Обреченная на счастье

— Почему же тогда…
— Я ждал. Так было сказано в книге предсказаний, которую ты спалила. Когда ее достали из огня, сохранилась только последняя страница, и дед перевел мне то, что там было написано.
С отцом Ол больше не встречался. Не мог ему простить того, что, когда дед умер, он устроил в его доме настоящий обыск, даже стены были сломаны в поисках тайников и кладов. Ходили слухи, что у деда было много золотых монет, но отец так ничего и не нашел. Через полтора года Ол отыскал волшебную вазу и потратил все свои деньги, чтобы выкупить ее. Он отправил вазу Ивану Митрофановичу и принялся ждать. А за это время защитил диссертацию и докторскую, объездил пол-Европы с лекциями о Согдиане. Дел много. Кстати, Ол регулярно читал все издания моей родной редакции, где печатались бредни Ал.
— Тебе нужно книги писать, попробуй, у тебя должно получиться…
Ол еще долго что-то рассказывал, рассказывала я, Зума поминутно то хохотала, то плакала. Это было настоящее счастье, которого у меня никогда не было. Никогда за эти сумбурные пятнадцать лет. Но оно было у меня когда-то давным-давно, в другой жизни, когда чужеземкой я прокралась в Согдиану за волшебной вазой. Все это казалось теперь настоящей сказкой. Ваза оказалась подлинной лампой Аладдина, а джинн теперь разгуливал где-то на свободе и сыпал счастьем из рога изобилия.
Через час Зума ушла кормить полугодовалого малыша и утащила за собой Дилю, все это время с любопытством разглядывающую нас всех по очереди. Мы с Олом остались одни. Он взял меня за руку, потом притянул к себе и поцеловал. Это было похоже на сон, на сказку, на все мои видения и галлюцинации вместе взятые. Только это происходило в реальности, в той будничной реальности, где так редко случаются чудеса.
Вдруг Ол отстранился, и, открыв глаза, я заметила, что он смотрит на дверь. Через секунду ко мне вернулся слух, и я услышала, что у двери кто-то радостно всхлипывает. На пороге стояли Лялька с Вовкой и держали в руках лист бумаги.
Они кричали, что перевели.
— Я перевел, Ол, — орал ему Вовка, как своему старому другу, и хлопал радостно по плечу.
— Что?
— На вазе — то, что было написано на вазе. Файл в Интернет. Там завещание. Я вас поздравляю, у вас счет в швейцарском банке на сумму. — Он схватился за голову и протянул нам листок.
Я даже не стала считать количество нулей — так их было много.
— Ваш дед все деньги перевел в этот банк и распорядился, чтобы вы получили их, как только поженитесь. Представляете? Нет, вы представляете?
— Но я еще не знаю, женюсь ли, — сказал Ол, и все замолчали. — Ал, ты собираешься наконец за меня замуж?
Вовка с Лялькой с надеждой посмотрели на меня.
— Ал, я так давно жду тебя, ты скажешь мне «да»? — спросил он, и в глазах его промелькнула было искорка сомнения, пока он не пригляделся ко мне получше. Тогда он поднял меня на руки и закружил.
— Да, да, да, да, — бесконечно повторяла я при этом.
  Эпилог  
   
Через две недели мы поженились. Для свадьбы Лялька, которая, пожалуй, была счастлива даже больше меня, предоставила нам свой большой загородный дом. Но даже такой здоровенный домище о десяти комнатах едва мог вместить всех наших гостей. Хорошо, что выдалась теплая погода и мы раскинули на участке палаточный городок. Здесь были все: мои родители, которые взвыли от восторга, когда снова встретились с Зумой и Бахалимом, все мои тетушки и дядюшки из Ташкента. Даже пропавшая тетя Роза отыскалась. Даша и Митя гонялись наперегонки с многочисленными черноглазыми детьми Зумы и других родственников Ола.
Перед самым началом праздника у ворот остановилась еще одна машина, и оттуда, удивленно вертя головой по сторонам, вылез Иван Митрофанович. Это Ол послал за ним машину.
— Ох, если бы я знал, как же без подарка-то, — лепетал Иван Митрофанович, расцеловывая Ола и меня трижды по русскому обычаю.
— Разве можно подарить нам больше, чем вы уже подарили? — спросил его Ол, и Иван Митрофанович приосанился — ведь действительно, наша встреча была его рук делом.
Его посадили на самое почетное место, и он долго рассказывал моим родителям свою, а точнее, нашу, историю.
Застолья у нас не было, потому что не было столов. Зума расстелила ковры, и все сидели, по-узбекски поджав ноги.
В самый разгар свадьбы над нашим домом завис вертолет, и участок завалили розы — настоящие ташкентские розы! А потом сверху упал большой тюк, и вертолет растворился в ночном воздухе.
Ол поднял тюк и развернул.
— Это от отца, — сказал он через несколько минут. — Он нас поздравил, представляешь?
Свадьба была шумной и веселой. Мы с Олом сидели в центре, и он едва пригубил первый фужер шампанского, который нам поднесли. Я, от волнения, напротив, начала пить шампанское как воду, но Ол осторожно потянул меня за руку. Взглянув на него я вспомнила, что свадьба — это не только застолье, и честно говоря, эта мысль сделала меня застывшей восковой куклой.
Справа главой стола (а точнее — ковра) была Лялька. Кажется к полуночи, она, всем на удивление, выучила узбекский язык, потому что не просила больше перевести ей то или иное слово, а даже сама порой вставляла в свою речь узбекские словечки. Слева самой главной фигурой стал Бахалим. Он знал нашу с Олом историю подробнее других и вставлял пропущенные звенья в рассказы, которые вели поочередно то мои родители, то Зума, то Иван Митрофанович.
Когда луна замерла высоко в небе, Ол потянул меня за руку и мы, практически незаметно для увлеченно болтающих гостей, сбежали из-за стола. Мне было холодно и жарко одновременно. От холода по коже ползли мурашки, а от внутреннего жара полыхали щеки. Я едва могла двигаться, когда он привел меня в комнату, отведенную и убранную специально для нас, и закрыл дверь на задвижку.
Ол остановился и принялся разглядывать меня, совсем как при нашей первой встрече. Я страшно боялась, что он разглядит и первые седые волосы на моей голове и крошечные морщинки вокруг глаз, а потому попыталась, завести какой-то дурацкий разговор о наших гостях. Но он не дал мне договорить. Он подошел ко мне, поднял на руки и отыскал мои губы. И началась музыка, равной которой я не слышала и никогда уже не услышу. Руки мои сами знали, что им делать, губы уже никак не могли оторваться от его губ, а желание любви оказалось столь сильным, что от скованности не осталось и следа. Мы лихорадочно наверстывали упущенное за последние пятнадцать лет.
Когда после медовой недели я вернулась в свою квартирку, то чуть не умерла от смеха. Там, по стенам, висело ровно тридцать нарядов, каждый из которых, пожалуй, попал сюда непосредственно с подиума. Оказалось, что Зума работает модельером и все эти вещи — ее работа.
Островки антиталибской коалиции на карте таяли, как весенний снег, и военные действия все ближе продвигались к Таджикистану. Отец Ола бросил все свои дела и готовился защищать стены Согдианы. В нем проснулся правитель, страна которого была в опасности. Пусть это даже мертвая страна. Бахалим служил в пограничных войсках. А Ол ездил по всему белу свету, пытаясь привлечь внимание мировой общественности к проблемам своей страны. Он выступал в английском парламенте, в ООН, встречался с президентами многих европейских стран, делая все, что в его силах, для формирования общественного мнения.
Деньги со швейцарского счета мы потихоньку тратим на гуманитарную помощь, на устройство беженцев. Хорошо, что они пригодились. Я ушла из своей газеты и пишу теперь книгу о том, как таджики скитаются под сумрачным небом Ленинграда, не находя здесь приюта. А ведь их отцы и матери когда-то с распростертыми объятиями встречали блокадников и делились с ними кровом и хлебом.
Теперь другие времена. И нравы другие. Но все же, может быть, кто-нибудь вспомнит…
Моей книгой заинтересовался приятель Ола — известный московский издатель. Я взяла билет, чтобы ехать в Москву. Ол должен был вернуться туда из Испании. Но накануне мне стало ужасно плохо, меня тошнило целый день, и я даже подняться не могла, чтобы сходить в магазин. Мой билет пропал. Ол встретился с издателем без меня, а потом его неожиданно отозвали в Турцию.