Чекист

Ну, конечно, они не захотят упустить такой случай!..
 
«Таким образом представляется оживить угасающий интерес к партии».
 
Нечего сказать, славный способ привлечения в партию! И Жаврида составляет длиннейшие списки тех, кто связан с этой организацией.
Но опасность может грозить и с другой стороны. Жаврида достает другую папку. «Организация анархистов». И снова листает и пишет, листает, листает... Вот палец его задерживается на донесении от 18 декабря 1911 года. Тогда в Бежице вновь ненадолго появилась известная анархистка Кудрявцева, член летучего отряда боевой организации партии. Мать ее до сих пор живет в Бежице... Жаврида задумывается. Ведь известно, что Кудрявцева была связной у анархистов. За последнее время как назло агентура среди анархистов провалилась, сведений почти нет. Вот только почему ее мать часто посещает местную учительницу? Жаврида вспоминает, что учительница недавно получила несколько писем от секретаря Каменец-Подольской земской управы. А в Каменец-Подольске у анархистов сильная организация, еще в 1910 году они переписывались с бежицкими единомышленниками... Жаврида читает копии, снятые с писем секретаря управы. Все бытовые дела: цены на продукты, просьба прислать яблок. Возможно, шифровка. Голова трещит от массы имен, дат, предположений.
Жаврида мечется по уезду, он похудел, появилась одышка. Больше всего тревожит, что, по сведениям агентуры, именно те, кто находится на подозрении, сейчас ведут себя безупречно. В этом есть что-то угрожающее.
По ночам ему мерещатся кошмары: взрыв царского поезда, пожары, бомбы. Пересохшими губами он шепчет молитвы.
— Господи, да минет меня чаша сия!
24 марта наконец из Орла приходит письмо:
 
«П о м о щ н и к у  м о е м у  р о т м и с т р у  Ж а в р и д е.
 
Совершенно секретно.
 
Спешно.
 
Вследствие представлений Ваших от 12 и 14 сего марта за №№ 1109 и 1110, предписываю представить мне список (в 2-х экземплярах) неблагонадежных лиц, проживающих в м. Бежице, отметив тех из них, кои, на время Высочайшего пребывания в Бежице, должны быть подвергнуты временному задержанию.
 
За неблагонадежными лицами, проживающими в Бежице, установите негласное наблюдение.
 
Генерал-майор Куроедов».
 
— Только бы не упустить! Господи, только бы не упустить! — шепчет Жаврида ночью и осторожно крестится под одеялом, стараясь не разбудить жену.
* * *
В первых числах апреля в Брянск из Петрограда приехал жандармский полковник Спиридович. Рыжеватый высокий блондин, внешне очень похожий на своего знаменитого родственника, начальника тайной охраны царя, он заставлял Жавриду целыми часами читать ему вслух характеристики рабочих, выделенных администрацией завода для участия во встрече. Вытянув длинные журавлиные ноги, сонно уставив в потолок водянистые глаза, полковник время от времени гнусавил:
— Этого поближе к высочайшей особе... Этого назад...
Дома, предназначенные для «случайных» посещений царя, полковник пожелал осмотреть лично.
И вот тогда-то, 4 апреля, на стене одного из домов он увидел листовку, посвященную приезду царя, подписанную анархистами...
Именно в тот день гимназист старшеклассник Петр в первый раз оказал Мите доверие. Он дождался его у входа в гимназию. Здороваясь, сунул в руку сложенный лист бумаги, буркнул:
— Прочти, не попадись, — и прошел вперед.
Митя спрятал лист в книгу. Пока шел урок истории, он почти ничего не слышал. Его неодолимо тянуло заглянуть в этот клочок бумаги.
Учитель, увлеченный своим предметом, толстый, краснощекий и лысый, шариком катался по классу и вибрирующим тенорком вещал о величии семьи Романовых.
Митя не вытерпел. Не вынимая листка из книги, он расправил его и тайком стал читать.
На тонкой писчей бумаге было выведено фиолетовыми печатными буквами:
 
«Умереть в борьбе, но не жить рабом».
 
Эти слова обожгли его. Первая нелегальная прокламация! Он сразу забыл обо всем: о классе, о доме. Чудесный мир открылся ему в немногих словах. Бороться за свободу! За братство! В ту секунду он уже твердо знал, что только ради этого будет он жить, только ради этого стоит жить! Он читал не отрываясь, зажимая ладонями уши.
 
«Товарищи, присмотритесь, что происходит вокруг вас!..»
 
— Сегодня русское воинство, продолжая великие традиции предков, — жужжал о своем учитель, — под десницей обожаемого монарха несет славу русского оружия по полям Европы!..
 
«Узурпатор Николай, разъезжая по городам и заводам России, прилагает все усилия примирить с собой трудящиеся массы рабочих. Администрация Брянского завода, готовясь к встрече кровавого Николая, затрачивает сотни тысяч на устройство торжества, к которому администрация под руководством негодяя Глуховцева подготавливает рабочих призывами к образцовому порядку».
 
— Да, господа, — заливался учитель, — наша любовь к царю — это общенародное, историческое чувство, которое родилось с нашим государством и никогда не умрет!
 
«Долой тиранов.
 
Да здравствует братство народов.
 
Да здравствует анархический коммунизм».
 
Митя не задумывался над отдельными словами. Он даже не обратил внимания на странное сочетание противоречащих друг другу слов «анархический коммунизм». Люди, писавшие это, борются против царя, за свободу? Он с ними. Он вступает в борьбу!
Вот почему через две недели после этого Митя оказался ночью на пустыре за Клубом инженеров.
А полковник Спиридович, прочитав прокламацию анархистов, скривил тонкие губы:
— Ротмистр Жаврида, вы ответите головой за малейшую неприятность. Какие меры будут приняты?
— Я сделаю все! — испуганно сказал ротмистр.
— Вы говорили о складе оружия анархистов в усадьбе Тенишевых...
— С этой же ночи там будет установлено наблюдение!
Спиридович краешком глаза глянул на ротмистра, лицо которого выражало отчаяние, злобу, готовность, чуть кивнул:
— Действуйте, ротмистр, вам воздастся сторицей.
  
МЕДВЕДЕВЫ
 
Днем 19 апреля, когда Митя был в гимназии, к Медведевым зашел околоточный. Мать встретила его в сенях, засуетилась.
— Заходите, Яков Лукич, заходите в комнату! Отец, отец, гостя принимай!
— А-а, с наступающим светлым праздничком! — сдержанно улыбаясь в усы, проговорил Николай Федорович Медведев и первый подал руку.
— Чтой-то ветер с реки поднялся, — зябко поеживаясь и потирая ладони, невнятно пробормотал околоточный, усаживаясь. — Я уж, извините, шинель не скину, я на минутку, отогреться только маленечко...
— Как желаете, Яков Лукич, не у чужих.
Николай Федорович неторопливо открыл буфет, достал графин с синеватой жидкостью, посмотрел на свет.
— Бегаешь-бегаешь день-деньской по околотку, ночью бы отдохнуть. Нет, и ночью изволь. А спать когда же? — продолжал околоточный, неотрывно наблюдая за действиями хозяина. — Совсем извелся, Николай Федорович...
— Служба! — отозвался Медведев, разливая по рюмкам. — Ну, желаю здравствовать.
— Снаружи нагреешься... быстро остужаешься... Нутряное тепло... дольше держит, — глотая, рассуждал околоточный.
Ольга Карповна принесла и поставила на угол стола тарелку с ломтиками колбасы и хлеба. Сложив на животе руки, встала у двери.
— Ну вот и спасибо, вот и согрелся маленечко. — С этими словами Яков Лукич осторожно двумя толстыми грязными пальцами взял с тарелки ломоть колбасы, глубоко пропихнул в узкую щелочку рта, обсосал пальцы, вытер о шинель. Повздыхал молча.
Процедура посещений Якова Лукича всегда была одна и та же. Варьировались лишь жалобы на погоду: то «всего размочило дождичком господним», то «с морозцу завернул, ажно желудок отморозил», то «спалил господь за грехи» или, наконец, если уж совсем не холодно, не жарко, не мокро, не сухо, так просто «поскольку проходя мимо».