Полдень 23 век. Возвращение Тойво (СИ)
Старейший планетолог Ружены пан Ежи Янчевецкий любил это памятник. Нередко приходил к нему вечерами посидеть на скамейке — с книжкой или наблюдая за малышней, резвящейся в сквере у фонтана. Ежи не переставал удивляться, насколько Ружена, некогда погубившая десятки исследователей, стала ручной. А ведь он еще помнил первозданность ее сухих джунглей, полных опасных тварей, бескрайние степи, поросшие голубоватой, словно седой, травой. Нет, и джунгли, и степи никуда не делись, но теперь их во все стороны пересекали самодвижущиеся дороги, давно вышедшие из употребления на Земле, но по-прежнему популярные на планетах Периферии. Да и местные твари продолжают здравствовать, но необузданный нрав их укрощен победоносным шествием человеческой цивилизации. Вон карапузы гоняются за радужными красавцами-рэмбами как ни в чем не бывало. И дела нет им, пострелятам, что некогда эти диковинные насекомые поражали воображение их, пострелят, прадедушек и прабабушек.
Ежи вспомнил, как его собственный правнук возится с жутковатым крапчатым дзо, как будто это обыкновенный кот. А ведь когда-то Симон Крейцер страшно гордился своей добычей. Чудак он был, этот Крейцер, любил давать инопланетным зверям звучные, но малопонятные названия: крапчатый дзо, мальтийская шпага, большой цзи-линь, малый цзи-линь…
— Пан Янчевецкий?
Ежи вздрогнул — неужто задремал?! Какой позор! — немного суетливо поднялся навстречу длинноволосому мужчине, позвонившему сегодня утром по личному номеру планетолога.
— Здравствуйте! Чем могу служить?
Длинноволосый, похожий на североамериканского индейца мужчина крепко пожал костлявую длань без малого столетнего старика.
— У меня к вам чрезвычайно важный разговор, пан Янчевецкий, — сказал Индеец, — но мне не хотелось бы вести его здесь.
— А где бы вам хотелось его вести? — сварливо осведомился Ежи.
— Где-нибудь, где не так многолюдно.
— Послушайте… м-м…
— Александр. Александр Дымок.
— Послушайте, пан Дымок, мне эта таинственность не по вкусу. Говорите прямо, что вам нужно?
— Мне — тоже. — Индеец невесело улыбнулся. — Но речь идет о тайне личности…
— Какой еще тайне? Чьей личности?
— Вашей, пан Янчевецкий, — ответил Дымок. — Например, я могу ответить на вопрос, который, наверняка, мучил вас: почему вы, талантливый художник-эмоциолист, вынуждены были поступить на планетологический факультет Краковского университета?
Планетолог фыркнул.
— Потому, что я был посредственным художником, — сказал он. — Сам великий Иоганн назвал мои работы, выставленные на студенческом вернисаже, «графической эссеистикой на животрепещущие темы». В его устах это прозвучало страшнее, чем если бы он назвал их бездарной мазней. Так что не говорите мне про тайну личности, молодой человек. Нет личности, нет тайны.
— Простите, пан Янчевецкий, — сказал Дымок, — но ведь вам известно об отзыве Сурда с чужих слов, не так ли?
— А вы думаете, я помчался к мэтру переспрашивать?!
— Нет, вы не помчались… — продолжал Индеец. — Вы полгода страдали от абсолютной бесперспективности существования, покуда добрые люди из КОМКОНа не посоветовали вам заняться планетологией…
— КОМКОН? При чем здесь КОМКОН?
— Пойдемте в парк, пан Янчевецкий, — решительно сказал Дымок. — Вы же видите, разговор и впрямь серьезный.
Старый планетолог с тоскливым вздохом окинул взглядом сквер у памятника. Он чувствовал себя как человек, который принужден обстоятельствами принимать участие в неком постыдном действе.
«Надо все-таки выслушать его, коли уж он так просит», — придумал пан Янчевецкий для оправдания перед самим собой.
— Идемте, — буркнул он и направился по выстланной желтыми и красными пластиковыми плитками тропинке к черной реке самодвижущейся дороги. Его молодой собеседник усмехнулся и легкой стремительной тенью двинулся следом.
На окраине городка они перешли на низкоскоростную полосу, будто лесной ручей петляющую между деревьями парка. Зеленые стволы мягко фосфоресцировали, приставучие рэмбы норовили вцепиться в длинные волосы Индейца, он неуловимым движением смахивал их. Сердито стрекоча крыльями, гигантские насекомые уносились прочь.
— Итак, я слушаю вас! — прервал затянувшееся молчание Ежи.
— Вас ненавязчиво направили учиться на планетолога по одной простой причине… — начал Дымок.
— Ну! — не слишком вежливо поторопил его старик.
— Ваша будущая профессия обязательно должна была быть связана с Космосом, и только с Космосом.
— Что за глупости! — проворчал пан Янчевецкий. — Кому это могло понадобиться?
— КОМКОНу, кому же еще, — ответствовал Индеец. — Но не Комиссии по Контактам, а ее дочерней организации, Комиссии по Контролю. Существовала некогда в нашем благоустроенном мире такая структура, призванная контролировать потенциально опасные области научного поиска и предотвращать нежелательные последствия некоторых излишне дерзких научных экспериментов.
— Ну и правильно, ну и замечательно! Целиком и полностью поддерживаю! — горячо воскликнул старик. — Только я не понимаю…
— Какое это отношение имеет к вам? — закончил за него Дымок. — Самое непосредственное… Да, вы не занимались запрещенными видами научной деятельности, но вы сами, как это ни странно, результат потенциально опасного эксперимента. Причем — эксперимента, поставленного не людьми…
Старый планетолог отшатнулся от своего собеседника, как от невменяемого безумца. Александр Дымок усмехнулся и закатал правый рукав некогда модного, но давно уже безнадежно устаревшего радужного плаща.
— Видите родимое пятно? — спросил он, демонстрируя старику свой «иероглиф». — Ручаюсь, у вас на правом сгибе оно тоже имеется, только другой формы. Напоминает Фиту, букву старорусского алфавита…
Пан Янчевецкий молча ждал продолжения.
— Эта отметина появилась у вас, когда вам исполнилось десять лет. Я обзавелся родинкой примерно в том же возрасте. И мы с вами, уважаемый пан Янчевецкий, в этом не уникальны. Кроме нас с вами, такими отметинами обладают еще одиннадцать человек.
— Занятное совпадение, — проговорил планетолог. — Однако тринадцать, причудливой формы родинок на сгибе правого локтя — еще не повод подозревать их обладателей во внеземном происхождении. Вы не находите, молодой человек?
— Не повод, — согласился его собеседник, — но есть и другие, как вы говорите, занятные совпадения. Все тринадцать обладателей этих причудливых родинок родились в один и тот же день, а именно шестого октября две тысячи сто тридцать восьмого года…
Ежи приподнял седую бровь, осведомился:
— И вы — тоже, молодой человек? В таком случае, вы на диво хорошо сохранились. На вид вам не дашь и сорока… Как вам это удалось, поделитесь опытом…
Дымок вежливо переждал этот взрыв старческого сарказма, потом сказал:
— Охотно поделюсь, пан Янчевецкий. Собственно, для этого я сюда и прилетел. Но прежде я хотел бы продолжить.
Старик благожелательно кивнул, ему уже стало любопытно. Они сошли с движущейся тропинки, уселись на губчатое сидение парковой скамейки в узорчатой тени папоротникового дерева.
— Итак, — вновь заговорил Индеец приглушенным бархатным баритоном эстрадного чтеца, — двадцать первого декабря две тысячи сто тридцать седьмого года отряд Следопытов под командой Бориса Фокина высадился на каменистое плато безымянной планетки в системе ЕН 9173, имея задачей обследовать обнаруженные здесь еще в прошлом веке развалины каких-то сооружений, приписываемых Странникам…
13 мая 228 года
Тополь-11,
Квартира Максима Каммерера
Проснулся я утром, как ни странно, в хорошем настроении. Обычно утром приступы депрессии бывали особенно сильны, и я буквально через силу заставлял себя вставать с постели, умываться, одеваться, готовить себе завтрак и совершать прочие, как казалось, совершенно бессмысленные телодвижения. Но сегодняшний день было особенным. Облака гнетущей депрессии вдруг рассеялись, и я чувствовал себя, вообщем-то, неплохо. Не скажу, что отлично. Нет. Но было такое ощущение, что впервые за долгие годы проглянуло солнышко. Может быть потому, что во мне теперь жила Надежда. Я полежал немного, нежась в постели, щурясь от заглядывающего в комнату солнца. «Все будет хорошо, все будет хорошо…», — твердил себя я. В это время заявился Калям и напомнил о себе в том смысле, что неплохо бы, наконец, и позавтракать.