Золотое перо (СИ)
И когда он стоял перед ней в отглаженном и выправленном его командой костюме, в ондатровой дубленке и собольей шапке, покачиваясь на носках ботинок, которые только его и выдавали, будучи начищенными лишь на носах до необыкновенного блеска, она спрашивала:
- Ну что тебе нужно, Саша?
- Машину где-то потерял, оставил в каком-то дворе, пока ее еще надут. Куплю себе пока другую, новую.
И неторопливыми шагами он шел в буфет, открывал там какие-то ящики и набивал себе карманы деньгами.
- Перестань пить, Саша. Помнишь, что ты мне обещал?
- Ага, перестану, - отвечал муж, моргая перед ней глазами как "жигуль" моргает фарами перед красным светом светофора.
Так шли дни, и каждый день был похож на предыдующий.
" С петухом, что ли, по комнатам походить как Наташа Ростова?" - спрашивала она себя.
Но творчество мощно ударило ее своим крылом. И канули в туман сомнения, когда коснулось перо бумаги и загорелась строка.
И чем сильней разгоралось ее творчество, тем тяжелей и сумрачней становилась она сама. Уже и муж Сашка сбежал от нее, не выдержав такого напряжения.
Она стала пить, стремясь затушить хоть на минуту сжигавшие ее противоречия и сомнения. И уже сама стала замечать за собой что-то странное.
Зато чем больше она становилась карга, тем больше нравилась мужчинам. Замертво падали супермены в норковых "москвичках", узрев гениальную женщину, как замертво падает какой-нибудь милиционер, вмиг утратив почву под ногами, узрев неожиданно перед собой высшее начальство. И мужественно и сильно острили они, необыкновенно напрягая ум в обществе всеизвестного человека. И надо было видеть, с каким проникновенным чувством, и как просто, откинув в руке журнал с ее стихами, член какого-то научного общества и депутат Моссовета, имевший жену киноактрису и "жигу" новейшей модели, читал ей в вечерней электричке ее стихи:
- Опять журнальные полотна
Залепят мне глаза и окна.
Опять бездарные тупицы
Мне обсюсюкают страницы.
Не заморить долбежкам мира
Мою волхвующую лиру.
Останутся от этой дряни
Одни листки воспоминаний...
И долго, долго потом, идя по снежной тропинке под зимними звездами, вспоминал и анализировал каждое случайное слово, брошенное его попутчицей. И глядя вечером в потолок, лежа с полупотушенной сигаретой, вновь вспоминал пережитое ощущение, как маленький мальчик, впервые попав в цирк, долго потом вспоминает боевого индийского слона. " Да, - говорил он себе, - бывают в жизни необыкновенные встречи. - Надо постараться сохранить память о этих минутах навсегда, надолго."
Все больше она худела, высыхала, и только ее глаза светились необыкновенным огнем.
В октябре неожиданно умер сумасшедший художник с первого этажа, будучи задавлен разворачивавшейся продуктовой машиной прямо во дворе своего дома.
И тут вспомнили о нем. Вспомнила вся страна. Когда вскрыли его келью, в ней среди рухляди и памятных вещичек, дорогих ему с детства, посреди комнаты неожиданно обнаружили неизвестный шедевр мастера.
Прямоугольная картина, сияя лаковой поверхностью, поражала светом. Выполненная в чистых, ясных тонах, написанная яркой влажной палитрой, она была построена на сочетаниях, на оттенках белого и красного цветов. Кое-где ее пронизывали сине-фиолетовые тона. Она звучала как оркестр.
Тут ясно было видно, что искусство живописи это только цвет и цвет, и что к ней нельзя подходить литературно.
В основе полотна лежала реалистическая тема, но вдруг художник разбил ее, бросив на недописанное и незаконченное полотно несколько десятков как будто случайных мазков, как будто движимый высшей силой.
И старый друг, не раз помогавший спившемуся товарищу десяткой, которого тот даже постеснялся привести в свое убогое последнее жилище, вспомнил, что всегда эта картина была у художника, заштопанная в льняное полотно.
- Ах, вот что ты скрывал, старый черт, хитрая бестия! - повторял осиротевший товарищ, блестя повлажневшими глазами. И видно было, какую глубокую гордость он испытывает за своего погибшего друга, глядя на толпы любителей, прослышавших и пришедших взглянуть на полотно.
И тут объявилась дочь маэстро, проживавшая на даче в пригороде Москвы и немедленно изолировала квартиру от неуместных посещений.
И объявился покупатель полотна, предъявивший свидетелей, что оно было продано ему владельцем. Хотя суд и признал права этого ходатая, все же ему пришлось выплатить два с половиной миллиона долларов. И надо было видеть с какой любовью и радостью американец укладывал в машину обернутое в бязь полотно... Скрипнула машина милицейского наряда и картину увезли на аэродром.
Среди вещиц и старых журналов нашли записную книжку и в ней между мелочных подсчетов прочли немало глубоких и умных рассуждений, которые тут же назвали Библией современного искусства.
Вдруг обнаружили рисунок, пришпиленный внешней стороной к стене. Это был портрет Вероники Тушновой, набросанный небрежной рукой великого поэта.
Торжественно повесили этот единственный рисунок посреди Русского музея.
И разъехались чиновники Министерства Культуры в шикарные квартиры и на государственные дачи, и разошлись молодые художники по подвалам и дыркам, рассуждая о мастерских и недоступных им беличьих кистях.
- Искусство не принадлежит никому. Оно принадлежит всем. - сказала Вероника в своем выступлении.
Ее попросили написать статью, посвященную памяти мастера, в многотиражке московских художников. " Бумагу живым! Славу живым!" - повторила она слова Маяковского и слова ее дышали страстью.
А ее собственная слава разрасталась как гигантский ком. Появилась масса людей, которым она была нужна. Но сама она не была нужна никому.
Ей становилось все хуже. И она цеплялась за жизнь, проживая ее с страстью. Она худела и стала выглядеть как поджарая собака. Ее глаза светились фосфорическим светом.
Собаки, поджав хвосты, уходили, увидев ее, и кошки разбегались, страшно мяукая.
Как будто предчувствуя конец, она познакомилась в электричке с подгулявшим парнем. Как мегера целует, стремясь выпить кровь, так и она вцепилась в его губы, словно стремясь выпить его жизнь, - так, что он убежал от нее по перрону.