Никогда не называй это любовью
Шел нескончаемый моросящий дождь, капли падали на опущенные лица, окутывали землю туманной пеленой. Закончив говорить, мистер Парнелл вытер мокрые щеки, и никто из собравшихся так и не понял, были на них только капли дождя или слезы. Все знали, что этот молодой мужчина с бледным лицом и необыкновенно выразительным взглядом – именно тот человек, за которым они последуют всюду и которому они отдали свои грубые сердца и всеобщую любовь.
Эта речь в Эннисе была совершенно не похожа не невнятные заявления в палате лордов. Это была речь, произнесенная в лучших ораторских традициях, что, разумеется, не могло остаться без внимания со стороны мистера Гладстона. Семидесятилетний премьер-министр волей-неволей был вынужден снова задуматься о беспокойном ирландском вопросе. Если Парнелл, которому было всего тридцать четыре, смог так эффективно воздействовать на свою аудиторию, то чем же тогда занимался в течение десяти или даже двадцати лет он, седовласый премьер-министр?
И через Ирландское Море начали просачиваться слухи о беспредельном почитании этого молодого человека; завидя его на улице, люди окружали его, старались прикоснуться, носили на руках. Если подобные низкопоклонство и лесть не портили его – а поговаривали, что этого ни за что не случится, ибо он очень уравновешен, спокоен и благоразумен, – то значит, он начинал набирать ту силу, с которой всем придется считаться. И ирландской партией нельзя больше пренебрегать, как неким незначительным фактором на Британских островах.
Конечно, кельты совершали нечто большее, чем просто жили, особенно люди, похожие на Парнелла – спокойные, гордые и преисполненные огромного чувства собственного достоинства. Они сочиняли о нем романтические истории и, наверное, уже видели в нем черты своих почитаемых мучеников. Поэтому Англии следовало быть осторожнее в своем отношении к этому новоявленному ирландскому лидеру. Да, на этом изумрудном острове появился человек с ореолом мученичества, а значит, неминуемо разгорался могучий костер, способный гореть века.
Конечно, королеве просто было вздыхать и говорить, что ей наскучили все эти разговоры об Ирландии, с ее вечными мятежами и восстаниями. Да и возможно ли милосердно относиться к народу, который пренебрегает всеми установленными законами и доводит буквально до безумия бедного мистера Фостера? Ведь мистер Фостер должен служить для большинства из них примером! Виселицы – это, безусловно, ужасно, однако все-таки будет справедливо повесить нескольких наиболее непримиримых, по крайней мере для того, чтобы все остальные боялись Божьей кары и рано или поздно обрели здравый смысл. Нет, королева никогда не видела дублинских трущоб с их полуразвалившимися лачугами, где жили самые бедные ее подданные, но она считала, что описания этих жутких мест слишком преувеличены. Кстати, разве не способен народ постараться помочь самому же себе? Вместо этого он приносит ей одни только неприятности, а подстрекает их на это мистер Парнелл, причем подстрекает самым невообразимым и скверным образом.
Спустя три дня его знаменитая речь, запавшая в сердца ее слушателей, стала приносить результаты. Управляющему лорда Эрни в Коннахте англичанину капитану Бойкотту было предложено рассмотреть вопрос только о ренте арендаторов земель лорда Эрни. Но он с презрением отказался и послал обычные санкции уведомления о выселении незаконопослушных арендаторов.
Однако эти уведомления так и не были доставлены по адресам, поскольку судебному исполнителю, доставляющему извещения, пригрозили как следует, убедив этого не делать. И однажды утром капитан Бойкотт, проснувшись, обнаружил, что его дом, сыроварня и конюшни пусты: слуги, все до единого, покинули его. Более того, его не обслуживали в лавке, ему не доставляли почту, он не мог никого упросить прийти подоить его коров и присмотреть за лошадьми. От него отвернулись все. Наверное, тогда его начала преследовать неустанная мысль, что все графство злобно смеется над постигшим его роком и радуется, и хотя спустя некоторое время пятьдесят человек под присмотром вооруженных солдат и полицейских были силой принуждены убирать его урожай, он не смог вынести этого ужасного позора и полнейшей изоляции. Он уехал из Коннахта и больше никогда не возвращался, совершенно не желая, чтобы его имя трепали в каждом публичном доме или таверне графства.
И эта новая политика обрела свое название. Бойкот.
* * *Вначале Кэтрин, с нетерпением ожидая писем от Чарлза, была немного разочарована ими. Они были полны тепла и очень дружелюбны, но он никогда не касался в них своей ужасной работы и того, что с ним происходило. Эти письма говорили ей очень мало и одновременно очень много.
Отель «Морисон», Дублин.
Дорогая миссис О'Ши. Могу Вам сказать только, что я прибыл и вечером должен отправиться в Эйвондейл, где надеюсь получить какую-либо весточку от Вас. С полной доверительностью могу сообщить Вам, что никогда не чувствую радости, если мне приходится покидать Лондон хотя бы на десять дней и оставаться среди холмов и долин Уиклоу. А на этот раз мне придется сделать кое-что, и на это может понадобиться месяца три. Существует некоторое довольно секретное дело, но, по всей вероятности, Вы сможете помочь мне в нем по моем возвращении.
Всегда Ваш
Чарлз Парнелл
Однако Чарлз не писал о том, чем занимается, что планирует на будущее и, самое главное, когда вернется.
Если он любит ее, то почему же покинул на столь долгое время? Ведь он говорил, что будет отсутствовать неделю или около того, а вместо этого его нет уже около месяца. Неужели его настолько поглощают дела его страны?
Кэтрин внимательно рассматривала свое лицо в зеркале.
Она никак не могла понять, почему на нем не видно следов внутреннего беспокойства, так поглотившего все ее существо. Она по-прежнему выглядела спокойной, жизнерадостной, даже великодушной. А ведь она совсем не была великодушной. Она начинала думать, что сейчас с ней поступают более сурово, чем с тремя миллионами борющихся людей, находящихся за Ирландским морем.
Находясь теперь далеко от нее, задумывается ли Чарлз об опасной чреватости их дружбы? Неужели его навязчивая до одержимости мысль сделать свою страну свободной овладела им полностью и он совершенно не думает о том, что станется в дальнейшем с ними? Да и вообще, хорошо ли она знает его? Должна ли она благодарить его за то, что он так легко оставил ее вдали от себя, в умиротворении и покое ее семейной жизни вместе с детьми, садом, тетушкой Бен и приемами в Лондоне, которые она время от времени устраивает для своего мужа?
Иногда она часами возилась с девочками или в задумчивости прогуливалась по парку с тетушкой Бен, при этом мысленно убеждая себя, что подобное разрешение ситуации и является самым лучшим для нее. Внезапно перед ней возникало, словно наяву, лицо Чарлза, и все ее мысли вновь обращались к нему. Она слышала звук его голоса, который раздавался у нее в ушах, по руке пробегала легкая дрожь, словно она чувствовала его прикосновение. И тогда она осознавала, что он зовет ее к себе, и она полетела бы к нему, словно на крыльях, обуреваемая страстным, нетерпеливым желанием.
Вилли находился в Лондоне и жил в своих апартаментах в Альберт Холл Мэнсонз. Он послал Кэтрин записку, в которой приглашал ее приехать. Он устраивал званый вечер в честь мистера Джозефа Чемберлена, кого считал одним из самых влиятельных людей в правительстве мистера Гладстона. Поэтому Кэтрин обязательно должна была присутствовать на этом званом вечере. Какие бы между ними ни были разногласия, она обещала ему помогать в его карьере. И он не сомневался, что она согласится с тем, что его примирительная тактика гораздо более действенна, нежели враждебность и вызов, демонстрируемые Парнеллом.
Благоразумная Кэтрин не отрицала, что сейчас больше, чем когда бы то ни было, надо поддерживать видимость крепости их брака. Во всяком случае, ей было очень любопытно познакомиться с мистером Чемберленом и, может быть, узнать какие-либо новости, могущие заинтересовать Чарлза. И она послала Вилли ответную записку с обещанием быть.