Не наша сказка (СИ)

 — Благодарю. Все в порядке.
 — Вы бледны, княжна.
Дольгар поглядел на меня и усмехнулся.
 — Моей жене последнее время нездоровится. – Он принялся за второе блюдо, а девчонка уставилась на меня своими рыбьими глазами, отложив вилку.
 — Надеюсь, недомогание княжны вызвано естественными причинами, и вскорости она подарит вам наследника, – улыбнулся бородач. Я чуть не клюнула носом в тарелку. Просипела:
 — Мне… надо на воздух.
 — Тебя проводить, дорогая?
 — Не нужно.
 — Разрешите, я провожу, – вызвался Патрик.
 — Ступай, – махнул рукой Дольгар. – От тебя сегодня уснуть можно.
 — Благодарю.
Я ощутила, как сильная сухая ладонь шута обхватила мои пальцы. В глазах стояла темень, а ноги отнимались. Все же, я зашагала к выходу.
Пройдя немного по коридору, я, не удержавшись, сползла по стенке на пол, под высокое витражное окно. Из щелей тянуло сквозняком, и свежий воздух немного привел меня в чувство. Зато между ног будто напихали битого стекла. Патрик опустился рядом.
 — Плохо дело, – обеспокоенно проговорил он.
 — Нормально…
 — Вижу. Вы позволите? – Шут, протянув руку, коснулся моего лба. – У тебя жар. Идем-ка в комнату.
Я поняла, что до своей комнаты попросту не доберусь, и возразила:
 — Нет. Я лучше тут посижу. Здесь хорошо, прохладно.
 — Хорошо-то хорошо. – В голосе Патрика неожиданно зазвучали непререкаемые стальные нотки. – Пошли. Может, позвать Ниллияну?
 — Не надо! – испугалась я. Бедняжке Ниллияне еще и таскать меня по коридорам не хватало после всего, что ей пришлось пережить. – Я дойду.
 — Конечно, дойдете, – согласился шут, таким тоном, будто я усомнилась, что солнце встает на востоке. В комнате он укутал меня одеялом, и я испугалась, что он сейчас уйдет, и я снова останусь одна. Так я ему и сказала.
 — Не уходите, Патрик… мне страшно.
 — Не уйду. Чего вы боитесь?
 — Не знаю… – я повернулась на бок. – Дольгара… одиночества. Не знаю. Мне просто страшно.
 — Это проходит.
 — Знаю. Интересно, сколько прожила эта Вилёнка?.. Наверно, у них с Дольгаром была физиологическая несовместимость… А если у меня родится дочка? Что он сделает?..
Мне показалось, Патрик собирался ответить, но передумал. Я поглядела на него.
 — Почему вы молчите, Патрик?
Шут смотрел прямо перед собой. Он казался непривычно серьезным.
 — Ты видела дочку бородача?
 — Угу. – Я подсунула руки под щеку. – А что с ней?
 — Вот, что бывает, когда род поколениями практикует кровосмешение. Она глупа как ярочка. И ничего не поделаешь – девица благородных кровей. Как думаешь, какими будут ее дети?
 — А они будут? – Я начинала понимать, что здесь к чему. Так или иначе – прилив свежей крови не мог не обеспечить здоровое потомство. Дольгар не дурак. Выкидыши у Вилёнки могли быть обусловлены вовсе не генетическим диссонансом. Ему нужен был сын, и нужен срочно – это у нас четыре десятка не возраст. Здесь люди живут значительно меньше, и умирают раньше. Зарлицкий господин уже не мог рисковать и надеяться на репродуктивную систему рыбки в бусах. Он успел достаточно меня рассмотреть и сделать вывод о состоянии здоровья.
Патрик усмехнулся так, что вопросы отпали сами собой. Быстрый холодный блеск его взгляда обжег меня – будто ножом полоснул. Из глубины души вдруг глянула тяжелая, холодная ненависть. Я даже привстала, испугавшись этого взгляда.
Впрочем, секунду спустя шут снова легко улыбнулся. Опасное лезвие спряталось обратно в ножны.
Кого же он так ненавидит? Дольгара?.. Или его что-то связывает с гостящим семейством? Какой-нибудь конфликт?
 — Отдыхай, княжна. – Патрик с заметным усилием поднялся и улыбнулся мне. – Увидимся за ужином.
Ужин, совместными усилиями поваров и слуг, превратили в настоящий пир. Если в обычные дни отличавшийся здоровым аппетитом Дольгар ел за четверых, то в честь прихода гостей с его стола можно было досыта накормить небольшую дивизию.
Меня, правда, сие продовольственное великолепие мало касалось – к вечеру температура поднялась до той отметки, с которой обыкновенно начинает серьезно мутить, и я ничего не ела. Выхолощенные до состояния дистиллированной вежливости намеки бородача, имени которого я так и не запомнила, сквозь звон в ушах доносились смутно. Я сидела, улыбалась, чинно ковыряла хищной двузубой вилкой куропатку, хотя больше хотелось воткнуть эту самую вилку Дольгару в печень, и отогревалась глинтвейном. Руки тряслись, в глазах темнело, и поэтому я хотя бы не видела буравящий ненавистью взгляд гостя и равнодушно-тупые глаза его дочери. Где-то рядышком звенела лютня, и доносился хриплый голос Патрика. Слуги шмыгали туда-сюда с блюдами, кувшинами и прочей посудой.
В какой-то момент в тускло освещенной арке дверного проема обрисовалась знакомая статная фигура в оборчатом чепце. Фигура затормозила пробегавшего мимо кравчего, и будто бы сунула что-то в складки рубахи юноши. Я прищурилась, но в глазах двоилось, а женин платок сполз на лицо, так что, я не смогла бы с уверенностью сказать, стояла ли в коридоре настоящая Растмилла, или она мне только привиделась. Я тихо-мирно мечтала врезать бородачу, свалиться на кровать – без Дольгара – и поправить Рыбке несчастные бусы. Уж очень они травмировали мое эстетическое чувство – перепутанные нити коралла, янтаря, сердолика, красно-оранжевые, как осенняя листва снаружи, прибитая ливнем и разметанная штормовым ветром с моря.
А в следующее мгновение я проснулась в своей кровати. Было тихо.
И только в изножье постели, в легкомысленной позе по-турецки, сидел человек. Он смотрел на меня, слегка усмехаясь – темный силуэт на фоне тусклой стрельчатой арки окна.
Я села, откинув одеяло. Человек перекидывал в длинных пальцах побрякивающие не то бусы, не то четки. Длинные волосы падали ему на лицо.
 — Тадеуш? – не очень уверенно спросила я, щурясь на гостя. Сама мысль была абсурдна – откуда взяться охотнику в покоях жены лорда.
 — Сама такая, – весело отпарировал человек. Меня нервировало, что не видно лица. – Ты знаешь, что отряд вернулся? – Голос казался смутно знакомым. – Просыпайся, давай. Тебе, может, кофе принести?
 — Чего?.. – отчаянно соображала я. – Какой отряд?
 — Ну, ты ку-ку. – Ночной гость, протянув руку, постучал меня согнутым пальцем по лбу. – Не проснулась, что ли, еще? Там Огнецветка разоралась – а я не знаю, чем ее кормить. Вставай, соня!
Я вздрогнула и распахнула глаза – светло. В окна лился тусклый осенний свет, уныло шелестел дождик. Никого не было рядом.
Встать не получалось, и я со стоном плюхнулась обратно, едва приподнявшись. Боль резала тупым зазубренным ножом. Я приподняла край одеяла и тут же скривилась от резкой вони болезни, крови и воспаления.
Дверь приоткрылась, впуская Растмиллу, и я зачем-то притворилась спящей.
 — Осторожно! – прошипела кому-то женщина. – Остолопы… – Я ощутила, как прохладная мягкая рука легла на лоб.
 — Жара нет. – Голос был мужской, незнакомый. – Вы за этим меня гнали через тридевять земель в такую погоду?!..
 — А я вам говорю, лихорадка была у ней, – упрямо пробурчала Растмилла. – И жар. Тока, пока вы сюда ехали, ушло оно. Сегодня утром.
Четкий шаг по паркету.
 — Останьтесь. Болезнь может вернуться. – Дольгар. Незнакомец с холодными руками что-то прошушукал, и вся эта толпа вышла. Дверь с легким стуком затворилась, и я приоткрыла один глаз. Комната опустела.
Полчаса спустя заглянул шут. Подошел ко мне и совершенно спокойно, будто не впервые это делает, развернул на прикроватном столике льняное полотно. Остро запахло травами, булькнула пробка. Я учуяла спирт. Руки Патрика – изувеченные, с будто бы выкрученными суставами – неожиданно сноровисто отмерили тинктуру, смастерили компресс с травами. Но когда я сквозь приоткрытые веки разглядела в этих руках самодельную спринцовку – удивление разыгралось окончательно.
Шут ловко приподнял край одеяла, затем подол моей рубахи, и я едва удержалась, чтобы не дергаться, ощутив между ног чужие руки – удержало приобретенный за время замужества рефлекс только понимание, что меня на этот раз не насилуют, а лечат. Боль отступила. Патрик наложил свежий компресс, небрежно сунул опустевшую спринцовку в сумку, вместе со старыми бинтами, и потрепал меня за плечо.