Пурга

Гады! Температура воздуха в подъезде не превышала уличную. Виной тому — разбитое окно и не греющие батареи. Единственный плюс — не шел снег.
Четвертая квартира… Это второй этаж… Голос говорил про какие-то подарки между дверьми. И про комнату…
А в комнате, наверное, тепло…
Опираясь на покрытую грибком стену, он кое-как поднялся. Нога опять заныла — сказалась нагрузка. Панфилов представил выражение своего лица. Идущий на гильотину по сравнению с ним — Джим Керри. Но до выражения ли нынче? Не сдохнуть бы…
Быстрее, быстрее…
Дверь четвертой квартиры приоткрыта!
Есть! Не важно, за кого его приняли, важно, что он останется в живых.
На пороге лежало несколько пестрых коробок, Родион не обратил на них никакого внимания, не до того. Просто перешагнул.
Тут же он почувствовал, что кто-то накинул на его плечи теплый невидимый плед. Он выдохнул из легких остатки холодного воздуха и прислонился к вешалке, на которой висело женское пальто и две детские курточки.
Никогда в жизни ему не было так хорошо. Небольшая прихожая типовой пятиэтажки для бедных слоев населения освещалась тусклым бра. Здесь жили явно не миллионеры, но квартира показалась Панфилову дворцом. Замерзшая челюсть оттаяла, и он снова мог говорить.
— Проходите, — из комнаты раздался тот же женский голос, — мы тут!
До дверей комнаты всего два шага. А там еще теплее. Наверняка… В прихожей сквозняк. И его приглашают.
Будь он в менее экстремальной ситуации, то, конечно бы, сначала заглянул в комнату, извинился, представился, попросил бы одежку…
Но сейчас он просто хотел согреться. Очень хотел… Поэтому не заглядывал, не извинялся и не просил.
Просто ввалился, сжимая дрожащими пальцами спасительную фанерку, прикрывавшую его посиневшую мужскую суть…
Успел разглядеть несколько мерцающих свечей, но почти тут же щелкнул выключатель, и он зажмурился от яркого света…
И когда открыл глаза…
С Новым, блин, годом! Здравствуй, дедушка Мороз…
Краски смыты, лица тусклы… То ли люди, то ли маски…
За накрытым и украшенным свечами столом сидело несколько восковых фигур. Точно как в музее мадам Тюссо, только не звезды. Две симпатичные женщины и трое детей. Еще одна девочка лет пяти стояла на стульчике, держа в руках куклу. Новогодняя елка, гирлянды. Пастораль открыточная. В принципе ничего особенного, если не брать в расчет выражения на их застывших лицах. Обычно такое бывает, когда перепутываешь двери и вместо свадебной церемонии оказываешься в холодильнике морга. Или полевом лазарете. За тобой защелкивается замок, и возникает не сулящая ничего хорошего тишина. Или наоборот — идешь в холодильник, а попадаешь на свадьбу.
Первым подал признаки жизни один из мальчиков. Ткнул пальцем в фанерку и прочитал по слогам:
— Ве-те-ри-нар. Из-бав-лю от му-че-ний. Не-до-ро-го… Те-ле-фон…
Второй «ожила» девочка на стуле:
— Ой… Дядя Родя… А у вас снег на голове… А это кто? Снегурочка?
Маленький пальчик указал в направлении выколотой на его заиндевевшей груди большегрудой русалки.
— Это русалочка, — выдавил чуть оттаявший Родион и на автомате простучал зубами «морзянку»: — Добр-р-рый вечер, дети… В эф-ф-фире «Волшебный по-с-с-сох»…
— Дядя Родя, а почему у вас трясутся руки? Вас заколдовала Алкоголина?
— Д-д-да… Она…
— А вы из леса?
— Уг-г-адали…
— А можно прочитать вам стихотворение?
— Ни в коем слу-ч-ч-чае… Д-д-дайте, п-п-пожа-луйста, од-д-деяло… Я о-ч-ч-чень зам-м-м-мерз…
* * *
— А на курорт тебя не свозить? Баб трахать не холодно, а теперь, видишь ли, замерз.
— Я не понимаю, о чем вы… Просто мне очень холодно. Я всего лишь прошу дать мне какую-нибудь одежду.
— Шуба где?
— Там, — в неопределенном направлении махнул закованными в «браслеты» руками Михаил Геннадьевич Шурупов, директор краеведческого музея, матерый представитель великобельской интеллигентщины.
— Ничего, скоро приедем. Потерпишь.
Он сидел, вернее, полулежал на холодном сидении милицейского «козлика», прижимаясь разбитым лицом к покрывшейся инеем двери. Отсек для задержанных был огражден от теплого салона стеной с небольшим зарешеченным окошечком.
— Тогда пустите меня к себе. И еще там в парке друзья…
— Слышь, друг: будешь канючить — пристегнем к бамперу и побежишь по улице.
— Пожалуй…
— Заткнись.
Из машины до отдела его проволокли за руки по снегу. Сам идти он уже не мог, и даже пара ударов дубинкой не спасла положение. Он уже окончательно потерял ориентировку в пространстве и времени, словно персонаж сериала «Остаться в живых». Если это спасатели, то зачем они его избили? Зачем грязно обзываются и не дают теплых вещей? Почему волокут за руки?
Перед потухающим, словно у раненного терминатора, взором мелькнул стенд «Внимание, розыск», потрескавшиеся бетонные ступени, вытоптанный до дыр линолеум, серые брюки с узкими лампасами, крысиная отрава, разбросанная по углам… И наконец, портрет Феликса Эдмундовича Дзержинского, рыцаря революции. Но, главное, здесь было тепло. Феликс улыбнулся и незлобно поинтересовался:
— Ну, как? Пришел в себя?
Михаил Геннадьевич моргнул в знак согласия. Вся остальная часть лица оставалась парализованной, словно у инсультника.
— Фамилия?
— Шурупов, — кое-как прошептал директор музея уголком разбитых губ, — Михаил Геннадьевич.
— Ну, а меня звать Китаев, — представился Дзержинский. — Оперуполномоченный криминальной милиции… Шубу-то куда дел?
— Там… Сторож забрал. Саша… Я его попросил…
— Хорошо, что не запираешься… Адрес помнишь его?
— Нет… Телефон… Но он в мобильнике… А я где?
— А ты еще не врубился?.. Попался ты… С поличным.
Михаил Геннадьевич оттаивал медленно, поэтому плохо анализировал услышанное. К тому же от удара сильно болела голова.
— Зачем вы меня избили? Мне скоро в Петербург…
— В Нижний Тагил ты поедешь, а не в Петербург, — пообещал рыцарь революции. — Чего на Феликса уставился? Не икона. Сюда смотри. Эй! Я тут, я тут…
Дзержинский растекся, а затем снова слился в совершенно незнакомую личность лет двадцати пяти с отталкивающей физиономией.
— Короче, эксгибиционист хренов… Расскажешь сам — получишь меньше… Сколько за тобой девок?
— Чего?
— Я спрашиваю — сколько конкретно женщин ты изнасиловал за свою поганую жизнь вообще и за последний месяц в частности?
Михаил Геннадьевич поднял неподбитый глаз и тихонько спросил:
— Простите, а почему вас это интересует?
— Издеваешься, урод?!
После этого закрылся и второй глаз. А резкая боль в районе правой почки опять заставила сознание куда-то потеряться.
…Очнулся несчастный Шурупов в относительно теплом, хоть и вонючем замкнутом пространстве размером десять кубических метров, освещенном морально устаревшей лампочкой накаливания. Он в одиночестве полусидел на деревянных нарах, обезображенных рисунками фривольного содержания и надписью на единственной двери с глазком: «Покидать помещение без разрешения строго запрещается». Вместо одежды кто-то набросил на него тощее байковое одеяло с пятнами машинного масла и соответствующим запахом. А ноги вместо родных теплых ботинок были обуты в совершенно новые, но холодные кроссовки.
Слух, помимо устойчивого звенящего гула, улавливал мужские голоса, доносящиеся из-за двери.
— Там было все, — канючил некто с сильным акцентом, — паспорт, кредитки, наличность, страховка… Мне теперь, как это сказать, не ехать в гостиницу…
— А вы уверены, что бумажник у вас украли, а не вы сами потеряли? И где вы видели его в последний раз?
— Нет, нет, я не терять его… Он лежал здесь… Когда я сходить с поезда, то проверил… А в такси его уже не быть. Я отдал драйверу часы. Пятьдесят ойро… То есть евро по вашему.