Восстание на золотых приисках
Наконец первая пьеса кончилась, занавес опустился, и зрители шумным потоком устремились в бары, где заказывали всякие смеси, бывшие тогда в ходу: персиковую настойку, херес с лимоном или лимонадом и льдом, коктейли. Шейн ограничился смесью простого пива с имбирным, клянясь при этом, что в ней нет никакого алкоголя, но Дик не поверил ему на слово и выпил лимонаду, несмотря на предупреждение Шейна, что это опасное и вредное для здоровья зелье. Пил он так поспешно, что часть лимонада попала ему в дыхательное горло и он поперхнулся.
— Видишь, какое это страшное зелье! — сказал Шейн. — У тебя вся душа выйдет наружу пузырьками.
Но Дику было не до шуток: он боялся пропустить вторую пьесу. Шейн сказал, что у них ещё куча времени, но Дик потащил его назад в театр, и им пришлось ждать несколько минут, пока старатели снова не заняли своих мест и не начали нетерпеливо стучать ногами. Когда занавес рывком поднялся, Дик, к своему удовольствию, увидел на сцене того же «знаменитого» актёра.
— Смотри, какой он стал красный! — заметил Дик Шей-ну. — Это потому, что он в новой роли?
— Это потому, что был антракт, — ответил Шейн.
Сначала Дик не уловил смысла этого ответа, но немного спустя сквозь толщу его восхищения пробилось понимание того, что актёр изрядно выпил. Публика заметила это задолго до Дика и стала громко высказывать своё мнение. Актёр пришёл в ярость, потерял самообладание, начал натыкаться на мебель и чуть не опрокинул бутафорское дерево. Потом, по ходу действия, ему пришлось ненадолго уйти со сцены, там он явно выпил ещё, и, когда вернулся, публика встретила его криками: «Передай бутылку, друг! Не скупись! Нечего лакать тайком!»
В следующей сцене он должен был просить прощения у своего отца, но рассердился на актёра, исполнявшего эту роль, и, когда тот отвернулся, лягнул его в зад.
Обиженный актёр замахал кулаком перед самым носом «знаменитости».
— Можешь пить, сколько влезет, — кричал он, — но не смей больше меня лягать! Если ты это ещё хоть раз сделаешь, я уложу тебя на месте!
Публика радостно орала и била в ладоши, приглашая актёров решить спор дракой. «Знаменитость» икнула, царственным жестом отстранила своего партнёра и, подойдя к рампе, произнесла:
— Леди и джентльмены! Этот грубый тип, я хочу сказать, болван, этот исландский дог, у которого ушки на макушке, утверждает, будто я пьян. Итак, джентльмены, я задаю вам всем вопрос. Я обращаюсь в данном случае не к дамам, ибо это дело исключительно мужское. Итак, я заявляю вам всем, что если я его лягнул, то он знает, что заслужил это.
— Давай, давай, старина! — откликнулась публика. — Лягни его ещё разок!
— Пьян ли я, джентльмены?
— Нет! — ответило несколько человек, раскачиваясь на сиденьях, хлопая в ладоши и стуча по скамьям.
— Да! — кричали другие. — Дай ему хорошенько!
Актёр нахмурился и жестом потребовал тишины.
— Джентльмены, я всегда предпочту быть пьяным, чем глупым. Согласитесь, что всякий напьётся, если его заставят играть с таким вот дураком! Разве я не играл в присутствии губернатора Нового Южного Уэльса? Но пьян ли я, джентльмены?
За ним поспешно опустили занавес, который при спуске заскрипел и чуть было не застрял, так как заело валик. После этого кто-то — вероятно, второй актёр — просунул ногу под занавес и столкнул ораторствовавшую «знаменитость» в оркестр. «Знаменитость» полетела вниз, задевая музыкантов и их пюпитры, и растянулась рядом с контрабасом, где принялась болтать ногами и вопить, держась за шейку инструмента.
В зале раздался оглушительный взрыв хохота, старатели повскакали с мест, выкрикивая шутливые советы и приветствия. Антрепренер и служители принялись очищать зал, угрожая вызвать полицию. Насмеявшись до хрипоты, публика позволила выставить себя за дверь, более довольная, чем если бы пьеса была сыграна как следует до конца.
— Что бы там ни говорил недоброжелательный критик обо всей программе, концовка была замечательная, — объявил Шейн.
Дик, как и остальные старатели, смеялся от души, но ему было немного жаль крушения того театрального мира, которым он был так приятно поглощён в начале вечера. Однако ему не хотелось давать Шейну повод посмеяться над собой и своей неопытностью, и он ничего не сказал.
Глава 7. Неожиданная встреча
Они пошли домой и, чтобы сократить путь, свернули в плохо освещённый переулок. Когда они проходили между двумя тёмными лачугами, из мрака вынырнула сгорбленная фигура и плаксивый голос произнёс:
— Мистер Престон… Мистер Корриген…
— Это ещё кто? — резко спросил Шейн, вглядываясь в незнакомца.
— Нет, нет, вы меня не знаете, конечно, не знаете! — заскулил человек, подходя ближе. — Для таких благородных молодых людей я — пустое место. Да, пустое место. Я уверен, что вы меня не знаете.
— Но я тебя знаю! — сердито сказал Шейн. — Ты — Чёрный Макфай. Прочь с дороги!
— Так значит, вы меня знаете? — в плаксивом голосе послышалась угрожающая нотка. — Подумать только! Какая честь быть таким известным человеком! А куда вы направляетесь, молодые люди?
— Нам с тобой не по пути, старое чучело! — ответил Шейн. — Убирайся в свою собачью конуру!
Дику приходилось слышать имя Макфая, хотя его самого он ни разу не встречал. Макфай был старый попрошайка, живший в сарае неподалёку от китайского квартала и занимавшийся тем, что вынимал столбы из заброшенных выработок; однако поговаривали, что помимо этого занятия у него были и другие, менее почтенные: он не гнушался ни доносами, ни ростовщичеством, ни продажей краденого, ни организацией мелких краж, ни торговлей опиумом.
— Пошёл вон, собака! — повторил Шейн.
Но Макфай и не думал повиноваться. Он неуклюже затрусил рядом с юношами, которые ускорили шаг, стараясь отделаться от него.
— Вы так от меня не отвяжетесь, — заскрипел он. — Пусть я стар. О да, пусть я стар и слаб и никому на свете не нужен, но если вы хотите перегнать меня, ребятишки, то вам понадобится лошадь, хорошая сильная лошадь, вроде той, которую вы украли вчера у лейтенанта Дальримпла.
Шейн и Дик остановились и молча смотрели на Макфая. Макфай же, хрипя, опёрся о столб и свесил голову набок.
— Что это значит? Выкладывай! — произнёс наконец Шейн. — Я не стал бы угрожать старому человеку, но не думаю, чтобы тебя можно было считать человеком. Выкладывай, говорят тебе!
— Я — бедный старик, — сказал Макфай, воздевая руки к небу. — Жизнь у меня тяжёлая, и вы видите, какие на мне лохмотья, хотя я дожил уже до седых волос. Иной раз я сам удивляюсь, как у меня душа не расстаётся с телом. Вы, верно, слыхали, молодые люди, что я иногда ссужаю деньги под залог. Разумеется, когда у меня есть кой-какие деньжата, а это случается не часто. Иногда я продаю невыкупленные залоги. Дело чистое, тут ничего не скажешь.
— Говорят тебе, выкладывай! — вышел из себя Шейн. — Выкладывай сейчас же, а не то пожалеешь, клянусь своей душой!
— А разве я не выкладываю? — спросил Макфай, съёжившись и обращаясь к Дику. — Замолвите за меня словечко, мистер Престон. Ваш ирландский друг нагнал на меня страху. Он не слушает того, что я говорю, и только кричит: «Выкладывай!», и теперь я совсем запутался.
— На что вы намекаете? — спросил Дик; у него, как и у Шейна, чесались руки проучить мерзавца, но его останавливали возраст старика и та насмешливая злая сила, которая чувствовалась в нём.
— И этот тоже! — захрипел Макфай. — О небо, сколько неблагодарности в этом мире!
Шейн угрожающе двинулся к нему.
— Я хочу только кое-что продать вам, — заговорил Макфай, прикрывая лицо руками. — Я же вам сказал, что люди мне приносят иногда в залог вещи. У меня-то обычно нет денег, но мой хозяин даёт мне взаймы, если дело того стоит. Как раз сейчас у меня есть кое-какие невыкупленные вещи. Итак, молодые люди, разве одному из вас не хочется купить прекрасную пару браслетов? Мне нужно найти покупателя, понимаете?
— Браслеты? — свирепо повторил Шейн. — Золотые или серебряные?