Пурга

Застуканный с поличным «певчий Олег» не отпирался и тут же подтянул к ответу Аполлона. Взяли организатора шоу в Доме культуры «Ореховый стан», где тот заключал с директором договор о выступлении Вадима Казаченко, тоже популярного в те славные времена. Семиструев повел себя дерзко, нагло заявив, что его «Газманов» настоящий, а остальные — фальшивые. Документов у задержанного не оказалось, пришлось провести следственный эксперимент — заставить спеть вживую. Увы, автор не знал слов ни одной «собственной» песни, да и пел фальцетом, как Пресняков-младший. Зато имел судимость за кражи велосипедов. Никифоров вызвал обэповцев, и те довели дело до ума, а Семиструева — до скамьи. Конечно, в нормальном правовом государстве за подобное сажают на электрический стул или вводят смертельную инъекцию, а у нас осужденный получил всего три года общего режима, хорошо хоть — с конфискацией. И то хорошо, сейчас бы откупился, но в те славные времена рука коррупции лишь подбиралась к горлу системы.
За дальнейшей судьбой носителя культуры в массы Евгений Александрович не следил и вспомнил о нем, лишь увидев его раздобревшую физиономию на обнаруженной в почтовом ящике избирательной листовке. Аполлон, глава фонда «За гуманизм и милосердие», метил в местное законодательное собрание. В краткой биографии, имеющейся в листовке, сообщалось, что в начале девяностых он пал жертвой политических противников и отсидел в лагерях по сфабрикованному делу целых семь годков. Но не сломался, выжил, а ныне полностью реабилитирован и готов отстаивать интересы простого народа. И в качестве подтверждения серьезности намерений возвел на средства фонда в городском парке бесплатный туалет для инвалидов. Правда, водоснабжение и электричество обещал подвести позже — сразу после выборов. В собрание, благодаря туалетному пиару, он благополучно прошел, но обещание не сдержал, сославшись на более неотложные вещи. В итоге через месяц заведение превратилось в благоухающий рассадник инфекций, и санитарная служба заколотила дверь сортира досками.
Но нет худа без добра. Сейчас подполковник мог ориентироваться на запах. Он запрокинул голову и втянул ноздрями воздух. Есть! Тропинка в лесу запахла… Тянуло слева. Да, видимо, Шуруп был прав. Лес — коварная штука. Минувшим летом поехал к сослуживцу в загородный дом, вечерком выскочил в ближайший лесок — по окраинке побродить, поглядеть, есть ли грибки? А вышел в десяти километрах южнее в пять вечера следующего дня. Да и то не сам, а с помощью вызванных сослуживцем эмчеэсников. Ночка под сосной запомнилась надолго, как первая любовь.
Держа нос по ветру, Евгений Александрович, словно служебно-розыскная собака, бросился в нужном направлении. «Бросился» — сказано смело, побежал с максимально возможной скоростью. И бег его был прекрасен. Представьте молодого скакуна, выпущенного на волю после долгого пребывания в стойле. Высоко поднятая голова, грудь вперед, грива — словно знамя, в глазах — огонь! И — жажда скорости! В галоп, в галоп, навстречу ветрам! Только стук копыт под песню Газманова! Препятствие — толчок, прыжок, полет, приземление! И дальше, дальше, не останавливаясь ни на секунду! Эх!
Вот так бежал подполковник милиции Евгений Александрович Никифоров по прозвищу Кефир! Словно олень в свою страну оленью, задевая облака сильными рогами. Вернее, лысиной.
Но годы не жалеют никого — ни маленькую улитку, ни человека, ни даже слона. Не пощадили и Евгения Александровича. Начал уставать старый мент. Подвела дыхалка. Работа, хоть и ответственная, но сидячая, из физических нагрузок — разве что кулаком по столу. Сбросил обороты, схватился за бок. Закололо. А Мороз Иванович не дремлет — тут же хвать одной рукой за горло, а второй — за обнаженную болтающуюся плоть. Хорошо, хоть до ступней не добрался — ботинки не пустили.
А за Мороз Иванычем и Кондратий Палыч пожаловал. Гонит поганые мысли в подполковничью голову — все, не быть тебе, Никифоров, полковником, примешь ты в лесу смерть жуткую-лютую. И никто, слышь, никто не примчится к тебе на подмогу. И никакой ветеринар не пристрелит, избавив от мучений.
И нарушается стройность мыслей, и стынет в жилах и без того холодная кровь. Вот и все, глава осталась незаконченной…
Боже мой! О чем он горевал? О каком-то потерянном или украденном пистолете! О каком-то итоговом совещании, где его вздрючат! О показателях! О «налоге на кресло»! О вероятном выходе на пенсию! Ерунда!
Говорят, люди, пережившие клиническую смерть, начинают по-другому относиться к жизни. Очень может быть…
Блин! Какая, на хрен, смерть?! Надо держаться, жизнь — не пиво, если закончится, в магазин за ней не сбегаешь. Нет, не таков российский мент, чтобы вот так, за бесплатно, с голой жопой, по идиотскому стечению обстоятельств уйти на вечный покой. Мент должен уходить красиво, как викинг — в бронежилете, в схватке с озверевшим преступником или злостным алименщиком. И не в парке, а в подотчетном районе. В квартале. В жилом массиве! Ну, на крайняк загнуться от инфаркта в рабочем кабинете в разгар совещания. И получать посмертный орден, а не жалкую запись в свидетельстве о смерти: «Умер в результате невыясненных обстоятельств». И салют над могилой непременно, и некролог в центральной прессе. Радости от этого мало, но…
Нет, нет. Как говорят англичане — из двух зол лучше не выбирать никакого. Надо бороться до конца. Хотя бы для того, чтобы доказать жене: он не проклятый изменщик и подаренный костюм с трусами у любовницы не оставлял. И чтобы поймать поганого ванильного маньяка… И еще. Тамагочи в его рабочем столе. Если он загнется, Лариса никогда не узнает, что он все-таки нашел его.
Усталость усталостью, но самое страшное, у Евгения Александровича кончился запас матерных слов, хотя знал он этих слов предостаточно — бери и словарь составляй. Все истратил, до последней нецензурной буковки, и за новыми в карман не полезешь — нет у него сейчас карманов. Без водки и порток продержаться можно, но как без живительного слова? Все равно что в атаку без патронов бежать.
Останавливаться нельзя — Мороз Иванович щекочет. Не можешь бежать — иди, не можешь идти — ползи, не можешь ползти — ори, не можешь орать… Посторонних нет, стесняться нечего. Спасение замерзающих — дело ног самих замерзающих.
Никифоров еще раз принюхался. Да, ошибки быть не может, этот запах он не спутает ни с чем — их сортир в управлении не ремонтировался с прошлого века. Это не ароматы ванили.
Подышал в ладони, двинулся дальше. Расцарапал плечо о сосновую ветку — пустяки, зацепился ногой за пень — фигня.
Вон он, вон он, родной! Стоит, воняет! Как прекрасна эта вонь! Он не променял бы ее и на сотню флаконов с «Шанелем» и тысячу с «Ванилью». Это и называется — «нужное время и нужное место».
В свете на минуту появившейся луны сортир для инвалидов смотрелся завораживающе, словно домик лесного волшебника или дедушки Мороза. Вмурованная в стену (чтоб не сняли) латунная табличка поясняла, что заведение построено на деньги фонда «За гуманизм и милосердие», основанного Семиструевым А. Г. А надпись баллончиком «НАТО — прочь с Украины» говорила, что оно популярно у политически активных масс. Увы, сам волшебник слинял, повесив на дверь амбарный замок. Тем не менее Евгений Александрович, надеясь на новогоднее чудо, подергал его. Чуда не случилось.
Зато он выбрался из лабиринта, словно древнегреческий герой Тесей. От туалета солнечными лучами разбегались полные людских надежд дорожки. Любая выведет из парка.
Выведет-то, выведет, а что дальше?! К кому обратиться за помощью? Кто одолжит куртку и телефон? А как быть с имиджем? Он же не Давид работы Микеланджело, а начальник районного управления внутренних дел! Не дай Бог, заснимут на мобильник и в сеть выложат! Позор! Была б еще фигура, как у Шварценеггера, а то брюхо, точно боксерская груша. Вон, шефа соседнего района засняли, как он по-пьяни малую нужду в кабаке справлял прямо под пальму искусственную. Ну и все — ксиву на стол! А почему, спрашивается? Потому что без фуражки был. Нарушил форму одежды. А шеф городской милиции — бывший вояка, и к таким вещам трепетный. Так и тут — размер живота не соответствует уставу. И объясняй, что это не он, Евгений Александрович виноват, а чертово время.