Звери в отпуске

– Одну секундочку,- отозвался пингвин.- Секундочку. Вот, пожалуйста!
И протянул мне листок бумаги с нацарапанными на нём каракулями.
– 4 у, 2 с, 9 ч,- прочитал я.- Что это такое?
– Это итог,- любезно пояснил официант.
– В каком смысле?
– В нашем.
– Но что это значит?
– Это значит в нашей валюте. Она имеет хождение на нашей территории. Счёт за съеденные вашей высокочтимой супругой оладьи равен 4 у, 2 с, 9 ч, или, иначе говоря, четырём удодам, двум снегирям и девяти чижикам.
– Удоды… снегири… чижики…- пробормотала жена.- Так ведь это же птицы!
– Весьма возможно,- поспешил согласиться официант, который был хорошо воспитан и считал, что клиент всегда прав.- Весьма возможно. Но это прежде всего наша валюта.
– Откуда ж мне взять такие диковинные деньги?- воскликнул я, не на шутку взволнованный, опасаясь, что произойдёт конфуз: воспользовался услугами ресторана, и вдруг выяснилось, что не в состоянии заплатить по счёту. Получается, что ты аферист.
– Да вы не волнуйтесь,- принялся успокаивать меня официант.- Не вы должны мне платить, а я вам.
– Вы мне? Но за что?- спросил я вне себя от удивления.
– То есть как за что? За оладьи.
– Так ведь оладьи съела моя жена.
– Вот именно,- подхватил официант.- Ваша жена оказала нам честь, съев наши оладьи. За это ей причитается вознаграждение. Принцип нашей фирмы заключается в следующем: если кто-то что-то у нас съел, он должен запомнить это на всю жизнь.
– Должна признаться, оладьи были потрясающие,- заметила моя жена.- Уж не упомню, ела ли я когда-нибудь такие оладьи!
– Вот видите!- радостно воскликнул официант и, достав объёмистый кожаный кошелёк, принялся отсчитывать названную сумму.- Вот вам: 4 у, 2 с, 9 ч. Жаль только, что заказали такое скромное блюдо. Потому и счёт небольшой. Но мы надеемся, в следующий раз…
– Я этих денег не возьму!- воскликнул я, считая, что тут затронута моя честь.
Лис, слушавший до сих пор с улыбкой весь наш разговор, стал вдруг очень серьёзен.
– Ни в коем случае не спорьте!- раздался в моём ухе его свистящий шёпот.- Это будет тяжёлое оскорбление. Ещё неизвестно, чем всё это кончится.
– Вы полагаете?..
– Да. Спрячьте, пожалуйста, немедленно деньги.
Поняв, что иного выхода нет, я собрал положенные на столик монетки и сунул в карман.
Официант был на седьмом небе от счастья и заулыбался, а затем, отвесив на прощание низкий поклон, ушёл всё той же походочкой в глубину зала.
Мы встали и направились к двери,
– Жаль, что вы уже уходите,- твердил лис.- В самом деле жаль,- Только сейчас, как я уже говорил,- начинается самое интересное. Такой забавы вы наверняка ещё не видали.
– А какая забава?- осведомилась моя жена, которая всегда была почему-то любопытнее меня.
– Игра в апельсины.
вило, ничего не делал, а я меж тем качал* да качал до потери сознания.
Даже вылезший из палатки Тютюра, которого разбудило шипение насоса, присел поблизости и следил сочувственно за моей деятельностью. Он попытался даже мне помочь. Несколько раз пробовал сунуть свою мордочку в ниппель, чтобы дыхнуть вместе с насосом.
Около восьми всё было уже готово. Камилл стоял вновь на своих четырёх колёсах, зато я свалился под сосну, чтоб прийти в себя.
Две или три минуты мне суждено было полежать в покое, как вдруг прилетела большая пёстрая птица и, точно прилепившись к сосне, принялась стучать по стволу. Удары были то реже, то чаще, совсем как у радиотелеграфиста.
Моя жена, в прошлом харцерка (Харцеры – скауты в современной Польше), разбирается в азбуке Морзе, владеет как звуковой, так и световой сигнализацией. Услыхав этот стук, она тут же закричала:
– Слушай, он что-то сообщает.
– Кто?
– Ну дятел, который сидит у тебя над головой.
– Что именно?
– Минуточку, надо послушать внимательней.
– Ну так послушай и переведи мне, если что-то ещё помнишь.
– Конечно, помню,- ответила жена и обратилась вся в слух.
Ещё несколько ударов эхо разнесло по поляне.
– Ну что он там говорит?- спросил я, заинтригованный.
– Он говорит: «Доброе утро, вот и я».
– Пока ничего особенного. Продолжай приём.
Дятел вновь долбанул несколько раз по стволу, а жена перевела:
– Говорит, что уже восемь.
Я взглянул на часы. В самом деле, восемь.
– Это и без него известно,- буркнул я, нимало этим не взволнованный.
Теперь постукивание шло без пауз,
– Он сообщает, что договаривался с нами на восемь и что явился без опоздания.
– Я с ним не договаривался,- бросил я угрюмо.
– И я тоже. Может, Тютюра?
– Сомневаюсь.
– Но он настаивает,- продолжала жена,- уверяет, что договорился.
– Это выше всякого понимания!- воскликнул я.- Я не только ни с каким дятлом не договаривался, больше того, у меня в жизни ни одного знакомого дятла не было. Не помню даже, чтоб у кого-то из родственников был знакомый дятел».. Может, в твоей семье?
– Откуда!- запротестовала жена.- Я и слыхом не слыхала. А он всё долбит да долбит, что договаривался…
– Требуй разъяснений.
– Каким образом?
– Постучи так же, как он. Умеешь или не умеешь?
– Конечно, умею. Но ведь клюва у меня нету.
– Что правда, то правда,- согласился я.- Знаешь что, возьми из багажника молоток или клещи и постучи о ствол. Я думаю, этого будет достаточно.
Жена вынула из багажника молоток, и минуту спустя поляна огласилась двойным перестуком. Теперь это был уже разговор. Сперва слышался молоток, стучавший внизу по стволу, затем j сверху ему отвечал клюв.
Продолжалось так минут десять. Наконец моя жена, изрядно настучавшись, сказала:
– Ну, кажется, я всё выяснила. Ты знаешь, кто это?
– Понятия не имею,- ответил я, поскольку и в самом деле не имел ни малейшего понятия.
– Это наш вчерашний знакомец.
– – Какой?- переспросил я, по-прежнему недоумевали-Мы вчера перезнакомились с такой уймой всякого зверья… Но дятла я что-то не припомню.
– Это тот, самый последний, который достал нам четвёртую камеру… которого мы обещали взять автостопом. Ну, вспомнил или нет?
– Ещё бы!- воскликнул я,- но тот был совсем другой.
– Совершенно верно. Однако, прощаясь, он сказал, что переоденется.
– Переоденется?.. Но ведь это уже называется преобразиться, а не переодеться. Переодеться – это, скажем, надеть другой костюм, ну, приклеить бороду… Вот что значит переодеться. Женщина может переодеться мужчиной, ребёнок – стариком, волк – бабушкой, мельник – трубочистом. Всё это известно. Но здесь…
– Кто знает, может, это и есть высшее искусство переодевания, а? Впрочем, тебе-то что? Пусть с нами едет, раз так напрашивается. В виде птицы его и брать удобнее: займёт меньше места.
– Ладно,- ответил я, махнув рукой,- Мне всё равно. Постучи ему, что мы его забираем. Только пусть подождёт и посидит на сосне, пока я завожу машину.
Жена стукнула раз пятнадцать по дереву, сообщив дятлу моё решение. Это, по-видимому, его удовлетворило. Он закивал мне в знак согласия своей маленькой головкой.
Время меж тем шло своим чередом. Вылезшее из дальних зарослей солнце стало взбираться по веткам сосен всё выше в прозрачно-голубое, очищенное от облаков утренним ветром небо.
– Пакуй вещи,- сказал я жене.- Пора.
– А как, интересно, ты сдвинешься с места, раз аккумулятор сел?- засомневалась не без причин жена.
– Попытаемся завести на ходу.
– Кто же, скажи, пожалуйста, нас будет толкать? Тютюра?
– Придётся сходить и поискать кого-нибудь, кто нам поможет. Лучше всего сходить тебе.
– Кто ж будет без меня паковаться?
– Не беспокойся. Я сделаю это в два счета,- заверил я.
Несколько привычных движений, и палатка лежала на земле. Я сложил её как полагается и затолкал в чехол. Потом выпустил воздух из матрасов, собрал всякую мелочь и впихнул в багажник баллончик с газом и переносную плитку.
Дятел беспрерывно что-то выстукивал, но, поскольку жена ушла, а сам я азбукой Морзе не владею, я до сих пор так и не выяснил, чего он мне там втолковывал. Во всяком случае, через каждые две-три минуты он спускался всё ниже, словно желая тем самым напомнить о моём обещании. В конце концов не постеснялся сесть на Камилла и принялся долбить клювом кузов.