Убить, чтобы воскреснуть
Да уж, еще та была история… длиной в несколько лет. Раз в три или четыре месяца исчезал ребенок. Маленький, не старше семи лет. Милиция, розыск, то-се… Потом его находили — чтобы похоронить. Когда одного, когда и вместе с матерью, а то и с бабкой или с дедом. Не всякие выдерживали… Трудно выдержать было, не для всяких нервов. Детей насиловали, потом убивали — медленно, мучительно, явно наслаждаясь их смертью. Писали об этом в газетах много, а слухов страшных по городу ходило еще больше. По странному стечению обстоятельств, в том окраинном барачном поселке, где жил Кавалеров, погибло двое детишек, один за другим. Он даже их родителей знал, даже выпивал когда-то с дедом, который помер на месте от разрыва сердца, увидев трупик внука.
Да… сказать, что в семьи приходило горе, — это ничего не сказать! Эпидемия была своего рода — наподобие той, которую остановил когда-то приятель Кавалерова по моргу, Щекочихин. Вот именно! Одну остановил, другую — вызвал.
Странно: Кавалеров как бы и не удивился, обнаружив в газете портрет своего знакомца с броской подписью: «Доктор Щекочихин — спаситель и душегуб». Да, Щекочихин и оказался тем маньяком, который несколько лет держал Магадан в страхе. Врач-убийца, злодей, дьявол, монстр… Как его только ни называли! За головы хватались: те же руки, что исцеляли, сверхжестоко лишали жизни!..
Это Кавалерову кое-что напомнило. Газетную статеечку под заголовком «Врач-убийца». Старую такую статеечку — образца 1952 года. Из прошлой, а может, и позапрошлой жизни. Вспоминал ее, вспоминал ту жизнь — и не мог ужасаться поступкам Щекочихина, не мог его судить!
Кавалеров не знал, конечно, как отвечал Щекочихин на вопросы следователей: что, мол, вас заставило, как вы могли, и все такое. Он-то знал — или думал, будто знал. Души тех детей, которые кричали, и плакали, и реяли над Щекочихиным, будто едва оперившиеся птенчики над разоренным гнездом, требовали от него пищи. Требовали жертв… Не зря он потом перестал заглушать крики мертвых. Наверное, привык наслаждаться ими. «Подпитывался» — как там, в Долине смерти. И хотел слышать еще, еще… А потом ему стало мало мертвых голосов — захотелось слышать и живые. Живые крики боли… Жестокость и кровь — они ведь слаще и приманчивей любого наркотика. Этому Кавалерова научил Щекочихин — и тот был «чудовищу-маньяку», «врачу-убийце» благодарен, что ли, за это.
И еще было, за что вспоминать Щекочихина. Теперь Кавалеров знал, что нет ничего ужаснее, чем смотреть на труп своего ребенка и видеть его рот, полный окровавленного крика.
* * *Когда Бузмакин покинул наконец витрину, Альбина со вздохом облегчения подумала, что судьба ее, пожалуй, все-таки хранит. И украдкой, тая улыбку, глянула сквозь стекло, стараясь разглядеть того, чей облик на сегодняшний вечер приняла эта самая судьба: крепкого широкоплечего мужчину лет тридцати, широкобрового, темноглазого. В его лице было что-то по-восточному загадочное, но он не кавказец, это точно. Кавказцев Альбина не любила — а кто их любит, кроме правозащитников? Торчат вечно перед витриной, пялятся, похотливо лыбясь, а то движения неприличные делают, будто прямо вот сейчас приспичило им женщину, а взять ее негде, так что приходится обходиться собственными ресурсами.
Нет, это был не кавказец. Может быть, татарин? А может, просто, как почти у всех русских, столько в крови намешано, что и не определишь, от кого, какого предка достались эти сошедшиеся на переносице брови и нос с горбинкой.
Сама себе не отдавая в этом отчета, она поглядывала сквозь стекло все откровеннее.
— Альбина, как мужик-то на тебя пялится, вон, все глаза уже проглядел, бедолага, ну повернись к нему! — где-то с час назад сказала Катюшка Калинина, изображавшая в отделе офисной мебели бизнес-вумен, диктующую секретарше какой-то бесконечный приказ.
С чего так заколотилось вдруг сердце? Альбина мгновенно выскочила из роли усердной пишбарышни и обернулась с совершенно непристойным любопытством. Тревожным взором обшарила все обозримое пространство.
Слава богу, это не он! Не тот… Почему, интересно, Альбина с затаенным ужасом ожидала появления перед витриной ночного гостя в белом халате, она и сама не могла бы объяснить. Но отчего-то не сомневалась, что их пути еще пересекутся. Все тело, все существо ее было сегодня наполнено предчувствием чего-то недоброго, тягостным ожиданием какой-то подлости от судьбы. Не Бузмакин ли что-нибудь задумал? Не выговор ли готовит? Шеф всегда праф-ф, а кроме того, к Альбине всегда есть за что прицепиться… Или кошелек потеряет. Или с тетей Галей в очередной раз повздорит. Вернее, тетя Галя — с ней… Но больше всего Альбина боялась вновь встретиться с тем человеком, услышать его вкрадчивый, настойчивый шепот. Не было никаких причин для этого страха, незнакомец ее вряд ли разглядел там, в палате, она твердила себе это опять и опять, но страх не уходил. Так боишься неосвещенного двора со сгустками тьмы возле подъездов. Так боишься неуклонно возвращающегося кошмара. Так боишься странного ночного скрипа или шороха в квартире, где никого нет, кроме тебя… Не можешь объяснить, почему, а все-таки страшно до крика!
И по сравнению с тем загадочным, слабо освещенным профилем — даже в пряди, упавшей на лоб, было нечто зловещее! — лицо парня с широкими бровями и темными глазами показалось ей удивительно симпатичным и располагающим. Альбина с некоторым трудом заставила себя вернуться к перебору клавиш компьютера, впервые пожалев, что мебель в витрине переставили и теперь приходится сидеть к улице спиной. А с утра-то как этому радовалась, вспоминая свое сонное, осунувшееся лицо!
Катюшка понимающе кивнула и, поправив на переносице очки, которые совершенно изменяли ее забавное, легкомысленное личико субретки на хищно-уверенное лицо деловой женщины, раскрыла громоздкую синюю папку и принялась диктовать Альбине. Диктовала все подряд. Кулинарные рецепты и косметические советы, статейки из «простеньких» газетенок. При этом она постоянно была, что называется, в роли: то заглядывала Альбине через плечо, словно проверяя, не написала ли затюканная секретарша корову через «а», то озабоченно черкала в своей папке, то задумчиво прохаживалась в витрине, демонстрируя бесценный, хоть и совсем простенький костюмчик от Гальерри и ножки «made in Russia», которые вполне могли быть включены в список национального достояния страны.
На сей раз она читала статейку, разоблачающую или восхваляющую национального мага Кашпировского.
— Чушь какая! — Захлопнув папку, Катюшка с брезгливым видом уставилась на экран, словно собственный доклад, отчет или что там она насочиняла, ее совершенно не устраивал. — В жизни не поверю, чтобы голос… какое-то слово… Чтоб из-за этого с ума сойти, вообразить невесть что, забыть, кто ты есть… Из-за какого-то слова! Подумаешь, велика магия: «Будь здорова!» — и она здорова. Очень просто так лечить: «Не пить! Не курить! Похудеть! Спать!»
«Спать!» — резко, на выдохе шепнул кто-то рядом с Альбиной, и она чуть не ахнула, вспоминая ночные приключения. Нет, напрасно Катюшка не верит в силу слова!
Вдруг нестерпимо захотелось кому-то рассказать о том, что было ночью. И давно надо было это сделать, тогда все беспричинные страхи сразу рассеялись бы. Говорят ведь, что даже дурные пророческие сны не сбываются, если их сразу кому-нибудь рассказать.
— А вот и зря ты не веришь! — оживленно повернулась Альбина к Катюшке — и взгляд ее скользнул по лицу парня, подошедшего почти вплотную к витрине.
Альбина осеклась, и впрямь ощутив этот взгляд как прикосновение. Даже щека загорелась, будто от пощечины, а может, и от поцелуя.
Она беспомощно уставилась в миндалевидные ласковые глаза, начисто позабыв, о чем собиралась рассказать Катюшке, и в эту минуту послышался голос, от которого у Альбины затряслись поджилки:
— Не говорил ли я вам, барышни, что в витрине не следует допускать резких движений? Надо двигаться мягко, подчеркнуто женственно!
И Бузмакин, грациозно ступая с носка на пятку, будто балетный танцор, возник в витрине, являя взорам зрителей костюмчик от самого настоящего Версаче — подарок фирмы-хозяйки универмага.