«Правила бунтаря и застенчивой девушки» (ЛП)

– На оплату моего обучения. И учитывая, что я уже хожу в колледж несколько месяцев, тебе бы следовало это знать.
– Ты ходишь в колледж? С каких пор?
Я прикусываю язык и просто смотрю на нее, ненавидя, что она такая, ненавидя, что она моя мать, может быть, даже ненавидя ее, что только заставляет меня ненавидеть себя.
Ее взгляд останавливается на мне, и паника в выражении ее лица гаснет, когда она медленно подходит ко мне.
– Ты знаешь, что мы не делали некоторое время? – ее улыбка выглядит во всех смыслах не правильно.
– Все, – говорю я, не в силах себя остановить.
– Это не правда. Мы все время делаем что–то вместе.
Я хочу высказать все причины, почему она не права, но она, вероятно, психически неустойчива, что в значительной степени делает ее бомбой замедленного действия, которая может уничтожить ту маленькую жизнь, которая мне осталась, в одно мгновение.
– Как в тот раз, когда мы пошли в парк, – ее потрескавшиеся губы скручиваются в натянутой улыбке.
– Последний раз, когда мы ходили в парк, мне было пять лет, – и папа был еще здесь.
– О, это не так, – она обвивает свои руки вокруг меня и начинает качать меня взад и вперед, как она делала, когда я была ребенком. – Я тебя люблю. Ты это знаешь, да?
Когда я была моложе, я любила, когда она это говорила. То чувство умерло, когда мне было около двенадцати, и я поняла, что она кидается этими словами, только когда в беде и нуждается в моей помощи, чтобы я выручила ее, из какой бы то ни было проблемы, в которую она себя загнала.
– Где твой новый муж? – спрашиваю я, обеспокоенная тем, что он может быть где–нибудь в доме.
Она отклоняется назад, чтобы посмотреть мне в глаза, с трудом фокусируясь на одном месте.
– Кто тебе сказал, что я вышла замуж?
Я пожимаю плечами.
– Владелец какого–то бара, который подслушал, как вы об этом говорите.
– Ох, – она хмурится. – Ну, это было ошибкой.
– Так ты не вышла замуж?
– Нет, я это сделала. Но это не сработало.
– Но это было лишь неделю назад.
 Для нее это может стать новым рекордом.
Она размахивает передо мной  запястьем.
– Большинство браков в Вегасе длятся до тех пор, пока не выветрится алкоголь и наркотики.
Отмечаю ее покрасневшие глаза.
– Итак, почему ты решила не оставаться с ним в браке?
– Потому что он был скучным и раздражающим, и продолжал оценивать других женщин, – она снова и снова скрипит своими зубами, как будто может каким–то образом стереть память о своём недолгом замужестве. – Но это нормально. У меня есть дела поважнее.
– Правда? – сомневаюсь в этом. Обычно, когда ее бросают, у нее случается орущий фестиваль на полу в ванной.
Она кивает, ее челюсть все еще скрипит, ее глаза практически выпирают из головы.
– Мне просто нужна еще одна доза, и я буду в порядке, – она смотрит на меня, умоляя. – Но я не могу этого сделать, пока у меня нет денег.
Я отхожу от нее.
– Я не дам тебе денег на наркотики.
– Почему нет? – она несколько раз чешет свою руку, оставляя царапины. – Ты делала так раньше.
– Неосознанно.
– Но в этом нет разницы.
– Нет, есть. Это делает меня пособником.
– Что, черт возьми, это значит? – огрызается она, ярость в ее глазах заставляет меня отшатнуться. Когда она замечает мою раздражительность, ее гнев стирается, и она являет мне пластиковую улыбку. – Ну же, Виллоу. Просто выручи свою маму. Я обещаю, что это будет последний раз, когда я прошу тебя о помощи.
– Н–нет, не будет, – твердо настаиваю я, скрестив руки на груди, отказываясь отступить.
Ее губы подергиваются, а пальцы сворачиваются в кулаки.
– Ты такая неблагодарная девчонка, которая заботится только о себе.
Я качаю головой, ненавидя слезы, заполняющие мои глаза.
– Ты хотя бы знаешь, что я делала на прошлой неделе, в то время, когда ты пропала? Я не находила себе места в квартире столько, сколько могла, потому что волновалась за тебя.
– С чего бы тебе беспокоиться обо мне? – она изумленно смотрит на меня, словно я идиотка. – У меня было время для своей жизни.
– Я об этом не знала, – огрызаюсь я. – Ты не сказала мне, куда собираешься.
– Как это может быть моя вина? Не то, чтобы у меня был телефон, чтобы я могла тебе позвонить.
– Ты могла бы заскочить, прежде чем сорвешься, и, по крайней мере, дать мне знать, где ты была,  – говорю я ей. – Но даже это не важно. Дело в том, что мне вообще не следовало здесь быть, потому что я больше не должна здесь жить. Это хреновое место, соседи хреновые, и ты относишься ко мне хреново, но я остаюсь здесь до сих пор, потому что волнуюсь, что в один прекрасный день ты вернешься домой со слишком большим количеством наркотиков или алкоголя в твоей системе, и никого не будет здесь, чтобы отвезти тебя в больницу.
Она закатывает глаза.
– Я не умру, если ты здесь из–за этого.  Я знаю свои границы.
– Так всегда говорит каждый наркоман, – слова скатываются с моего  языка без предупреждения, шокируя меня так же, как и ее.
– Заткни пасть! – кричит она, затем поворачивается и скользит рукой по моему комоду, сбрасывая на пол все мои снежные шары. Стекло бьется. Везде разливается вода.
Разбито. Все разбито.
– Посмотри, что ты заставила меня сделать! – кричит моя мать с дикими глазами. – Если бы ты только мне дала эти чертовы деньги!
– Ты их все разбила, – шепчу я, слезы заполняют мои глаза. – Папа подарил их мне. Это было единственное, что у меня от него осталось.
– Твой папа? – ее резкий смех заставляет еще больше слез наполнять мои глаза. – Экстренное сообщение, Виллоу. Твоему отцу нет до тебя дела, так что я не знаю, почему ты беспокоишься о том, что он тебе подарил. Никому нет до тебя дела! И чем раньше ты это выучишь, тем лучше будет! – с этими словами, она выбегает из комнаты, хлопнув позади себя дверью.
Я не следую за ней. Я все еще стою на месте, глядя на разбитые снежные шары, единственные вещи, которые у меня остались от отца.
Ему нет до тебя дела.
Ему нет до меня дела.
Никому нет до тебя дела.
Может быть, я должна быть рада, что они разбиты. Возможно, начнем с того, что мне никогда не нужно было их хранить. Эта мысль не делает все легче, когда я отклеиваю ноги от пола и направляюсь за мешком для мусора, чтобы убрать беспорядок.
Моя мать ушла к тому времени, как я попадаю на кухню, и одновременно пока боюсь того, где она может быть и что может сделать, я не хочу, чтобы она здесь находилась.
Когда я возвращаюсь в свою комнату, то начинаю подбирать разбитое стекло. С каждым куском, который я выбрасываю, слеза выскальзывает из моих глаз. К тому времени, как заканчиваю, я уже рыдаю.
Я опускаюсь на пол и обнимаю ноги, прижимая их к груди, позволяя себе поплакать в течение минуты или двух, пока нахожусь на грани потери. Потом я задраиваю шлюзы, заперев внутри боль и беспокойство.
Когда я встаю на ноги, чтобы пойти за своим телефоном, я замечаю, один снежный шар рядом с задней стенкой комода. Я ползу, чтобы посмотреть, какой из них выжил, и не знаю, стоит ли улыбаться или хмуриться на Эйфелеву башню внутри стеклянного шара.
Я не знаю, что это значит, и означает ли это что–нибудь, но я подбираю снежный шар, который подарил мне Бек, и благополучно кладу его ящик комода. Затем подбираю с кровати телефон, чтобы позвонить Винтер, и сделать что–то совершенно необычное для меня: спросить ее, смогу ли я переехать к ней, не имея новой работы, не имея плана. Я не хочу это делать. Я не хочу, ввязываться во что–то, не зная, смогу ли справиться с ситуацией в целом. Но пребывание здесь больше не вариант для меня. Не после этого.
Я набираю ее номер, сидя на своей кровати, затаив дыхание.
– Привет, – бодро отвечает на телефон Винтер. – На самом деле, я как раз собиралась тебе звонить и узнать, хочешь ли ты пройтись со мной по магазинам. Мне нужно платье для этой глупой вечеринки, которую закатывают родители.