Том 4. Солнце ездит на оленях

— Я хочу жениться не на оленьем стаде, а на девушке. Ты, Манна, злая сваха.
— Нет. Ошибаешься. Ты совсем не знаешь меня.
— Добрая, верно?
Она кивнула. Оська шагнул к ней и сказал:
— Тогда посватай мне вместо оленьего стада красивую девушку. Вроде тебя.
Мотя склонилась над прорубью ниже, чем надо для дела, и принялась усиленно полоскать белье. Она не знала, радоваться ей или негодовать. Оськин разговор можно понять и как подход к сватовству, и как издевку над ней. В самом деле, разве можно просить одну девушку-невесту, чтобы она сватала другую?
— Что молчишь? Не хочешь помочь мне? Думаешь, кого сватать? Думай живей: мои лыжи не любят ждать, не привыкли. — Оська передвинул лыжами.
— Не хочешь ждать — уходи, я не держу, — сказала Мотя.
— Ладно, пойду к Варьке-Красухе. Так и быть, возьму ее женой. — Оська понукнул оленей и побежал рядом с ними на лыжах к становищу.
Не разгибаясь, а только повернув голову, Мотя долго поглядывала вслед ему и гадала: что говорит он серьезно, а что смехом? Несколько раз оглянулся и Оська.
Взвесив все словечки и то, как они сказаны, какие при этом были улыбки и ужимки, Мотя решила, что Оськин разговор больше походит на серьезное сватовство, чем на шутку. Оська потому сватается не прямо, а с подходом, что боится отказа, и еще потому, что хочет выведать, сколько достанется ему оленей. Задержка, стало быть, только в оленях. Мотя готова отдать всех; кроме того, и все прочее добро. Для нее самое лучшее — принять Оську в дом. Вот будет настоящий хозяин. А теперь вроде и нет его: отец стар, слаб, брат Колян мал, глуп.
Мысль принять Оську в дом, сделать хозяином потянула за собой другую: отец не согласится, он скажет: «Я пока не собираюсь умирать, Колян скоро станет взрослым. Зачем нам чужой мужик? А если он нужен тебе, выходи за него замуж, в его тупу».
«Надо сделать так, чтобы Оська стал нужен не одной мне, а еще и отцу. Надо похоронить Коляна. Не совсем, нет-нет, пусть живет. Я люблю Коляна. Похоронить на время, пока выхожу замуж. А выйду — Колян может вернуться».
В тот же день Мотя отрезала от оленьей туши большой кусок самого жирного мяса, отцу сказала, что пойдет навестить больную соседку, и ушла к колдуну. Снаружи его вежа ничем не отличалась от других, но внутри была такая богатая: чайник и котел над очагом не железные, а медные, земляной пол укрыт не травой, не мхом, а оленьими шкурами. Одет колдун был в дорогую шубу из песцов и сидел на шкуре белого медведя.
Мотя положила перед колдуном узел с оленьим мясом. Он развернул его, оглядел и велел жене убрать. Затем похлопал рукой по шкуре медведя и сказал:
— Садись, красавица Манна!
Девушка боязливо села. Она в первый раз видела колдуна так близко. По колдунскому обычаю, он никогда не стригся, не брился и зарос волосом, как зверь, даже из ушей и ноздрей свисали пучки волос.
— Зачем пришла, красавица? — спросил колдун.
Но Мотя молчала и все поглядывала на жену колдуна. Он наконец понял, что девушка боится свидетелей, и успокоил ее:
— Не бойся. Она глухая, когда говорят другие, и немая, когда ей надо говорить самой.
— У меня есть брат Колян, — сказала Мотя.
— Знаю, — отозвался колдун.
— Его забрали солдаты строить железную дорогу.
— Тоже знаю.
— К тебе придет мой отец спрашивать, жив Колян или умер… — Мотя замолчала, не решаясь высказать свое желание прямо.
— Чего же ты хочешь от меня?
— Я думаю, что Колян умер. Скажи отцу правду!
— Я никогда не говорил ложь, — сердито и гордо отозвался колдун. — Теперь, девушка, иди домой. Я буду вызывать душу твоего брата.
Мотя начала выдумывать разные дела — то пойдет полоскать белье на озере, то спросить что-нибудь у соседок, показать им свое шитье, — чтобы поскорей увидеть Оську.
Наконец это удалось. Оська шел по становищу с убитой лисой.
Мотя догнала его и спросила:
— Куда ты денешь эту лису?
— Подарю Красухе.
— И песца и лису одной — не много ли?
— Больше некому. Ты отказалась.
— А если не откажусь…
— О, тогда… Зайдем ко мне в вежу!
— А что скажут люди? Ты живешь один.
Года два назад Оська, единственный сын, похоронил родителей и с той поры жил бобылем.
— Люди… Да, люди бывают надоедливы, как комары. — Оська помахал руками вокруг своей головы, будто в самом деле отбиваясь от комаров. — Ладно, не заходи. Но подожди меня на улице. Я покажу тебе одну вещь.
На это Мотя согласилась. Оська нырнул в свою вежу и тотчас вынырнул. В руках у него был небольшой сверток. Подойдя к Моте, Оська развернул его и кинул на плечи девушки. Мягкая, выделанная шкурка голубого песца ловко, красиво, как воротник, обняла девушку.
— Дарю, — сказал Оська.
— Ты собирался подарить его Красухе. Почему не подарил?
— Он больше подходит тебе.
— Красуха, значит, примеряла его? И он не понравился ей?
— Нет. Никто. Он твой. И лису убил для тебя.
— А говорил, для Красухи.
— Это было глупое слово. Все для тебя.
— За что мне такая награда?
— Я и моя вежа давно тоскуем по хозяйке. Сжалься, Манна, над нами!
Это было уже настоящее сватовство. Мотя даже не предполагала, что ее тайные думы могут исполниться так скоро. Но чтобы не спугнуть счастье — а оно, толкуют люди, шибко пугливо, — не выказала радости. Подумав, как не отпугнуть и Оську, она сказала:
— Да, мне жалко вас. Но у меня тоже есть и вежа и котел да еще отец, брат. Кто пожалеет их без меня?
Затем она сняла песца и протянула обратно Оське.
— Что, не глянется? — удивился он. Песец был редкостный.
— Не то, Оська, совсем не то. Подари его моему батьке. Сперва ему, а мне подаришь потом.
— Мне нужна ты, а не батька.
— Какой ты глупый! Говорят: хочешь получить девку, полюбись сперва ее мамке с батькой. Слыхал?
— Нет. Мне мои старики не говорили этого.
— Однако, мы застоялись. Уже ночь. Что подумают про нас люди… — спохватилась Мотя, кинула песца на Оськино плечо и побежала.
— Подожди. Я с тобой! — крикнул Оська.
— Нет. Вместе гулять рано. Приходи один! — откликнулась Мотя.
Нарядившись в самое лучшее, что было, Оська в тот же вечер пришел в вежу Даниловых. Сперва он сделал вид, будто принес показать шкурку песца, иного дела у него нет. Шкурка пошла по рукам. Она действительно стоила того, чтобы ее показывать: густошерстная, с голубым отливом, искрилась и сияла, как снег в полнолунную ночь.
Фома, большой знаток, сказал, что в первый раз видит такую. Этот песец вырос на радость кому-то шибко-шибко счастливому. Тут Оська не выдержал игры и сказал:
— Ей, Манне… — Положил шкурку на колени девушке и, волнуясь, сбиваясь, начал свататься: — Моя вежа, мой очаг, мой котел, я сам живем тоскливо. Мы пусты, холодны, голодны. Я не имею с кем сказать слово. Скоро разучусь, буду лаять по-собачьи. Ты, Фома, добрый человек. Отдай за меня свою Манну! Если я сказал неладное слово — не сердись. Я ведь глупый баран, живущий без стада. Меня некому учить.
— Зачем сердиться… Лучше будем пить чай, — сказал Фома и пригласил Оську садиться к очагу на пустующее место Коляна.
Манна разлила по стаканам густой чай, который вечно кипел над очагом.
Получилось так, что Манна и Оська оказались рядом, совсем близко друг к другу. Фома глядел на них и улыбался.
— Ты, отец, над чем смеешься? — спросила Манна.
— Совсем не смеюсь, — ответил старик, продолжая улыбаться задумчиво.
— У тебя такое лицо.
— Самое обыкновенное.
Фома никогда раньше не задумывался, что придет такой день, когда от него потребуется решить судьбу своей дочери. Трудный, опасный день. Одним, только одним словом можно сделать свою дочь либо счастливой, либо несчастной.
Вот она сидит рядом с женихом. Это хорошо: всяк человек должен иметь семью, детей. Фоме радостно глядеть на них. Но и тревожно: будет ли Манна счастлива с Оськой? Надо ли отдавать ее первому посватавшемуся, не лучше ли подождать другого? Что ответить Оське: да, нет или еще как?