Мастера детектива. Выпуск 6

— Достань мне вон тот кусок, милый, — просипела она. — У тебя руки длинные. Нет, не тот. Розовый, — и полезла в сумку за деньгами... Это была сумка Энн.
  
4
 
Брат Мейтера покончил жизнь самоубийством. Он куда больше, чем Мейтер, нуждался в том, чтобы быть частью какой-нибудь организации, ему также нужен был порядок и дисциплина, но, в отличие от Мейтера, он своей организации не нашел. Когда дела у него пошли плохо, он покончил с собой, и Мейтера вызвали в морг опознать тело. Он все еще надеялся, что это кто-то другой, пока не увидел бледное, потерянное лицо утопленника. Весь тот день он провел в поисках брата, обегал весь город, но первым чувством, возникшим у него при виде мертвого тела, было не горе. Он тогда подумал: «Мне некуда спешить, можно и посидеть». Выйдя из морга, он зашел в кафе и заказал целый чайник чаю. Выпил, как ни в чем не бывало, две чашки и только тут вдруг почувствовал, какое горе на него свалилось.
То же самое произошло и сейчас. Он подумал: «Если бы я не торопился, я бы не свалял дурака перед той женщиной, что продавала подтяжки. Ее наверняка убили. И зачем я только торопился?»
— Спасибо, милый, — сказала старуха и убрала кусок розовой ткани.
Насчет сумки у него не было никаких сомнений. Он сам подарил ее Энн. Дорогая сумка, такую вряд ли найдешь в Ноттвиче, а тут еще видно, что из-под маленькой бляшки крученого стекла содраны инициалы. Все кончено. Навсегда. Ему больше некуда спешить. Боль, гораздо сильнее той, что он чувствовал тогда в кафе (человек за соседним столом ел жареную камбалу, и теперь, он сам не знал почему, боль утраты ассоциировалась в его мозгу с запахом рыбы), вонзилась ему в сердце. Но сначала он почувствовал какое-то холодное, спокойное наслаждение при мысли о том, что преступники у него в руках. И он, вероятно, отправит их на виселицу. Старуха выбрала маленький лифчик и с неприятной ухмылкой пробовала на ощупь эластичную ткань: лифчик предназначался для молодой красивой девушки, которой стоит заботиться о своей груди.
— И чего только они теперь не нацепят, — буркнула она.
Он мог арестовать ее сразу же, но он уже решил, что не будет этого делать: тут замешан кто-то поважнее старухи, и он поймает их всех, и чем дольше продлится погоня, тем лучше; ему не придется думать о том, что его ждет, пока со всем этим не будет покончено. Мейтер испытывал радость от того, что Рейвен вооружен. Он тоже взял с собой оружие, и теперь ему, вероятно, представится возможность им воспользоваться.
Он поднял глаза и по другую сторону прилавка увидел мрачную злую фигуру, которую искал. Взгляд Рейвена тоже был устремлен на сумку Энн. Короткая поросль усов не могла скрыть заячьей губы.
  
Глава IV
   
1
 
Рейвен все утро был на ногах. У него еще оставалось немного мелочи, но потратить ее на еду он не мог, потому что боялся обратить на себя внимание. У почты он купил газеты и увидел в ней свои приметы — жирным шрифтом и в рамке. Его разозлило, что ему отвели место где-то на последней странице — на первой была статья о положении в Европе. Болтаясь по городу в поисках Чамли, он устал как собака. На мгновение он задержался у окна парикмахерской и посмотрел на свое отражение: он не брился с тех самых пор, как удрал из пансиона, где жил. Усы могли бы скрыть шрам, да только волосы у него растут неравномерно: на подбородке — густые, на губе — редкие, а по обеим сторонам безобразного шрама волосы вообще не росли. Своей физиономией, заросшей колючей щетиной, он тоже мог обратить на себя внимание, но войти в парикмахерскую и побриться он не решался. На пути ему попался автомат с шоколадом, но туда можно было бросать только шестипенсовики и шиллинги, у него же были одни полукроны, флорины и полупенсовики. Если бы не эта горькая ненависть, он бы давно уже сдался полиции: больше пяти лет все равно не дадут, но теперь, когда он ощущал себя усталым и загнанным, смерть старого министра страшно тяготила его. Ему трудно было представить, что разыскивают его только по обвинению в краже.
Рейвен боялся ходить переулками и задерживаться в тупиках: если бы мимо прошел полицейский, он оказался бы единственным человеком, на которого тот мог обратить внимание. Полицейский стал бы к нему присматриваться; поэтому он все время ходил по самым людным улицам, постоянно рискуя быть опознанным. День стоял холодный и пасмурный, хорошо еще, что дождь перестал. Магазины были завалены рождественскими подарками. Никому не нужная старая рухлядь, целый год провалявшаяся на складе, теперь была выставлена в витринах: брошки в форме лисьей головы, подставки для книг в виде Сенотафа [12], шерстяные стеганые чехольчики для вареных яиц, бесчисленные игры с фишками и костями и нелепые патентованные варианты игры в дротики или багатель. Старые домашние игры «Кошкин дом» и «Золотая рыбка». В лавке при католическом соборе ему суждено было вновь увидеть то, что так разозлило его тогда в немецком кафе в Сохо: гипсовые мадонна с младенцем, волхвы и пастухи. Они были расставлены в пещере из коричневой бумаги среди молитвенников и крохотных ларчиков с мощами святой Терезы. «Святое семейство». Он прижался лицом к стеклу, проклиная все и вся за то, что эта сказка по-прежнему жива. «Потому что для них не было места на постоялом дворе...» Он вспомнил, как они, обитатели приюта, сидели рядами на скамейках и ждали рождественского обеда, а высокий педантичный голос все читал им о Цезаре Августе и о том, как все разошлись по своим городам платить подати. На рождество никого не били: все наказания приберегали на второй его день, «день подарков». Любовь, милосердие, терпение, покорность: он был грамотный, он все знал об этих добродетелях и видел, чего они стоят. Все извратили: даже вон та сказка в окне, ведь это история, это было на самом деле, но они все переврали, чтобы история могла им служить. Они объявили его богом потому, что им так было удобно: чтобы не отвечать за то зло, которое они ему причинили. Он ведь смирился, разве не так? В самом деле, он ведь мог позвать легион ангелов с неба, если не хотел погибнуть на кресте. «Честное слово, мог», — подумал Рейвен, с горечью ощущая в себе отсутствие веры и понимая, что спастись Христу было не легче, чем его родному отцу, принявшему чашу сию в Уондсворте [13], когда его возвели на эшафот. Он продолжал стоять, прижавшись лицом к стеклу, в надежде, что кто-нибудь опровергнет это доказательство, и с какой-то смесью злобы и нежности глядя на запеленутого младенца. «Недоносок», — подумал он. Он был грамотный и знал, что ожидает ребенка, — трусливые евреи и двурушники-иуды, и среди них только один человек, который обнажит меч в его защиту, когда воины придут за ним в сад.
Рейвен стоял и смотрел, а мимо, даже не взглянув на него, прошел полицейский. Интересно, что они про него знают? Выдала ли его Энн? Наверняка уже все растрепала. Об этом и в газете должны были написать, потому он и купил ее. Но о ней там не было ни слова. Это потрясло его. Он чуть не убил ее, а она не пошла его закладывать. Значит, поверила тому, что он ей рассказал. Он перенесся мысленно в гараж возле Уивила; тогда было темно, лил дождь, и он стоял там с ужасным чувством безысходности, потому что упустил что-то ценное, совершил непоправимую ошибку, и он уже не мог успокоить себя привычной фразой: «Дай ей время... с юбками всегда так». Ему захотелось найти ее, но он подумал: «На это мало надежды. Я не могу найти даже Чамли». И, со злостью обращаясь к крошечному комочку гипса в гипсовой колыбельке, проговорил:
— Будь ты богом, ты бы знал, что я не принесу ей вреда, ты бы дал мне шанс, ты бы сделал так, что, обернувшись, я увидел бы ее на тротуаре, — и, в тщетной надежде, он обернулся, но конечно же никого там не было.