Бали: шесть соток в раю
За этот успех ему пришлось жестоко поплатиться. Незваного гостя обнаружил царь ракшасов. В этот раз его сопровождали двое слуг, на которых была одежда, скроенная из разноцветных лохмотьев. Их лица скрывали маски, изображающие нечто среднее между физиономиями медведя и свиньи. Движения слуг Раваны были угловатыми и неуклюжими. Тем не менее они вместе с хозяином сумели окружить Ханумана и набросили на него сеть. Под плач солистов белой обезьяне связали руки и поставили на колени посреди сцены.
Это было сигналом для участников хора. Они поднялись и очистили большую часть площадки.
Слуги принесли несколько охапок мелкого хвороста, который стали разбрасывать вокруг Ханумана.
Судя по запаху, он был пропитан спиртом.
Краем глаза я увидел, что близ выхода со сцены появился человек с автомобильным огнетушителем в руках. Действительно, нам предстояло пережить огненное приключение. По легенде, в которую балийцы свято верят, Равана приказал поджечь хвост Ханумана. Мудрая обезьяна была поглощена языками пламени, но не превратилась в ярко-белый пепел. Тело Ханумана было неуязвимо и для огня, и для оружия слуг Равана. Размахивая своим горящим хвостом словно факелом, он поскакал по столице ракшасов и поджег ее. После этого потушил в океане хвост и одним прыжком достиг материка, где его ждал в нетерпении Рама.
На арене вспыхнуло яркое пламя, которое со всех сторон окружило белую обезьяну. Та насмешливо покрутила головой, демонстрируя свое пренебрежение к слугам Раваны, а потом вдруг распрямилась и вскочила на ноги. Неуязвимому Хануману подобные приключения были не страшны.
Демонстрируя это, он стал расшвыривать босыми ногами кучки горящего хвороста. Слуги Раваны и сам великий ракшас с воплями бежали с площадки, а Хануман еще некоторое время изображал нечто вроде пляски на углях.
Когда последняя куча мусора была им растоптана, Хануман поднял к небесам руки, символизируя свою силу и свободу, после чего направился за кулисы, чтобы сообщить обо всем случившемся Раме. Человек с огнетушителем быстро погасил тлеющий хворост, и на сцену вернулся хор.
Остальная часть спектакля меня не впечатлила. Хор слаженно «кечакал», его солисты гнусаво восхваляли воинское искусство Рамы, который сражался с Раваной и его слугами. Но девушка, изображавшая Раму, по-прежнему не могла скрыть свое жеманство. И даже поднимала лук для решающего удара стрелой так, словно это была косметичка, с содержимым которой она предлагала ознакомиться своему противнику.
Совокупными усилиями Рамы и Ханумана ракшасы были побеждены, а Сита, пикантно потупив глазки, оказалась в объятиях своего всеполого супруга. Зрители аплодировали, хор с достоинством раскланивался, я же наблюдал за Мартой.
— Вам понравилось? — спросила она у меня.
— Очень, — почти искренне ответил я. — Но без ваших подсказок я выглядел бы не менее глупо, чем большинство зрителей.
— По-моему, они выглядят не глупо, а довольно но, — парировала моя спутница.
Зрители высыпали на сцену и перемешались с артистами. Мелькали вспышки фотоаппаратов; особенно много туристов хотели сфотографироваться с Хануманом. Подвыпившие англичане плотоядно пристраивались к Раме и Сите.
— Давайте и мы сделаем фотографию! — предложил я.
— О да, конечно, — рассеянно согласилась Марта. — Передайте фотоаппарат моему брату, он попросит артиста, который вам понравился, подойти к вам.
— Дорогая Марта, я хотел бы сфотографироваться вместе с вами, — настаивал я.
— Зачем вам это? — устало спросила балийка, и я неожиданно прочитал в ее глазах холод. — Выберите артиста и фотографируйтесь… Спартак уже ждет вас. На выезде от Улувату будет пробка, а завтра всем нам рано вставать.
Глава шестая
Амок
— Balinesian breakfast, sir.
Возразить было нечего. Потягивая кофе, я читал Стефана Цвейга.
Представление не давало мне покоя. И не столько само действо, сколько то, как на него реагировала публика и в особенности Марта. Неожиданное обнаружение книги Стефана Цвейга я посчитал для себя знаком.
В каждой гостинице есть шкафчики, куда складывают книги, оставленные постояльцами — своего рода бесплатная библиотека. Вернувшись вчера вечером, я заглянул в такой шкаф и обнаружил несколько книг на русском. Помимо потертых детективов там нашелся томик австрийского писателя. Пролистав содержание, я увидел название «Амок».
Время для чтения неожиданно образовалось утром. В половину пятого я проснулся от тревожного сна. Мне снилась Марта, она стояла напротив меня и что-то от меня требовала. Пробудившись, я уже не мог вспомнить ее слов, но ощущение тревоги не проходило.
Умывшись, я вышел из бунгало. Дорожки внутри отеля освещали несколько фонарей. Чуть слышно дышало море, воздух оставался неподвижен — еще не наступило время для запуска певучих воздушных змеев. Но со стороны улицы доносился шум множества человеческих голосов. Я решил полюбопытствовать и проследовал к выходу из гостиницы. Ресепшен представлял собой отдельный домик, через двери в котором постояльцы попадали во внутренний парк нашей деревни. Я ожидал увидеть его двери закрытыми, а охранника и дежурного менеджера спящими. Однако створки были распахнуты, охранник стоял по ту их сторону и смотрел на заполненную местными жителями улицу.
Я никогда не видел сразу столько жителей Нуса Дуа. Нет, они не скрываются от европейцев, предлагая, порой настойчиво, свои услуги, но чаще занимаясь собственными делами в многочисленных лавках или мастерских. Но теперь они вышли на улицу, празднично одетые, в сопровождении разновозрастной детворы. Собственно, детские голоса и были причиной основного шума. Взрослые говорили приглушенно, явно помня о постояльцах ближайших гостиниц.
— Что за гамельнский дудочник вытащил их из постелей? — спросил я у вполне бодрой девушки-менеджера.
С историей о гамельнском крысолове она знакома не была, но объяснила, что сегодня у жителей Бали праздник. Они почитают Госпожу Земли: в стародавние времена именно в этот день начинался осенний сев риса.
— Они идут в храмы поклониться предкам, которые правильно почитали Госпожу Земли.
— А почему праздник отмечают ночью?
— Нужно успеть до рассвета. Тогда в делах будет удача. А сразу после восхода солнца — идти на работу, чтобы не потерять ни минуты доброй кармы. Туристы, проснувшись, даже не заметят, что прошел праздник.
Насмотревшись на торжественно вышагивавших аборигенов, я вернулся в бунгало. Однако заснуть не удавалось, и Цвейг оказался очень к месту.
На завтрак я вышел одним из первых. Чтение окончательно пробудило голову, а зарядка и кофе разогнали кровь в жилах. Я был готов к поездке задолго до того, как за мной заехал Спартак.
Цвейг писал про малайцев. Но и на Бали был свой амок — воинское безумие, которое охватывало воинов, и они разили не только врагов, но и самих себя, испытывая упоение от крови и боли: своей и чужой. Несколько царских семейств, погубивших себя во время голландского завоевания, были обуяны именно амоком. После смерти таких людей почитали как богов — даже если их жертва не приносила победу.
Цвейгу удалось описание подобного туземного безумия — превращение обычного забитого, спивающегося малайца в машину убийства, несущуюся по родной деревушке с крисом в руке. «„Амок! Амок!“, — все обращается в бегство… а он мчится, не слыша, не видя, убивая встречных… пока его не пристрелят, как бешеную собаку, или он сам не рухнет на землю…» Но куда больше писателя интересовал другой амок — любовный. Поэтому рассказанная им история зацепила мое внимание. Страсть, гнев, манящая в бездну недоступность, грех, южное ночное небо, амок, смерть… Мелодрама, разыгрывающаяся на экзотическом колониальном фоне. Любовь, сопровождаемая прививкой индокитайского вируса. Иначе во времена Цвейга привлечь внимание читателя было трудно.
