Роковой рейд полярной «Зебры»

— Наверное, вычитал где-то.
— Ну-ну, вычитал… — он бросил на меня невозмутимый взгляд, затем вернулся к газете:
«В сообщении из Москвы, — продолжил он, — говорится, что около двадцати часов назад из Мурманска вышел атомный ледокол «Двина», самый мощный в мире, и сейчас он идет на большой скорости прямым курсом к полярным льдам. Однако специалисты не надеются на успех, поскольку в это время года отдельные массы плавучего льда уже спрессовались в сплошное ледовое поле, непреодолимое даже для такого ледокола, как «Двина».
Единственная слабая надежда на спасение для оставшихся в живых — подводная лодка «Дельфин». Но, судя по всему, шансы на успешный результат у спасательной экспедиции явно невелики. Маловероятно, что «Дельфину» удастся пройти несколько сот миль под сплошным ледовым полем, равно, как и то, что он сможет пробить лед в нужном месте, даже если будет установлено точное место нахождения оставшихся в живых людей. Тем не менее, вполне очевидно, что единственное в мире судно, способное пробиться в заданный район, — это «Дельфин», гордость американского атомного подводного флота».
Хансен прервался и некоторое время читал про себя. Затем он сказал:
— Вот и все. Дальше идет подробное описание «Дельфина» — это мы и сами знаем. И куча всякой забавной дребедени, типа того, что команда «Дельфина» — цвет элиты американского военно-морского флота.
Роулингс, похоже, остался недоволен Забрински, белый медведь с красной мордой осклабился, ловко извлек из кармана пачку сигарет пустил по кругу. Потом, посерьезнев, он сказал:
— Да, собственно, а чего эти чокнутые забыли на «макушке мира»?
— Они же метеорологи, болван, — растолковал ему Роулингс, — или ты пропустил слова лейтенанта мимо ушей? Ты на этом словечке, конечно, язык сломаешь, — снисходительно прибавил он. — Зато лейтенант прожевал его лихо. Запоминай, Забрински, это станция, где изучают погоду.
— Вот я и говорю — чокнутые, — проворчал Забрински. — Какого черта их туда занесло, лейтенант?
— А ты спроси доктора Карпентера, — сухо отрезал Хансен, уставившись в заиндевевшее окно, за которым в сгустившемся мраке кружил серый снег, как будто его холодные глаза узрели где-то далеко-далеко обреченных людей, дрейфующих навстречу гибели в бескрайнем суровом ледовом плену. И потом прибавил: — Я думаю, он знает гораздо больше меня.
— Мне мало что известно, — признался я. — И в том, что я знаю, нет ничего таинственного или ужасного. Для метеорологов Арктика и Антарктика — две крупнейшие области, где формируется климат нашей планеты, именно они влияют на погоду в других районах земного шара. Об Антарктике нам уже все известно, а вот об Арктике мы не знаем практически ничего. Поэтому мы выбираем подходящую плавучую льдину, ставим домики, переправляем туда ученых с оборудованием, и те с полгода или около того знай себе дрейфуют вокруг «крыши мира». У вас, американцев, уже действуют две или три такие станции. У русских, насколько я знаю, с десяток, большей частью они дрейфуют в Восточно-Сибирском море.
— А как они устанавливают эти станции, док? — спросил Роулингс.
— По-разному. Ваши предпочитают ставить их зимой, когда льды замерзают настолько, чтобы мог сесть самолет. Американцы обычно вылетают с мыса Барроу на Аляске и кружат над ледовым полем до тех пор, пока не отыщут плавучую льдину подходящих размеров — даже если льды спрессовались и смерзлись, опытный специалист может сказать, какая из них останется целой и невредимой в оттепель, когда начнется вскрытие ледяного покрова. Потом прилетает самолет с лыжными шасси, выгружает домики, аппаратуру, имущество, припасы, высаживает людей, и те начинают оборудовать станцию.
Русские предпочитают летнее время и корабли. Как правило, в таких операциях участвует атомный ледокол «Ленин». Он просто пробивает тонкий летний лед, оставляет грузы и людей за бортом и дает тягу, пока льды снова не смерзлись. Таким же образом мы поступили и с «Зеброй» — это наша единственная дрейфующая полярная станция. Русские посадили наших полярников на борт «Ленина», потому как сотрудничество в области метеорологии на руку всем странам — и высадили их во льдах к северу от Земли Франца-Иосифа. «Зебра» уже значительно удалилась от своей начальной позиции: полярные льды, сплошь покрывающие Северный Ледовитый океан на полюсе, не поспевают за вращением Земли, которая кружится вокруг своей оси с запада на восток, то есть они как бы смещаются на запад по отношению к общему вращению земной коры. Значит, в настоящее время станция находится где-то в четырехстах милях севернее Шпицбергена.
— Они и впрямь рехнулись, — сказал Забрински. Немного помолчав, он поглядел на меня с любопытством и прибавил:
— Выходит, вы служите в британском флоте, док?
— Извините грубияна Забрински, доктор Карпентер, — холодно сказал Роулингс. — В отличие от нас, остальных, он был лишен преимуществ хорошего воспитания. Оно и понятно: родился-то он в Бронксе.
— А чего такого я сказал? — невозмутимо проговорил Забрински. — Я же имел в виду Королевский флот. Правда, док?
— Можно сказать, я приписан к нему.
— Разумеется, внештатно, — кивнул Роулингс. — А с чего это вдруг вас потянуло в Арктику, док? Если в отпуск, то там мне жарко, доложу я вам.
— Людям на «Зебре» понадобится срочная медицинская помощь. Если, конечно, они еще живы.
— У нас на борту есть свой врач, и он, как я слыхал от тех, кого он пользовал, довольно ловко управляется со стетоскопом. Большой спец.
— Доктор, ваше стремление просто неразумно, — строго заметил Забрински.
— Именно это я и имел в виду, — как бы извиняясь, пояснил Роулингс. — Мне нечасто случается общаться с таким же образованным человеком, как я сам, так что поневоле станешь походить на остальных. Дело в том, что «Дельфин» битком набит лекарствами.
— Не сомневаюсь, — улыбнулся я. — Да, но оставшиеся в живых люди, которых нам предстоит найти, могут страдать от переохлаждения, обморожения и даже гангрены. А я в таких делах действительно кое-что смыслю.
— Неужели? — Роулингс углубился в изучение того, что осталось на дне его чашки. — Интересно, как можно стать таким специалистом?
Хансен, очнувшись, оторвал взгляд от окна, за которым царил снежный мрак.
— Доктор Карпентер не в суде, — мягко сказал он. — И совещание обвинителей на этом прекращается.
Допрос прекратился. Подобную фамильярность в общении между офицером и подчиненными, эдакое лихое панибратство и снисходительно-пренебрежительное обращение друг к другу, обогащенное обманчивыми оттенками, присущими дешевой комедии, — все это я уже видел раньше, хоть и нечасто. Нечто похожее я наблюдал в общении между членами экипажа одного новейшего бомбардировщика британских военно-воздушных сил: такие дружеские взаимоотношения возможны только в тесно сплоченной группе знатоков своего дела, где каждый сознает свою полную зависимость от остальных членов группы. Невольная бесцеремонность и фамильярность в отношениях вовсе не свидетельствует об отсутствии дисциплины, как раз напротив: это есть доказательство высочайшего уровня самодисциплины, когда один специалист ценит в другом не только его профессиональное мастерство, но и чисто человеческие достоинства. Ясно было и то, что в своем поведении моряки руководствуются определенным неписаным сводом правил. В кажущемся бесцеремонно-непочтительном отношении Роулингса и Забрински к лейтенанту Хансену угадывалась некая незримая черта, за которую ни один из них никогда бы не переступил; что же до Хансена, то он всячески старался не показывать своего превосходства над подчиненными, когда бросал в их адрес колкие замечания. Хотя при этом ни у кого из них не возникало ни тени сомнения насчет того, кто здесь начальник.
Покончив с расспросами, Роулингс и Забрински принялись на чем свет стоит костерить Шотландию и, в частности, базу Холи-Лох, как совершенно непригодную для подводных лодок, как вдруг мимо окна столовой пронесся джип — в свете его фар снежная круговерть казалась еще гуще и темнее. Прервавшись на полуслове, Роулингс вскочил на ноги, потом медленно и задумчиво опустился на стул.