Мари

— Почему невозможно, минхеер? — спросил я.
— По трем причинам, Аллан, каждая из которых решающая. Ты — англичанин, а я не желаю, чтобы моя дочь вышла замуж за англичанина… Это первая причина. Ты беден, что не компрометирует тебя, но с тех пор, как я разорен, моя дочь не может выйти замуж за бедного человека… Это вторая причина. Ты живешь здесь, а мы с дочерью уезжаем отсюда, таким образом не можешь жениться на ней… И это третья причина, — и он замолчал.
— А нет ли и четвертой, — спросил я, — которая является истинной причиной? Именно, что вы желаете выдать свою дочь за кого-либо другого?
— Да, Аллан, раз уж ты принуждаешь меня к этому, имеется и четвертая причина. Я обручил мою дочь с ее двоюродным братом, Эрнандо Перейрой, человеком с состоянием и в зрелом возрасте; не мальчиком, а мужчиной; имеющим собственную точку зрения и могущим содержать жену.
— Я понимаю, — ответил я спокойно, хотя в моем сердце бушевал настоящий ад. — Но… скажите мне, минхеер, обручилась ли лично Мари, или, быть может, она ответит собственными губами на этот мой вопрос.
— Да, Аллан, — спокойно вмешалась Мари, — я обручилась лично: с тобой и ни с каким другим мужчиной.
— Вы слышали, минхеер? — обратился я к Марэ.
Как обычно, он легко пришел в возбуждение. Он неистовствовал, спорил, ругал нас обоих. Он говорил, что никогда не разрешит этого, что скорее увидит свою дочь в могиле. Что я злоупотребил его доверием и осквернил его гостеприимство, что он застрелит меня, если я близко подойду к его девочке. Что она еще несовершеннолетняя и по закону только он может распоряжаться ее брачными делами. Что она должна сопровождать его во время переезда, чего, конечно, не смогу сделать я, и еще много другого в этом роде…
Когда, наконец, он утомился и ударил своей любимой трубкой по столу, заговорила Мари:
— Отец мой, ты знаешь, что я тебя горячо люблю, ибо после смерти моей матери мы являлись всем друг для друга, не так ли?
— Конечно, Мари, ты — моя жизнь и даже больше чем жизнь!
— Очень хорошо, отец. И поскольку дело обстоит именно так, я признаю твою власть надо мной, что подтверждается и законом. Я допускаю, что ты имеешь право запретить мне выйти замуж за Аллана, и, поскольку я еще несовершеннолетняя, я не выйду за него из-за моего долга по отношению к тебе. Но, — она поднялась и посмотрела ему прямо в глаза, и какой величественной в этот момент была она в своей простой силе и полной грации юности! — имеется одно обстоятельство, отец мой, которое я не признаю… — твое право заставить меня выйти замуж за другого мужчину. Как женщина со своей сильной волей, я отвергаю это право! И как бы мне ни было больно, отец мой, я отказываю тебе во всем, и если ты будешь настаивать, я умру… Я здесь отдала себя Аллану на добро и зло и, если не смогу выйти за него замуж, то уйду в могилу невенчанной. Если мои слова причиняют тебе боль, я умоляю простить меня, но в то же время помнить, что они являются моими словами, которые не могут быть изменены!
Марэ смотрел на свою дочь, а она на него. В первый момент я подумал, что он близок к тому, чтобы проклясть ее, но, если это и было так, нечто в ее глазах, казалось, изменило ход его мыслей, ибо все, что сказал Анри Марэ, было:
— Непокорная, подобно всем остальным в твоем роду! Хорошо, я передаю это дело в руки Судьбы. Пока ты несовершеннолетняя, а это продлится около двух лет, ты не можешь выйти замуж без моего согласия и должна сейчас же пообещать мне не делать этого. Теперь мы переселяемся из этой страны в отдаленные земли. Кто знает, что может случиться там?
— Да, — сказал мой отец торжественным голосом, — кто знает, за исключением Бога, который управляет всем и разрешит эти вопросы согласно собственной воле, Анри Марэ?.. Слушайте, — продолжал он после небольшой паузы, потому что Марэ не ответил, а уселся и мрачно уставился глазами в стол, — вы не желаете, чтобы мой сын женился на вашей дочери по различным причинам, одной из которых является то, что вы считаете его бедным, а более богатый поклонник изменит ваше бедственное положение, предложив себя в мужья вашей дочери. Но главнейшая причина заключается в его английской крови, которую вы так ненавидите, хотя, благодаря милосердию Бога, он спас ее жизнь, а вы не желаете, чтобы он разделил с нею эту жизнь. Разве не так?..
— Да, это правда, минхеер Квотермейн. Вы — англичанине — спекулянты и мошенники, — ответил Марэ возбужденно.
— И поэтому вы отдали бы свою дочь не за скромного и честного человека, а за этого ненавистника англичан и заговорщика против своего короля, Эрнандо Перейру, которого вы любите, ибо он единственный остался от вашего древнего рода.
Марэ, очевидно, вспомнил послеобеденный инцидент и сарказм моего отца заставил его замолчать.
— Ладно, — продолжал мой отец, — хоть и я люблю Мари и знаю ее как ласковую и чистосердечную девушку, я никогда не хотел, чтобы она вышла замуж за моего сына. Я предпочел бы видеть его женатым на какой-нибудь англичанке и не втягиваться в сеть буров и их заговоров. Но совершенно ясно, что эти двое любят друг друга сердцем и душой. И поскольку это так, я говорю вам, что разлучать их и принуждать каждого из них к другому браку, является преступлением перед Богом, о чем, уверен, он подаст вам знак и оплатит сторицей. Странные вещи могут случиться в тех землях, куда вы направляетесь, Анри Марэ. Не желаете ли вы, в таком случае, согласиться оставить вашего ребенка в надежных руках?
— Никогда! — воскликнул Марэ. — Она будет сопровождать меня в новое жилище, которое не будет находиться в тени вашего проклятого британского флага…
— Тогда мне не о чем больше говорить. И здесь и там все будет на вашей совести, — торжественно ответил мой отец.
Теперь, не в состоянии больше сдерживаться, вмешался я:
— Но мне есть что сказать, минхеер. Разлучить Мари и меня — грех и это наверняка разобьет ей сердце. А что касается моей бедности, то у меня есть кое-что, быть может, даже больше, чем вы думаете, а в этой богатой стране состояние зарабатывается теми, кто работает, что я и буду делать ради нее. Человек, которому вы хотите ее отдать, сегодня проявил свою натуру и, раз он смог выкинуть такую низкую штучку, чтобы завоевать приз, он сыграет еще худшие штуки, чтобы завоевать большие ценности. Кроме того, все это должно лопнуть, ибо Мари все равно не выйдет за него замуж.
— А я говорю, что выйдет, — резко ответил Марэ. — А если даже и не выйдет, она должна сопровождать меня, а не оставаться здесь, чтобы стать женой англичанина.
— Сопровождать тебя я буду, отец, и разделю твою долю до конца, — спокойно сказала Мари. — Но за Эрнана Перейру замуж не выйду!..
— Быть может, минхеер, — добавил я, — могут наступить дни, когда вы опять будете довольны помощью «английского парня».
Эти слова были сказаны наобум, это было своего рода восклицание сердца, вызванное грубостью Марэ и его оскорблениями, подобно воплю животного от удара. Я тогда не знал, как верны они были, но со временем станет так, что правда неведомыми путями вырвется из родника тайного познания, скрытого в наших душах.
— Когда я захочу твоей помощи, я попрошу тебя об этом! — взревел Марэ, который, зная что он неправ, пытался прикрыть эту неправоту предельной грубостью.
— Прошенный или непрошенный, пока я жив, в будущем я буду делать так, как делал в прошлом, минхеер Марэ. Бог простит вам за то горе, которое вы принесли Мари и мне.
Тут Мари начала тихо плакать, а я закрыл глаза рукой, не в силах вынести это зрелище. Марэ, который, когда не бывал под влиянием своих предубеждений или страстей, обладал мягким сердцем, также был тронут, но пытался скрыть свои чувства. Он обратился к Мари и сказал, чтобы она отправлялась спать, и она, все еще плача, подчинилась.
Тогда мой отец поднялся и сказал:
— Анри Марэ, мы не можем уехать отсюда ночью, потому что лошади в краале и их трудно найти в такой темноте, так что мы вынуждены воспользоваться вашим гостеприимством до рассвета.