Золотая цепочка

За мутным стеклом вагонного окна медленно поползли назад лотки с мороженым и пирожками, табачный киоск, крохотный магазинчик, приземистое станционное здание и, наконец, обшитые зеленым плюшем кустарника сопки, меж ними угадывалась морская синь.
«Впрочем, какая там синь, — возразил себе Глеб. — Небо свинцовое, и волны отливают свинцовым блеском». Глеб поежился, представив, как холодна и шершава сейчас морская вода, но снова заспорил с собой. «И все-таки это — море. Пусть не курортное, ласковое, однако же море».
Море, любимое отцом и унесшее отца, оно осталось позади. А впереди — Москва. Дом матери. Нет, не надо обманывать себя — дом отчима.
«Но в этом доме мать, сестренки», — попробовал разубедить себя Глеб. И тут почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Глеб крутнулся на своей полке и услыхал вежливо приглушенный вопрос:
— Пехота меняет гарнизон?
— Если и пехота, то воздушная. Надо различать рода войск.
На полке против Глеба полулежал парень чуть постарше Глеба. До подбородка тянулись рыжеватые бакенбарды, густые, ухоженные. Ноздри шевелились, и казалось, острый хрящеватый нос жадно принюхивался к воздуху в купе. Тонкие рыжеватые брови то смыкались хмуро, то удивленно всползали вверх. Светлые глаза иронично сощурены. Однако ответ его прозвучал почти примирительно:
— А я не силен в пуговках и эмблемах. Служить не довелось. Отсрочку дали по роду работы. — Он улыбнулся не то сожалеюще, не то с бахвальством. — Значит, не царица полей, а царица воздуха. По мне — один хрен. Скажи все-таки, если, конечно, не какая-нибудь там тайна: перегоняют или в отпуск?
— Поодиночке солдат не перегоняют, — назидательно сказал Глеб, досадуя на то, что сосед прилип с разговором. — Домой еду.
Востроносый, словно бы не замечая его настроения, сказал радушно:
— Что это мы с тобой безымянно? Меня, например, Аркадием звать. А тебя?
Не отвечать было просто свинством. И Глеб назвал себя.
— Домой — это хорошо, — одобрил Аркадий. — Это даже распрекрасно, — сразу вдруг замкнулся и договорил с неожиданной для него грустью: — Хорошо после долгой отлучки. И само собой, если дом — это дом, а не какая-нибудь там крыша над головой.
«А не такой уж ты весельчак», — отметил Глеб и сказал теплее:
— Это кому как повезет. У меня вот тоже дом, он, конечно, дом, да хозяин-то отчим в нем. — И засмеялся невесело.
— Ясненько. — Глаза Аркадия сузились. Не то задумчиво, не то презрительно, как угадаешь. Он, как бы опомнясь, мгновенно разлепил веки, остро, оценивающе осмотрел Глеба: — Значит, не так, чтобы дом, а больше крыша над головой.
Глеб вздохнул печально и, чтобы не отвечать на трудный вопрос, сказал:
— У тебя, значит, тоже случались… Долгие отлучки…
Глеб даже удивился: какими переменчивыми бывают лица. Аркадий уже не улыбался. Тонкие губы сомкнулись змейкой, сощурились недобро глаза, чуткими, острыми сделались зрачки, а голос стал жестким:
— Случались, говоришь? — Он засмеялся, будто камушками загремел в консервной банке. — Со мной, парень, такое случалось, что тебе и в страшных снах не снилось. Я и горькое хлебал, и соленое, и горячее до слез… — Жесткое лицо Аркадия закаменело…
— Где же это так пришлось туго? — спросил Глеб с искренней заинтересованностью. — В армии, говоришь, не служил. Или работа трудная?
Взгляд Аркадия стал насмешливым, но тотчас же зрачки снова сузились, и слова прозвучали горько:
— Вот именно, трудная. Опасная даже… Ладно, двинули в ресторан. Насчет грошей не сомневайся. Какие гроши у демобилизованного солдата? Я угощаю.
Аркадий был щедр на разносолы, позабытые Глебом за годы солдатской службы, и особенно на выпивку. То и дело подливал в рюмку Глеба.
— Эх, Глебка, друг ты мой ситцевый, ты вот что, рубай, чувствуй, что вернулся на гражданку. В армии еда известная — щи да каша…
Глеб хмелел. Он уже не досадовал на многословие Аркадия, на его фамильярность. Глеб улыбался блаженно и вяло возражал:
— Ну, почему — щи да каша. Еда в армии сытная.
Аркадий развел руками, рассмеялся. Ослепительно блестел во рту золотой, зуб.
— Кто против? Да только, Глебка, давно замечено: не хлебом единым… Соображаешь? Кроме щей да каши имеется другое. Шашлык, например, по-карски или там котлета по-киевски. — Он указал на заставленный снедью столик.
Глеб тоже обвел столик мечтательным взглядом:
— Вкуснее-то оно вкуснее. Да только деньги…
— Ах, всюду деньги, деньги, деньги. Всюду денежки-друзья, — дурашливо затянул Аркадий старую песенку. — А без денег жизнь плохая. Не годится никуда. Молодец! Соображаешь! В самую точку. Без денег нет вовсе никакой жизни. Деньги — всему голова.
— Без денег, конечно, не годится никуда, но и зарабатывать их попотеешь.
— Это кому как повезет и кто как изловчится.
— А у тебя получается, Аркадий?
— Стараемся.
— А где работаешь?
Аркадий поморщился, но ответил с прежней, широкой улыбкой, сверкая золотым зубом:
— Я же говорю тебе: стараюсь. Слово такое слыхал — «старатель»? Загляни в энциклопедию, узнаешь, что такое старательская добыча золота, чем отличается от промышленной. Словом, стране нужен драгоценный металл и мы даем его стране. Вот этими родимыми даем. — Он потряс над столом красными тяжелыми ладонями. — Мы — стране, страна — нам. А вообще, Глебка, кто, что, откуда, зачем? Не люблю я этих расспросов. Аркашка Шилов — как говорили наши деды, человек божий. И все. И ни слова, о друг мой, ни вздоха…
На московском перроне Аркадий, влюбленно засматривал Глебу в глаза и приглушив голос, говорил, поблескивая в ухмылке золотым зубом:
— И чем ты, Глеб, так мне по душе пришелся? То-то, что не знаешь. А у Аркашки Шилова так ведется, такой он человек, этот Аркашка, для друга всю душу и еще сверх того, что смогу. Усек? В общем, твой телефон я запомнил. Посидим где-нибудь, потолкуем за жизнь.
Мать скупо расцеловала Глеба, смахнула слезинки с уголков глаз, окинула испытующим взглядом.
— Совсем мужиком стал. Рослый. Здоровый. Раньше говорили: на таких воду возить можно. Заняться-то чем думаешь?
— Пусть осмотрится сначала, — сказал отчим великодушно. — Прикинуть надо, куда получше.
— Пусть, — дозволила мать. — Только не тяни. Дней десять — и хватит. Дело молодое, сил много. Вот и надо определяться, чтобы прочно, чтобы не крохи какие-нибудь, а настоящие деньги иметь. Жизнь-то вон какая стала широкая. Деньги в цене и в силе. Коровины вон, — ты помнишь их, Глеб? — трехкомнатную кооперативную квартиру купили. Марченко — «Москвича». Потылицины привезли импортную мебель. Ковровы дачу построили… Одни мы каждую трешку держим на учете.
— Мать, наверное, сгущает, — неуверенно возразил Владимир Прохорович. — Но и не согласиться нельзя: деньги по нынешним временам — решающий фактор Может быть, главный даже. А мы вот никак не можем достичь больших денег. Пересчитываю только их, казенные, в своем банке.
Глеб криво усмехнулся и сказал отчиму:
— Может быть, мне ограбить твой банк и разом решить все проблемы?
Мать даже руками замахала на Глеба:
— Еще чего придумал: ограбить! Ты своим умом, своим трудом достигни. Теперь каждый по-своему старается. Кто вкалывает, не переводя дух, кто степень защищает, кто клубнику раннюю продает со своего сада Кто еще как… Вот и ты, Глеб, сумей…
— Я постараюсь, — сказал Глеб тихо и вспомнились слова щедрого попутчика: «Стараемся дать стране драгоценный металл. Мы — стране, страна — нам». Надо расспросить получше Аркадия об этом старательстве…
Шилов не заставил себя ждать. На следующий вечер позвонил Глебу, весело предложил сегодня же встретиться в «Арагви».
— Уж если шашлык, так шашлык. По-карски, так по-карски.
Глеб не знал, что за несколько минут до своего звонка к нему Аркадий Шилов за столиком «Арагви» вел разговор с черноволосым мужчиной лет сорока.
Черноволосый потягивал вино и говорил одобрительно:
— Съездил ты на юг хорошо. Даже отлично съездил. Джигит да и только. — Спросил, понизив голос: — Рассчитался полностью за поездку?