежнему зовут Ал, а они мне сказали, что тогда я должна по-прежнему обожать всякие развлечения. После этого они подхватили меня под руки и поволокли к кому-то на день рождения.
Когда я вернулась, мама с папой уже собирались спать.
— Ты давай не очень-то по гостям расхаживай, — немного обиженно сказал мне папа, — мы на тебя сами еще не нагляделись.
— Больше — никуда ни ногой! — легко согласилась я, потому что ужасно устала.
— Ну уж совсем никуда — это тоже нехорошо, — тут же передумал папа. — Ты лучше днем ходи по гостям, а вечера проводи с нами.
— Договорились, — сказала я радостно и, помахав им на прощание рукой, ушла в свою комнату.
Постояв немного и посмотрев на картину, я полезла в шкаф, чтобы прижать к себе вазу точно так же, как женщина на рисунке. Сразу я ее не нащупала под вещами и даже порадовалась за себя: какая, мол, я молодец, так запрятала, что ни то что мама, даже сама отыскать не могу. Однако я шарила и шарила по полке, но ничего не находила. Тогда я стала выбрасывать на пол вещи, прощупывая каждую, словно искала иголку в стоге сена. Вазы не было! Нигде не было!
В этот момент около Ляльки зазвонил телефон. Она сняла трубку:
— Алло!
Помолчала и сказала сдерживая праведный гнев:
— А это вовсе даже не Ал, а я собственной персоной. Так что можешь выражение «где мою красавицу черти носят» взять обратно! Взял? Ну так слушай! Я сижу у Ал. У нее серьезные проблемы. Очень. Да. Нет, я не преувеличиваю. Сколько?