Пятая авеню, дом один
Билли всей душой надеялся, что в триплекс въедут не какие-нибудь Брюэры [3], хотя понимал: надежды на это мало. Несмотря на аляповатый ситчик, квартира стоила по меньшей мере двадцать миллионов; кто может позволить себе такую роскошь, кроме топ-менеджеров хеджевых фондов, расплодившихся, как поганки после дождя? Если поразмыслить, Брюэры еще не самый плохой вариант. По крайней мере Конни Брюэр, бывшая балерина, хорошая приятельница Билли. Брюэры жили далеко от центра, но у них был огромный новый дом в районе Хэмптонс, куда Билли пригласили на выходные. Он решил рассказать Конни об освободившейся квартире и намекнуть, что у него есть выход на председательшу домового комитета, на редкость неприятную особу по имени Минди Гуч. Билли знал ее лет двадцать – они познакомились на вечеринке в середине восьмидесятых. Тогда выпускница Смитовского колледжа Минди носила фамилию Уэлч. Полная кипучей энергии, она не сомневалась, что станет видной фигурой издательского бизнеса. В начале девяностых Минди приступила к реализации своих грандиозных планов – обручилась с Джеймсом Гучем, получившим премию за достижения в области журналистики. Ей казалось, что они обязательно станут самым влиятельным и состоятельным тандемом в городе. Но все гладко было только на бумаге: Минди и Джеймс постепенно превратились в заурядную супружескую пару среднего возраста из среднего класса с претензией на творчество, а денег у них не хватало даже на то, чтобы выкупить квартиру. Билли часто гадал, как Гучи вообще попали в дом номер один на Пятой авеню: неожиданная трагическая кончина кого-то из родственников, не иначе.
Он постоял еще несколько секунд, соображая, чего ждут фотографы. Миссис Хотон скончалась в больнице, стало быть, ее родственники здесь не появятся. Не будет даже выноса тела в черном пластиковом мешке, как порой происходит в домах, где проживает много стариков. И тут из подъезда вышла Минди Гуч собственной персоной, в джинсах и ворсистых шлепках, которые года три назад модно было носить как уличные туфли. Минди закрывала лицо подростка лет тринадцати, шедшего с ней рядом, словно опасаясь за его безопасность. Однако в презрительной, как показалось Билли, тишине не прозвучало ни единого щелчка фотоаппарата.
– Это в связи с чем? – кивнула она на папарацци, приблизившись к Билли.
– Думаю, в связи с миссис Хотон.
– Наконец-то преставилась, слава Богу, – буркнула Минди Гуч.
– Ну, если вам хочется сформулировать так...
– А как еще прикажете формулировать? – спросила Минди.
– Без слова «наконец-то», – ответил Билли. – Это не по-человечески.
– Мам... – начал мальчик.
– Мой сын Сэм, – церемонно представила его Минди.
– Привет, Сэм. – Билли пожал руку отпрыску семейства Гуч. Мальчик оказался на удивление симпатичным, с копной светлых волос и темными глазами. – Я и не знал, что у вас есть ребенок.
– Уже тринадцать лет как есть, – желчно сказала Минди.
Сэм вывернулся из цепких материнских объятий.
– А поцеловать маму на прощание? – потребовала она.
– Я же вернусь через сорок восемь часов! – запротестовал парнишка.
– Всякое может случиться. Может, меня автобус собьет, и ты до конца жизни будешь себя корить, что отказался поцеловать мать перед отъездом на уик-энд!
– Мам, прекрати! – поморщился Сэм, но послушно поцеловал родительницу в щеку.
Минди смотрела ему вслед, пока он перебегал улицу.
– Переходный возраст, – пожаловалась она Билли. – Мама больше не нужна, и это ужасно.
Билли счел за благо кивнуть. Минди принадлежала к особой категории агрессивных нью-йоркских дам, напоминавших туго скрученную веревку – никогда не знаешь, когда она раскрутится и огреет тебя концом. Эта веревочка, часто думал Билли, способна закрутить торнадо.
– Как я вас понимаю... – вздохнул он.
– Да? – Она подняла на него подозрительно блестящие глаза.
Какие у нее странные, остекленевшие les yeux [4], подумал Билли, не иначе чего-нибудь наглоталась. Но в следующую секунду лицо Минди приняло обычное выражение, и она повторила:
– Стало быть, миссис Хотон наконец-то преставилась.
– Да, – с некоторым облегчением ответил он. – Разве вы не читали в газетах?
– Что-то было утром. – Глаза Минди сузились. – Значит, сюда слетятся все, кто ищет квартиру.
– И в первую очередь богатенькие владельцы хеджевых фондов.
– Ненавижу этих кровососов. – Минди передернуло. – А вы? – Не дожидаясь ответа и не попрощавшись, она резко повернулась и зашагала по улице прочь.
Билли только головой покачал и не спеша побрел домой.
Минди зашла в продуктовый магазин на углу. Когда она вернулась, фотографы по-прежнему маялись на тротуаре перед входом. Снова увидев папарацци у собственного подъезда, Минди Гуч ощутила острую неприязнь ко всему миру.
– Роберто, – сказала она, подходя вплотную к швейцару, – я прошу вас вызвать полицию. Хватит с нас всякой шушеры с фотоаппаратами.
– О’кей, миссус Минди, – бодро ответил Роберто.
– Я настаиваю! Вы заметили, что их больше с каждым часом?
– Это из-за знаменитостей, – сказал Роберто. – С этим я ничего не поделаю.
– И все-таки нужно что-то делать, – постановила Минди. – Я поговорю об этом с мэром на следующей встрече. Если он смог приструнить курильщиков и разобраться с трансгенными жирами, пусть найдет свободную камеру и для бандитов с камерами.
– Вот уж он точно вас выслушает, – согласился Роберто.
– Джеймс и я знакомы с мэром, – повысила голос Минди. – Мы его сто лет знаем. Он еще мэром не был, когда мы познакомились.
– Я попытаюсь их прогнать, – сдался Роберто. – Но у нас свободная страна...
– Уже нет, – съязвила Минди, раздраженно прошла мимо лифта и открыла свою дверь на первом этаже.
Квартира, в которой обитало семейство Гуч, состояла из нескольких комнат, когда-то тут были помещения для прислуги, гардероб и кладовые. Эта вереница нескладных, квадратных, как коробки, пространств без окон и темных коридоров как нельзя лучше отражала депрессивный внутренний мир Джеймса и Минди Гуч и представляла собой законченный психологический портрет их маленькой семьи, которую можно охарактеризовать одним словом: неблагополучная.
Летом в комнатах с низкими потолками было жарко, зимой холодно. В самой большой комнате этого лабиринта, назначенной хозяевами гостиной, был неглубокий камин. Минди считала, что когда-то здесь жил мажордом, заманивавший к себе молоденьких горничных и развращавший их. А может, он предпочитал юношей, кто знает. Теперь, восемьдесят лет спустя, здесь вынуждены ютиться они с Джеймсом, думала Минди с горьким ощущением исторической несправедливости. После стольких лет погони за американской мечтой, наполеоновских планов и честолюбивых замыслов, учебы в университете и упорного труда жить в каморках для прислуги и слышать, что им еще повезло, тогда как наверху пустует одна из лучших на Манхэттене квартир в ожидании какого-нибудь обладателя «нового» капитала – банкира, думающего только о деньгах и абсолютно равнодушного к вопросам благосостояния страны и народа. Вскоре он по-королевски заживет на трех уровнях, которые по справедливости должны принадлежать Минди и Джеймсу!
В крошечной комнатке в глубине квартиры Джеймс Гуч, довольно приятный человек со светлыми волосами, зачесанными на обширную лысину, дятлом стучал по клавиатуре компьютера. Взъерошенный, расстроенный, он был заранее уверен в провале новой книги. В его эмоциях привычно доминировал страх неудачи, подавив все остальные чувства, заглушив и вытолкав их на край сознания, где они пылились, как старые чемоданы в углу. Возможно, в этих чемоданах хранились хорошие, нужные вещи, но у Джеймса никогда не было времени их распаковывать.
Он услышал гулкий звук закрывшейся двери, означавший возвращение жены, а может, просто почувствовал ее присутствие. Он прожил с Минди так долго, что научился улавливать вибрацию воздуха, источником которой была его супруга. Эти флюиды не были особенно приятными, но Гуч к ним привык.