По следам рыжей обезьяны

Более мелкие кошки встречались чаще, и порой мне попадались их следы на песчаных отмелях у реки. Как-то ночью мы услышали, что какое-то животное скребется за нашим домом, и я направил луч своего фонарика в чернильную тьму. Передо мной сверкнули два горящих глаза, а потом животное бросилось наутек. Я не знал, пантера это или более мелкая золотистая кошка, но у меня не было сомнений, что незваную гостью привлек сюда запах наших кур и поросят.
В своих скитаниях я набрел на открытое пространство, образованное оползнем, который смел всю растительность. Примерно в миле оттуда из густого леса круто поднималась отвесная скала, и ее голая вершина резко и зловеще выделялась на фоне грозового неба. Меня заинтересовала эта необычайная и поразительная формация, и я спустился вниз по склону, перешел бурлящий ручей и направился к каменному обрыву, следуя указаниям своего бесценного компаса. Пришлось карабкаться по крутому склону, усеянному угловатыми обломками твердого известняка, но я хватался за колючие кусты, которые каким-то чудом держались на крутизне. Поднявшись на несколько сот футов над рекой, где колючий кустарник расступился, я оказался у подножия скалы. По ней косо вверх шла узкая трещина, в которой угнездились цепкие папоротники и орхидеи; скала показалась мне достаточно прочной, чтобы сделать попытку взобраться по ней.
Известняк выветрился причудливыми ямками, окруженными острыми, как ножи, закраинами, которые грозили разрезать тонкие подошвы моих тапочек. Стоит мне оступиться и упасть, как меня буквально разрежет на кусочки. Эта перспектива приводила меня в ужас, но спускаться было еще опаснее, чем продолжать подъем, и мне ничего не оставалось, как лезть выше. Я с превеликой осторожностью продвигался сантиметр за сантиметром по узкому карнизу, а когда он постепенно сошел на нет, выбрался на следующий ненадежный уступ. С неимоверным облегчением я взобрался наконец на верхушку своего смехотворного Эвереста. На остром изрезанном гребне было негде даже присесть, но зато с этой высокой наблюдательной вышки открывался чудесный вид на весь район моих работ. Внизу подо мной дремала долина Лианг-Джеринга, на западе я видел холмы за рекой Алас, на севере громоздились горы резерватов Лангкат и Лёсер, а за спиной вздымалась закругленная вершина горы Гунунгуманг.
На обнаженной почве сумели удержаться только лишайники да горсточка очаровательных орхидей. Меня поразила их цепкость. Их корни пробрались в мельчайшие трещины и, разбухая, раздвинули камень, создавая опору для новых корней. Я очень обрадовался, обнаружив, что по другому склону идет гораздо более легкая тропка, так что в следующий раз мне удастся взобраться на Известняковую Вышку без особых усилий и риска. В вытоптанной пещерке был старый помет — как видно, здесь часто укрывались горные козлы. Я спустился, скользя среди выступающих плит, заработал единственную за всю эту эскападу царапину и снова вошел под прохладные своды леса.
Жизнь в лагере уже стала входить в колею. Парба готовил и занимался стиркой, а Нами с нежной заботой возделывал наш ладанг: сажал кукурузу и лук или собирал листья тапиоки для нашего варева. Нами раздобыл несколько кур и пару поросят, чтобы у нас не было недостатка в припасах. Кукуруза пошла в рост, но тут же привлекла к себе внимание кабанов. Под прикрытием кукурузы кабаны принялись выкапывать корни тапиоки и, несмотря на героические усилия Нами, вскоре прикончили весь наш урожай. Нами потратил уйму времени на устройство разных хитроумных ловушек, но осторожные твари ни разу в них не попались; так нам и не удалось с ними расквитаться.
На наш ладанг совершал набеги еще один разбойник — самец свинохвостой макаки. Это была большая обезьяна, размером с павиана, с жуткой физиономией и длинными острыми клыками. Она обожала молодые кукурузные початки и каждый день уходила из своей стаи и потихоньку пробиралась среди высоких стеблей кукурузы. Она прокладывала путь по полю, вылущивая сочные початки, как только они начинали наливаться. Нам оставалось только одно — собрать недозрелые початки, потому что хитрющую обезьяну никак невозможно было отвадить и почти никогда не удавалось даже подстеречь, хотя она совершала свои налеты средь бела дня. Частенько она устраивалась на высоком дереве у опушки леса, чтобы улучить момент, когда мы отвлечемся, и совершить очередной молниеносный набег.
Турут поселился в старой хижине на ладанге. Это был маленький морщинистый человечек, умелый рыбак и ловец птиц. По большей части он едва обеспечивал себе пропитание, но, когда река поднималась, снизу приплывали новые стаи рыб, и тогда Турут сушил пойманную рыбу и менял на рис и соль, которых ему хватало на несколько месяцев. Целые ночи напролет Турут громко распевал в своей уединенной хижине, а на рассвете уже прыгал по камням, наживляя лески жирными зелеными кузнечиками или сочными личинками из гнилых стволов. Турут поразительно изучил лесные растения. Съедобных листьев и плодов он знал больше, чем кто-либо из тех, кого я встречал, и мы всегда могли рассчитывать, что он раздобудет какой-нибудь зелени, чтобы разнообразить наше скучное меню.
Когда рыба плохо ловилась, он переключался на птиц. На Суматре самый обычный фикус, украшение многих общественных помещений, растет в диком виде — это одно из самых больших деревьев в джунглях. Из липкого сока фикуса Турут делал птичий клей для ловли мелких птиц. Более крупную дичь, вроде фазанов и куропаток, он ловил в силки из лески. Он тщательно срезал мелкие деревца и ветки кустарника, так что образовывалась длинная низкая стена с лазами через каждые несколько ярдов, где ветки, расположенные очень остроумно, направляли птиц, бегающих по земле, прямо в петли силков. Наступая на ротановые циновки, скрытые под насыпанной кучей листьев, птицы освобождали спусковой крючок, придерживавший согнутую ветку, которая подскакивала вверх и туго затягивала петлю на ноге жертвы. Я стал покупать рыбу у Турута, платя за нее вдвое против цены, которую он получал в городе, и таким образом мне удалось несколько отвлечь его от ловли птиц, но при всем при том он умудрился изловить несколько куропаток.
По средам в Лау-Баленге был базарный день, и Парба каждую неделю отправлялся в дальний путь — закупал припасы и заходил за моей почтой. Он неизменно накупал больше, чем мог поднять, и ему приходилось нанимать носильщиков, которые помогали доставить груду риса и овощей в Сампоран. Однажды вечером он появился в лагере, сгибаясь под тяжестью покупок, а за ним шел приятель, тоже нагруженный как вол. Уже стемнело, а фонаря у них не было, и им пришлось последнюю милю пробежать бегом, чтобы добраться до дому, пока еще видна тропа. Вспотевший и запыхавшийся Парба сказал мне, что их третий спутник остался в лесу. У него вместо ноги деревяшка, и он за ними не поспевал, но леса он не боится и скоро должен подойти. У него тоже не было ни фонаря, ни даже паранга, который придал бы ему уверенности.
Они сделали большую глупость, выйдя в дорогу так поздно. Надо было оставаться ночевать в Лау-Джохаре и выходить утром. Но что было толку в упреках? Я схватил керосиновый фонарь и вышел навстречу одноногому путнику. Я шел по тропе почти целый час, но его все еще не было видно. Я уже решил, что он заблудился — в густой тьме джунглей было совершенно невозможно различить тропу. Внезапно я остановился как вкопанный. Прямо передо мной лежал колоссальный питон, его голова была как раз посередине тропы. Я осторожно обошел питона сторонкой и подобрался поближе, чтобы разглядеть его как следует. Упругое тело змеи было толщиной с ногу взрослого мужчины и терялось из виду в кромешной тьме.
Я задержался всего на несколько секунд, и тут из-за поворота показался ковыляющий хромой носильщик, не расставшийся со своим мешком кокосовых орехов. О том, что могло произойти, опоздай я на несколько минут, мне даже страшно подумать: бедняга весил не более сотни фунтов и по своей весовой категории вполне подходил в пищу питону. Безоружный калека был легкой добычей.