Я дрался на Т-34. Третья книга

Надо сказать, что до того, как я попал в армию Рыбалко, я воевал на линейных танках. И вот какая основная наша болячка во время войны? Большое начальство получит задачу. Они посидят, решат, что да как делать, но ведь нужно же решение довести до солдата, чтобы солдат тоже понял, куда он идет, что он делает и кто перед ним. А на это времени не хватало. Скажут, бывало: «Вот, видишь сухое дерево? Держись этого ориентира, туда пойдем». А какой противник перед тобой – не знаем.
А у Рыбалко я попал в разведбат. Я частенько командовал отдельным разведывательным дозором. Это три танка, два бронетранспортера, взвод автоматчиков и два-три мотоцикла для связи. Дозор уходил километров на 30–35 (а бывало и на все 50) от передового отряда бригады, который шел впереди главных сил корпуса. Мне давалась кодированная карта. Я имел представление об общей задаче не только бригады, но и корпуса. В таких условиях выполнять задачу было намного проще.
– Из каждой бригады выделялся разведдозор?
Да, а как же? Корпус идет двумя-тремя параллельными маршрутами. Но по главному направлению идет передовая бригада, вот с ней я держу связь и докладываю. У меня в руках карта, я вижу местность, у меня уже глаза открыты, а в линейном батальоне, по сути дела, мы «слепые» были.
Требовалось при обнаружении противника развернуться и принять бой. По рации немедленно сообщить начальнику штаба бригады, что достиг такого-то рубежа, встретил сопротивление противника. Ну что такое 20–30 километров для танка? Буквально через 20–30 минут уже здесь! Передовой отряд подошел, вступил в бой, а там уже и главные силы корпуса подтянутся. Если наткнулись на какие-то сильные части, то тут уже начинается настоящая война, а нас посылают в обход – контролировать, не перебрасывает ли противник резервы. Так действовали во время наступления. Если наткнулись и дальше противник не пускает, встали в оборону, а командование зачастую не знает, что за противник, какие силы, на кого наткнулись. И наша задача: «Слезай, ребята, с танка, и вперед по-пластунски, «языка» давайте».
С этим корпусом я, по сути дела, дошел до Днепра, форсировал его, прошел через всю Украину. Подо Львовом меня тяжело ранило. И я попал в госпиталь в Башкирию, в Уфу. Ранило меня 4 марта 1944 года, а из госпиталя я вышел в 20-х числах июля, и то не полностью выздоровевший, но целый, а мог бы без руки остаться – раздробило восемь сантиметров костей. Долго пришлось лежать.
Как ранило? Шло наступление. Я командир отдельного разведывательного дозора. Мы идем по полевым дорогам наперерез противнику. Старались зайти к нему в тыл. Короче говоря, движемся мы к населенному пункту Ку?пель или Купе?ль – кто его знает, как правильно? На окраине населенного пункта сухой овраг, и через него деревянный мост перекинут. Останавливаемся – тихо все кругом, противника нет. Вылезли. Я пошел смотреть, в каком состоянии мост. Бронетранспортер-то прошел наш, выдержал, а я вижу, что мост танк не выдержит, а у меня их три штуки.
А буквально перейдешь на ту сторону оврага – уже начинаются хаты. Улица, будем говорить, уже начинается. Причем хаты почему-то по одной стороне, а по другой пусто – не было хат. В окно первой хаты постучался – женщина смотрит. Спрашиваю:
– Немцы у вас здесь есть?
– Видимо-невидимо, они по основной дороге идут.
Перед этим я уже дал сигнал, что «мы дошли до такого рубежа… положение такое, что пока что немцев не видим, но пойдем смотреть».
В центре села кирха польская. Рядом – захоронения, какие-то могилы. Кладбище, в общем. Вышли когда за могилки, смотрим, а по основной дороге действительно идут машины, повозки. Боевой техники не видим. Ну и решили наделать шороху. Вскочили: «Ура-а-а!!!» – и из автоматов стрельбу открыли. Колонна остановилась, немцы побросали все: и лошадей, и повозки, и машины. За хаты на той стороне дороги забежали. Через некоторое время оттуда начали постреливать. И я прям видел, как немец высунулся из-за угла одной хаты и из карабина мне сюда, в руку, в плечевую кость. Ну я брыкнулся, конечно.
Ну и покамест меня перевязывали, уже и передовой отряд подошел. Они не стали тут задерживаться, правее взяли, по лощине вышли на основную дорогу. Оказалось, что впереди проходила гряда высот, а немецкая дивизия шла строить на ней оборону. А мы оказались, по сути дела, в тылу этой дивизии. Там начался бой, а меня погрузили на трансмиссию «тридцатьчетверки», и в госпиталь в Большегородке, потом своим ходом в Славуту, в Житомир. Сделали операцию одну, потом повезли в Уфу.
После выписки я попал обратно в 18-й танковый корпус, но уже в тяжелый танковый полк прорыва номер 53. 21 машина в полку, разбитые на четыре роты, – это, конечно, пробивная сила. Так что войну я заканчивал уже на тяжелых танках, командиром роты. Дошел с ними через Румынию, Венгрию, Австрию почти до границы с Италией. Шестьдесят километров оставалось, когда нас остановили. Говорят: «Ребята, вы здорово раскатились. Хватит».
Освободили мы Киев и пошли на Житомир. А немец под Житомиром сосредоточил большие силы и нас начал пятить. Ну, и командование немедленно вызвало меня в штаб корпуса и говорит: «Вот так – надо «языка». Мы не знаем, с кем мы встретились». А встречались мы, как правило, с эсэсовскими танковыми дивизиями. Попадали мы против них часто.
Ну и пошли днем посмотреть, куда нам идти. Сплошного там фронта и не было. Вышли на нейтральную полосу, потом перешли на ихнию территорию. Слева проходила лощинка с понижением, наверху на водоразделе – хаты, деревня, а за ней лесок. От каждого двора в лощину огороды спускаются. Уже время осеннее, это было в ноябре, ботва картофельная кучками в шахматном порядке лежит. По бугру, перпендикулярно нашему движению, идет дорога, по которой видно, как проходят немецкие войска. Решил дождаться ночи и пойти туда, на дорогу. А там посмотрим, может, посчастливится какого-нибудь мотоциклиста схватить или какую легковую машину.
В ночь мы пошли. Подобрались к этой дороге. На наше «счастье», идут танки, бронированные машины. Мы сидим у обочины в кустах. А попробуй из танка возьми – они сами не хотят идти! Так что мы несолоно хлебавши вернулись в эту ночь. Но «языка-то» надо. Начальство-то торопит. Панфилов – командир корпуса – уже на матерок: «Ну, вашу мать, ну какого-нибудь сопливого фрица приведите».
Решили мы на следующую ночь идти опять на дорогу. Идем тем же путем. Остается справа деревня эта, а в крайней хате, смотрим, свет горит! Стоп, бригада! Тут живые люди есть. Если наши – может, сориентируют. Приближаемся по огороду между кучами ботвы. Слышим: «Угумгум». Разговор немецкий! Видим, часовой стоит у хаты.
Хата была как устроена? Выход из сеней был на обе стороны, а вход в комнату – по центру. Как входишь – слева русская печка.
Мы расползлись, чтобы с двух сторон зайти. Я, помкомвзвода разведчиков из мотострелков и молодой парень Володька Морозов, как сейчас помню, он в разведку никогда не ходил, первый раз его взяли, такой деловой, толковый, с этой стороны, а трое человек (специально ребята были подобраны, которые могли снять втихаря любой пост) – с другой. Все потихоньку начали занимать позиции.
Этот Володька лежал, значит, вместе со всеми в одной цепи. Нервишки, что ли, у него не выдержали? Я еще сигнала не получил, что все расползлись по своим местам, а он вдруг вскакивает: «А, мать вашу перемать!» и шурух в окно гранату! Ну, тут уже делать нечего – некогда сигналов ждать. Мы кинулись к двери. Ребята заткнули часового. Я ворвался в сенцы с одной стороны, а сержант с другой, и мы у двери, ведущей в комнату, одновременно оказались. В это время из-за печки выстрелы, сержанта в руку ранило. Я за угол печки по инерции рванулся. Только завернул, а мне пистолет в лоб. Это доли секунды какие-то! Я успел подумать: «Ну все – отвоевался!» А в следующее мгновение мысль: «А что же он не стреляет?!» Я из руки пистолет вырвал и в карман себе сунул в куртку. На мне была немецкая куртка с капюшоном. Они у них двусторонние были: одна сторона – камуфляжная, другая – белая, на случай снега, с большими карманами.