Угол атаки

- Куда, говоришь, его ранило? - уточнил Голубков. 
- В мышечную ткань в районе левого тазобедренного сустава, сзади, повторил Евдокимов. 
- В жопу, что ли? 
- Можно сказать и так. 
- На Ермакове был бронежилет? 
- Нет. 
- Ты сам на будку залезал? 
- Не преминул. 
- И что? 
- Позиция - лучше не бывает. Подъезд - как на ладони. Всего в пятидесяти метрах. Хорошо освещен. Стрельба лежа с упора. При желании он мог бы пристрелить человек пять. С полной гарантией. И никто не успел бы даже понять, что происходит. 
- Спасибо, отдыхай, - кивнул Нифонтов. - Рапорт напишешь завтра. 
Капитан Евдокимов вышел. Нифонтов обернулся к полковнику Голубкову: 
- Понял? 
- Да. Снайперский "аншутц" с лазерным наведением. Это было не покушение. 
- Что? 
- Похоже на предупреждение. 
- Но водитель убит. 
- Значит, очень серьезное предупреждение. 
- О чем? 
Полковник Голубков только пожал плечами: 
- Знать бы. 
Нифонтов поднялся из-за стола, постоял у окна, за которым разгорался свежий майский рассвет, и вернулся в кресло. Еще раз прочитал текст, застывший на экране монитора: 
"2.34. Первый пилот Веденеев: "Встретил однажды друга детства. Еще пацанами вместе голавлей ловили. На Кубани, под Белореченкой..." 
Странная история. Очень странная. Что-то в ней было не то. 
Нифонтов решительно проговорил: 
- Вот что, Константин Дмитриевич. Сегодня же летишь в Краснодар. Прямо сейчас. Борт возьмем у военных. Два часа туда, два часа там, два часа обратно. Самолет будет тебя ждать. Мы сейчас не в том положении, чтобы отмахиваться от любых мелочей. 
Голубков кивнул: 
- Согласен. Я и сам хотел это предложить. 
Через двадцать минут все было улажено. Полковник Голубков уехал на аэродром. Нифонтов выключил компьютер. 
Ночь кончилась. Длинная была ночь. Можно было ехать домой и пару часов поспать. 
Но перед тем как выйти из кабинета, он сжег в камине шифрограмму от Пастухова. 
Взглянул на часы. 5.30. В Забайкалье - 11.30. Группа Пастухова уже должна быть на подходе к объекту. 
Глава IV 
Объект обнаружил себя слабым свечением облаков, скопившихся на южной стороне перевала. Источник света лежал где-то очень далеко, внизу, был размытым, неявным. Так за многие километры дает о себе знать присутствие большого города. 
С цифры "480" стрелка высотомера долго сползала на "430", потом спуск стал круче: "380", "З00", "160". Наверху остались мертвые скалы, словно бы источавшие дикий мороз, накопленный за бесконечную зиму. Помутнел, а потом и вовсе исчез ледяной диск луны. Стало теплей. Камни на осыпях уже не звенели, а глухо шуршали под ногами. Пелена облаков, казавшаяся сверху плотной, обернулась разреженным туманом, хмарью. Видимость ухудшилась, водяная пленка покрыла металл автоматов и оптику биноклей. Ориентиры исчезли, лишь ощущение спуска и отсвет далеких огней позволяли не сбиться с курса. 
И как всегда бывает, когда приближаешься к концу пути, тянуло ускорить шаг, чтобы побыстрей оказаться дома. Что часто и приводит к самым большим ошибкам. Но сейчас нам это вроде бы не грозило, потому что в конце маршрута нас ждал не дом. 
Что угодно, но только не дом. 
По мере того как стрелка высотомера отклонялась влево и сокращалось расстояние до объекта, мной все больше овладевало чувство тревоги. И ребятами, судя по всему, тоже: на коротких привалах обходились почти без слов, а при движении руки машинально ложились на ухватистые рукояти и стволы "каштанов". 
"140". 
"115". 
Туман поредел. Стали выше и гуще лиственницы и сосны, зачернел еловый подлесок. Мертвая тишина плоскогорья сменилась глухими шумами леса, птичьей возней в кустах, пролетами спугнутых нами сов. Появились первые следы человеческой деятельности: вырубки, пара мелких галечниковых карьеров и один побольше, каменоломня - с остовом брошенного экскаватора и полуразвалившимся шиферным сараем. От каменоломни вниз вела узкая каменистая дорога. 
Но близкое присутствие людей не радовало, а настораживало еще больше. Недаром, видно, охотники-промысловики говорят, что в глуши страшней всего встреча не с шатуном или росомахой, а с человеком. 
"84". 
Русло ручья, вдоль которого шла дорога, постепенно расширилось. Впереди открылся просторный распадок между двумя лесистыми кряжами. Он был заполнен призрачным светом. В бинокль хорошо было видно, откуда идет этот свет. Высоко над долиной в предутренней сумеречи туманными пятнами висели на стальных мачтах гроздья аэродромных прожекторов. 
По моему знаку Муха вышел вперед, я пропустил ребят и замкнул цепочку. Близость цели и чувство опасности подбросили в кровь адреналина. На слабом световом фоне четко вырисовывались фигуры ребят. Я отметил, как изменились их движения. Появилась гибкость, рысья вкрадчивость. Будто и не было позади сорока километров горного ночного маршрута. 
Неожиданно Муха остановился и поднял руку. Мы замерли. Рука пошла в сторону вниз. Мы опустились на землю. Беззвучно, как пять темных ночных птиц. Я всмотрелся. Дорога была пуста. Пришлось навострить уши. Прошло полминуты. Глаза у меня были закрыты, а рот полуоткрыт. Если бы кто-нибудь увидел меня со стороны, наверняка принял бы за дебила. Но смотреть со стороны было некому, а лучшего резонатора, чем зубы и полость рта, природа для человека не придумала. И уже через десяток секунд я услышал то, что заставило Муху остановиться. Скрип гальки, шаги. Медленные, тяжелые - на подъем. И тут же мои ноздри уловили запах табака, пота, солдатского гуталина. 
Навстречу нам шли. Двое. До них было метров шестьдесят. Это означало, что они споткнутся о нас примерно через полторы минуты. Не разгуляешься, но вполне достаточно, чтобы переместиться в придорожный ельник и уткнуться носами в хвойную гниль. Что мы и сделали. Нюхать землю нам пришлось исключительно для того, чтобы в темноте не светились наши бесстыдно белые физиономии. При этом я крепко обложил себя за то, что не заставил всех, как предписано специнструкцией, нанести на лица маскировочный грим. "Да ну!" Вот тебе и "да ну"! 
Специнструкции, как и уставы, пишутся не чернилами. Они пишутся кровью. Таких мудаков, как я. 
К звуку шагов прибавилось позвякиванье железа - "калаша" или саперной лопатки, тяжелое дыхание. В узкую щель между локтем и каской я увидел появившиеся из-за поворота два силуэта на фоне отсветов аэродромных огней. Один был низенький, плотный, другой повыше, худой. Он плелся на два шага сзади, шаркая сапогами и брякая всем, что только могло брякать. Вся его фигура выражала унылую покорность судьбе. Не дойдя до нас метров десять, он остановился и предложил напарнику высоким плаксивым голосом: 
- Перекур, Толян. А? 
- Я тебе дам - перекур! - отозвался низкий. - Нам что было сказано? Никаких перекуров. Черные узнают, мало не будет. До камнеломки дойдем, там перекурим. 
- До нее еще полтора километра! 
- Потерпишь. 
- Давай хоть посидим! Бегать-то нам не приказано! 
- Ладно, посидим, - согласился напарник. Они устроились на валунах и погрузились в молчание. 
- Слышь, Толян, что творится, а? - через некоторое время спросил худой. - Растяжек понаставили на всех тропах, каждую ночь патрули. А со стороны Потапова так вообще. Засады через каждые полкилометра. Никогда раньше такого не было. 
- Было, - хмуро возразил напарник. - Каждый раз перед загрузкой на ушах стоят. 
- Но не так же! "Стрелять без предупреждения". Было такое? 
- Ну не было. 
- А я про что? - словно бы даже обрадовался худой. - Угораздило нас сюда загреметь! 
- Кончай нудить. Жрешь от пуза, деды не мордуют. Чего тебе еще? 
- А увольнительные? За полгода ни разу! Я уж забыл, какой вкус у водяры! - Он помолчал и добавил с неизбывной тоской: - Про баб и не говорю.