Ковчег Могущества

Тутмос задумался.
– Мне Осирис представился таким, – заговорил он наконец медленно и размеренно, – каким мы привыкли видеть его на рисунках, запечатленных в древних свитках. А теперь… – фараон тяжело вздохнул, – теперь пошли немедленно за Иниотефом и Рехмиром. Надеюсь, они уже прибыли, дабы успеть проститься со мной, пока я жив. Впрочем, не сомневаюсь, что вскоре придет и их время, и тогда они снова верно мне послужат…
Кхер Хеб поднялся и поспешил к выходу, дабы как можно проворнее исполнить волю фараона. Отворив дверь и окликнув слуг, дежуривших возле покоев Тутмоса на случай своевременного оказания той или иной помощи, молодой жрец в точности повторил им слова умирающего. И в тот же миг ему невольно подумалось: «Вероятно, на смертном одре все становятся добрее – и фараоны, и бедняки… А ведь еще совсем недавно имя Тутмоса IV Менхеперура повергало в ужас не только простых людей, но даже и нас, жрецов… Вряд ли несколькими днями раньше фараон снизошел хотя бы до взгляда в мою сторону, не говоря уж пусть и о короткой, но все же достаточно теплой беседе, которая состоялась только что».
С этими мыслями Хеб вернулся на свое место и вновь расположился подле столика черного дерева. Однако не успел он перемотать свиток папируса до следующей главы, как в покои фараона стремительно вошли двое: чати, срочно прибывший с южных рубежей царства, и наместник Ливии, также поспешивший оставить вверенные ему владения, едва узнал об ухудшении здоровья Тутмоса.
Выражение лица фараона потеплело, на губах появилось подобие улыбки.
– Рехмир, ответь, сколько уже лет ты мне служишь? – неожиданно сходу спросил он.
Чати задумался.
– Почти двадцать, о, мой повелитель, – ответил он после короткой паузы.
– А ты, Иниотеф? – Тутмос перевел взгляд на ливийского наместника, кожа которого изрядно почернела от долгих лет службы под палящим пустынным солнцем.
– Двадцать семь, о, солнцеподобный, – с поклоном ответил тот.
– Двадцать семь… – с ноткой грусти повторил фараон. И вдруг оживился: – А помнишь, как ты спас меня от слона?..
Конечно же, наместник прекрасно помнил тот случай, хотя он и произошел более двадцати лет назад. Тогда фараон Тутмос IV прибыл в Ливию именно с этой целью – поохотиться на слонов. И все бы ничего, да только вот одно из животных, явно не желая становиться жертвой энергичного фараона, неожиданно обхватило обидчика своим мощным хоботом и приподняло над землей, намереваясь, очевидно, поднять еще выше, а потом грохнуть с огромной высоты оземь. По счастью, помогло своевременное вмешательство наместника: не растерявшись и не позволив слону поднять незадачливого охотника слишком высоко, он ловким ударом меча отрубил слону часть хобота, благодаря чему Тутмос вышел из схватки с более сильным противником целым и невредимым.
– Помню, солнцеподобный, помню. Славные были времена…
Фараон слабо улыбнулся.
– Жизненная сила Ка оставляет меня, слуги мои! Молитвы жрецов служат всего лишь жалкой отсрочкой моего перехода в царство Осириса. Но я буду ждать вас там, мои верные слуги! И даже обещаю замолвить словечко перед верховными… – не закончив фразы, Тутмос хрипло рассмеялся.
Чати же, напротив, громко разрыдался в ответ.
– Рехмир! – воскликнул, нахмурившись, фараон. – Не смей лить по мне слезы! Ты должен радоваться за своего господина!.. Совсем скоро меня встретит бог Тот, и мы войдем вместе с ним в священную золотую барку, которая доставит меня в царство Осириса… Впрочем, я позвал вас не для прощальных речей, а чтобы наградить за многолетнюю и верную службу. – С этими словами Тутмос IV повернул лицо к Кхер Хебу и приказал: – Распорядись, чтобы внесли приготовленные шкатулки.
Молодой жрец привычно проворно исполнил волю повелителя.
И почти тотчас в покои фараона впорхнули две юные девушки в прозрачных одеяниях. Обе были стройны, грациозны и хороши собою, яркая самобытная внешность выдавала примесь у обеих нубийской крови. Каждая из красавиц держала в руках по шкатулке, выполненной из розового травертина.
Фараон едва заметно приподнял руку, и девушки, повинуясь его жесту, синхронно откинули крышки шкатулок.
За свою относительно короткую жизнь Кхер Хеб вдоволь успел уже налюбоваться красотой драгоценных камней и украшений, принадлежавших номархам, сановникам, их женам, многочисленным наложницам и дочерям, но камни столь потрясающего великолепия и таких внушительных размеров видеть ему еще не доводилось. А уж от мгновенно подсчитанной в уме их возможной стоимости у жреца буквально перехватило дух.
Верные же слуги фараона тем временем приняли щедрые дары с непритворной благодарностью. Благо юные нубийки тоже оказались частью подарка.
* * *
Рано утром Аменхотепу, сыну и преемнику Тутмоса IV, доложили об ухудшении состояния его солнцеподобного родителя. Аменхотеп тотчас отправил верного слугу в покои жены Теи и сыновей: старшего – Тутмоса (мальчику недавно исполнилось десять лет, и старый фараон особенно благоволил именно к нему) и младшего – Эхнотепа, который был тремя годами моложе брата.
Аменхотеп понимал, что наступивший день означает для него очень многое: его отец, Тутмос Менхеперура, именно сегодня должен будет надлежащим образом (то есть с соблюдением всех священных и светских формальностей) передать ему власть – как государственную, так и духовную. И именно с сегодняшнего дня Аменхотеп станет наконец не только фараоном с тронным именем Небмаатра Менес Аменхотеп III Гехеммут, но и Верховным жрецом Египта, служителем бога Ра [7]! А на церемонии подобной важности и значимости требовалось присутствие и царицы, и малолетних наследников.
Когда Аменхотеп, облаченный по столь торжественному случаю в белые одежды, приблизился к покоям отца, то сразу же увидел толпящихся у дверей сановников, среди которых заметил и советников – первого и второго. Благодаря завидным росту и стати на фоне собравшихся особенно выделялся министр Хану. После вступления на трон Аменхотепа сей господин искренне рассчитывал на получение вожделенной должности чати, ибо не сомневался в душе, что новый фараон, приступив к правлению царством, первым делом отправит сторонников отца на покой и освободит тем самым лакомые посты и должности исключительно для своих людей, к коим не без основания причислял и себя.
Стоило Аменхотепу окинуть пеструю толпу царедворцев снисходительно милостивым взглядом, как все тотчас пали ниц перед «восходящим солнцем» Египта.
Согласно своему статусу царица Тея не имела права являться на какое бы то ни было мероприятие раньше супруга, но сей факт, по правде говоря, не особо ее и удручал: напротив, именно благодаря этому обстоятельству она могла уделять своему туалету самое тщательное внимание.
Но вот наконец появилась и Тея – в сопровождении свиты прелестных девушек, услугами которых не гнушался время от времени и сам Аменхотеп. Не смотря даже на то, что имел, помимо жены, еще и нескольких наложниц. Одна из них, в частности, родила ему дочь Кийа, которая по возрасту была почти ровесницей Эхнотепа.
Когда двери покоев Тутмоса отворились, первым вошел Аменхотеп, за ним – Тея, следом – сыновья и дочери, затем – сановники в соответствии с их иерархическим положением при дворе. Вконец обессилевший старик-фараон по-прежнему пребывал на своем ложе. Голова его неподвижно возлежала на подушках, набитых размягченным хлопком.
Тутмос, старший внук умирающего фараона, отвел глаза и невольно обратил внимание на небольшую фреску, расположенную над изголовьем деда: на ней были изображены витиеватые иероглифы. Первая строка означала личное имя старого фараона, вторая – его тронное имя. Маленький Тутмос вдруг отчетливо осознал, что совсем скоро эта фреска исчезнет и на ее месте появится другая – с именами его отца, Аменхотепа III.
Согласно ритуалу, принятому в подобных случаях, Аменхотеп воссел в кресле, установленном в центре покоев. По правую руку от него расположилась Тея, по левую – разместились дети: сыновья Тутмос и Эхнотеп и дочери Сатамон и Бакетамон. Позади кресла Аменхотепа замерли, вытянувшись в струнку, хранитель печати (по совместительству – главный писарь) и молодой нубиец, носитель царского опахала. Маленькая Кийа вместе со своей матерью-наложницей стояла чуть поодаль, в рядах сановников.