Воевода Дикого поля
Вновь отошли стрельцы, чьи пищали опустели, обнажив пятый и шестой ряды. Рыцари уже поняли – не пройти им русский заслон. Они поворачивали коней, чтобы отступить, когда полыхнула еще одна молния, и гроза расколола небо за их спинами. Недалеко ушли ливонцы! Резал свинец их латы, дробил кости, терзал тела. И еще пара сотен рыцарей полетели на землю, а на смену отходившим пятому и шестому ряду стрельцов открывались седьмой и восьмой…
С ужасом взирая на бойню, заспешила с холмов ливонская пехота, но Данила Адашев, в коротком алом кафтане и такой же шапке, с кривой саблей наперевес, уже взял по приказу Андрея Курбского половину дворянской конницы и обходил ливонцев с правого фланга, а с левого их молниеносно объезжали казанские и астраханские татары.
Засекин, Бортников и Василевский, нацелив копья на пехотинцев, в первом ряду летели на врага. Но первым и досталось! Ливонские мушкетеры и арбалетчики, поняв, что, подобно рыцарям, могут угодить в ловушку, оборотились не к стрельцам, а к русской и татарской коннице.
Мушкетеры уже втыкали в землю свои рогатины, укладывали массивные ружья, запаливали фитили, целились. Прилаживали к плечу свое оружие и арбалетчики. Но, в отличие от ливонцев, дворянская конница – и тем паче татарская – шла врассыпную, веером. Тут нельзя было ударить свинцом в гущу, приходилось целиться, а целятся, как известно, всегда в первых.
Двух ратников, что опередили Григория, Петра и Степана, тотчас сразил десяток свинцовых горошин, а арбалетные болты сбросили их с лошадей, которые, раненые смертельно, пролетели вперед, сбив при этом пяток ливонцев. А еще двух, что, отбросив мушкеты, поспешно извлекали из ножен мечи, накололи как поросят копья трех юных бойцов – Засекина, Бортникова и Василевского.
И тут же молодые бойцы, обнажив сабли, стали полосовать нападавших врагов – только б до коней не дотянулись басурманы!
Григорий заметил, как вырвался из гущи сражавшихся и бежал к нему копьеносец, нацелив стальное жало прямо ему в грудь. Для маневра не оставалось времени; спастись можно было, лишь подняв коня на дыбы. Так он и сделал. Вошло широкое, с зазубринами копье в брюхо боевого коня, но Григорий успел спрыгнуть и отсечь ливонцу левую руку по локоть. А когда тот падал – снести ему еще и голову под корешок.
Григорий поискал глазами друзей – живы ли?! – но не нашел их в этой кровавой гуще. Зато увидел другое: рухнул совсем рядом с ним красавец-конь, белоснежный, с дорогой багряной попоной, обшитой золотом; из распоротой шеи била фонтаном густая кровь, а конь все перебирал копытами, пытаясь встать, и только сильнее давил на своего недавнего седока-хозяина, подминая его под себя…
Ливонский пехотинец, щурясь от солнца, занес топор над поверженным воином в красном кафтане, который пытался дотянуться рукой до своей дорогой сабли, сверкавшей каменьями. И лежала-то она рядом! Да только смерть была ближе. Но Григорий успел – в два прыжка оказался рядом и ударил саблей по рукам ливонца. Взвыл тот, замахал культями как мельница и, брызгая кровью, повалился рядом и забился. А к ним, вырвавшись из толпы бьющихся, подступали еще двое басурман с мечами. Отбил Григорий круглым щитом удар первого, от второго отмахнулся саблей. Отступил. Но ливонцы наседали. Первый отвлекся, заметив хозяина белого жеребца, наполовину уже вылезшего из-под своего красавца-коня, теряющего последнюю кровь. Руками цеплялся Данила Адашев за землю, но та успела превратиться в бурую жижу, и дело потому шло медленно. Извернулся Григорий на удачу, открыв себя на секунды, полоснул того ливонца по лицу – снес всю образину, превратив в кровавую подошву, да успел отбить щитом удар второго пехотинца. Но нанести свой удар не успел. Полыхнул рядом стрелецкий кафтан, сверкнул адским пламенем стальной месяц, опустился на ливонца и рассек его ровнехонько надвое – от плеча до паха. Обернулась к застывшему Григорию бородатая физиономия стрельца, разъехалась в широкой улыбке.
– Раз – и нет чухонца! – гулко, точно полуночник-филин, гоготнул молодой матерый мужичище.
– Звать-то как тебя? – спросил Григорий. – Ты ведь мне жизнь спас.
– Да живи на здоровье, барин, – ответил тот, отряхивая топор. – А зовут меня Савелием Крутобоковым.
– Не забуду! – бросил вслед уже уходящему стрельцу Григорий.
– Ты по сторонам смотри лучше, – вполоборота ответил тот. – Живем шутя, а помрем вправду! – И пошел дальше махать страшным своим топором, утюгом врезаясь в ряды сражающихся.
Оглянувшись, нет ли скорой опасности, Григорий протянул руку командиру. Тот ухватил ее, рывком поднялся.
– На войне всегда так: один другому порукой! Я, отрок, должник твой отныне! – хлопнул Адашев его по плечу. – Жив останешься – отыщи меня. А коли убитым мне нынче быть, к пресветлому князю Андрею Курбскому иди – скажи, чтоб отметил. Передай, я так просил!
– Да, командир, – кивнул Григорий.
Данила Адашев подхватил свой меч и ринулся в гущу битвы. Повсюду уже мелькали красные кафтаны стрельцов, теснивших врага. Положив цвет ливонского рыцарства в чистом поле, стрельцы отбросили пищали и взялись за бердыши. Точно бравые косцы шли они по рядам поверженных рыцарей и выкашивали их, рассекая черепа, лица, шеи. Но бoльшая часть стрельцов уже торопилась на выручку редеющей под обстрелом русско-татарской коннице.
Отражая ее удары, ливонские пехотинцы и не заметили, как полчище московитов в красных кафтанах, от которых шарахались даже самые отважные враги, уже подступало к ним. Набранному из вольных мужиков, из самых крепких и бесстрашных, не было этому полчищу дела до дворянской чести! Наемники, чей труд на поле боя был один – убивать, безжалостно вырезали своих противников, походя рубя бердышами на части. И трудно было противопоставить столь опытным и свирепым душегубам другого какого воина!
– Садись на коня! – завопили у самого уха Григория.
Тот рывком обернулся: над ним, с окровавленной саблей, в седле сидел Петр и держал под уздцы другую лошадь, чьего седока, верно, уже подрезали и потоптали в этой бойне.
– Жив?! – просиял Григорий.
– Как видишь! – откликнулся весело товарищ.
– А Степка?!
– Не знаю, – замотал тот головой. – Не тяни, садись!
Григорий вскочил на коня, провернул его вокруг себя. Главная схватка смещалась к холмам. Там, вдалеке, в седлах бронированных своих коней неподвижно сидели избранные рыцари ордена. С ними была рота – а то и две – стрелков-мушкетеров. Ливонцы замерли, ожидая скорой и трагической развязки битвы. Только белый стяг на ветру колыхался, да белые плащи с алыми крестами легко подхватывались ему в такт.
– Эх, дотянуться б до магистра! – сокрушенно покачал головой Григорий. Но тотчас встрепенулся: – А что, Петька, может, рванем наверх?!
– Рванем, Гришка! – охотно согласился товарищ.
И оба, хватив лошадей шпорами, пошли в обход гущи битвы, цепляя ее лишь по краю – там, где секлись молодые дворяне с остатками рыцарей и ливонской пехоты.
– А ну, братцы, пошли брать магистра! – что есть силы прокричал на скаку Григорий.
– Ату его! – залихватски вторил ему Петр.
Часть освободившихся дворян уже пускала своих лошадей вслед за двумя удалыми юнцами-однополчанами.
Магистр ордена Вильгельм фон Фюрстенберг, застывший в седле боевого коня на холме, сразу отметил это движение. Его непроницаемое, испещренное морщинами лицо стало еще жестче. Вот она, оборотная сторона медали, именуемой «свободной обоюдовыгодной торговлей»! Вот чем приходится платить за песцовые и куньи шубы для знатных немецких дворяночек! За лён для парусов Ганзы! За русский мед, столь желанный и незаменимый во время застолий! За добрый и дешевый воск для католических и протестантских церквей, в коих священники творят молитву Богу, насылая пагубу на царя-схизматика! Так уж лучше совсем обойтись без этих свечей, лишь бы подальше держать московитов от даров Запада! Воистину по собственной воле загнали они Троянского коня в свою крепость, вложив в руки этих медведей мушкеты из немецких, английских и шведских оружейных дворов! На свою голову научили страшный и свирепый народ новой военной науке! Своей рукой подписали себе смертный приговор!