Трагедия диких животных

Так уж повелось с легкой руки Эдвардса – разуметь под кваггами самок всех зебр. Ошибки авторитетов нелегко бывает искоренить. В истории человечества много таких примеров. Судьба квагги – лишь малозначительный эпизод в длинной серии канонизированных недоразумений.
Даже француз Бюффон, один из самых крупных натуралистов всех времен и народов, в знаменитой «Истории четвероногих животных», опубликованной в 1787 году, называет кваггу самкой зебры.
Но буры, голландские поселенцы в Южной Африке, не читали зоологических трактатов и, наверное, поэтому не усвоили ошибок ученых. Они знали, что квагга – совсем особый вид диких лошадей: она похожа на зебру, но не зебра. Полосы у нее отчетливо заметны только на голове и шее. Туловище же бурое, а ноги и хвост белые. Сложение у квагги более приземистое и плотное, чем у зебры, и пропорциями своими она напоминала скорее пони, чем лошадь.
Буры называли кваггу «квакка», а готтентоты, у которых голландцы заимствовали это имя, – «кхоуа-кхоуа». Название это, как полагают, ономатопическое, звукоподражательное: квагга действительно басовито «лаяла», почти как мастиф – «кхоуа-кхоуа».
Многотысячные стада этих забавных полузебр, до того как европейцы появились в Африке, паслись в бескрайних степях, простиравшихся от мыса Доброй Надежды до реки Оранжевой и дальше к северу почти до самой Лимпопо. Квагги всегда держались в компании с белохвостыми гну и страусами. Страусы лучше видят, а квагги и гну лучше чуют. Сочетание получилось отличное: львов и людей объединенные таким образом животные замечали скорее, чем в «сегрегированных» стадах.
Но и дружеский альянс с гну и страусами не спас квагг от гибели. Бурам потребовались их шкуры для бурдюков; в них хранили они зерно, а мясом квагг кормили рабочих-африканцев, которых насильно заставляли обрабатывать свои поля. Из шкур, снятых с ног квагг, шили домашнюю обувь – вельшоонсы. Говорят, будто вначале квагг было так много, что бурам не хватало свинца, чтобы в них стрелять. Из трупов они вырезали пули, заряжали ими ружья и снова палили в беззащитных животных, которые не успевали даже далеко разбежаться.
В результате через семьдесят лет после приобщения к науке квагги уже стали достоянием палеонтологических музеев: две последние квагги в Капской провинции были убиты на горе Тигерберг в 1850 году. В Оранжевой Республике несколько диких квагг в глуши полупустынных степей дожили до рокового 1878 года, когда их не стало.
Еще лет за сто до этих трагических событий шестнадцать квагг привезли в Европу. В Париже одна из них в покое и благополучии жила шестнадцать лет. Пара других квагг, запряженных в экипаж, каждое утро торжественно дефилировала по Гайд-Парку в Лондоне. Квагга, которая двадцать лет пробыла пленницей Лондонского зоопарка, дождалась даже времен Дагера и была сфотографирована. Это единственная фотография единственной сфотографированной в живом виде квагги!
Но лондонскую кваггу пережила амстердамская. К тому времени ни у кого уже не было сомнения, что эта квагга последняя! В Африке не осталось ни одной, и в Европе тоже их не было. Полосатая лошадь в Зоологическом саду Амстердама меланхолически доживала свой век, а натуралисты и те люди, для которых бурдюки не олицетворяют лучших ценностей мира, в бессильном отчаянии смирялись с мыслью, что будущие поколения людей никогда уже не увидят этих прекрасных животных, ведь через год-два наступит смерть вида.
Это случилось 12 августа 1882 года: последняя на земле квагга умерла.
А в 1917 году майор Мэннинг вернулся из путешествия по плоскогорью Каоко (в Юго-Западной Африке) с потрясающей новостью: он сам видел, уверял Мэннинг, целое стадо живых квагг! Во всяком случае, зебры, которых он встретил, были необычного вида: бурые и с полосами только спереди.
Позднее и другие путешественники, и охотники клялись, что в Каоко попадались им бурые полуполосатые лошади. И бушмены говорили: такие зебры еще встречаются в их степях.
Может быть, немногие уцелевшие в глуши южноафриканских степей квагги расплодились и стали попадаться на глаза охотникам? Может быть. Но торжествовать еще рано: это могли быть гибриды ослов и зебр, которые выглядят почти как квагги.
Но скорее всего, полагают знатоки, причиной охотничьих миражей были зебры Гартманна. Говорят, что в жаркий полдень, когда солнце немилосердно палит над головой и туманное марево струится над степью, зебры Гартманна кажутся издали темно-бурыми ослами: их черные и белые полосы сливаются в однотонный промежуточный колер.
Этот оптический обман и породил, по-видимому, легенду о воскресших кваггах, которые навсегда исчезли с лица земли. Серьезные исследователи не нашли пока никаких достаточно веских доказательств, которые убедили бы нас, что это не так.
 
О том, как открыли и перебили капустниц
В четверг 4 июня 1741 года пакетбот «Св. Петр» покинул гавань Петропавловской крепости на Камчатке и взял курс на восток. Кораблем командовал капитан-командор Свендсен, датчанин на русской службе, которого царь Петр, когда бывал в хорошем настроении, ласково величал Иваном Ивановичем. Сам же командор называл себя Витусом Берингом. Его отца звали Ионой Свендсеном, но Иван Иванович предпочел девичью фамилию матери. Капитан и почти половина команды не вернулись из этого знаменитого и тяжелого плавания.
В конце своей деятельной жизни Петр I вспомнил «то, о чем мыслил давно и что другие дела предпринять мешали», то есть о дороге через Ледовитое море в Китай и Индию. За три недели до смерти он написал любезному Ивану Ивановичу монаршую инструкцию: «На ботах плыть с Камчатки возле земли, которая идет на Норд,… искать, где она сошлась с Америкой… и самим побывать на берегу… и, поставя на карту, приезжать сюды».
Летом 1728 года экспедиция вышла из устья реки Камчатки. Медленно продвигаясь на север, прошла через Берингов пролив в Чукотское море и… вернулась обратно, не увидев даже американского берега.
И вот теперь, через тринадцать лет после первой неудачной попытки, шестидесятилетний и уставший Витус Беринг опять повел «на обыскание американских берегов от Камчатки» новый, построенный в Охотске корабль и семьдесят восемь человек матросов и офицеров  {15}.
Среди этих семидесяти восьми человек, связавших отныне свою судьбу с капитан-командором Берингом, был молодой натуралист Георг Вильгельм Стеллер, который прославился описанием этого печального путешествия и мирных морских гигантов, открытых совершенно неожиданно в конце пути из Америки.
Стеллер родился в Германии. «Двадцатипятилетним юношей, – говорит наш академик и эрудит Л.С. Берг, – он приехал в Петербург искать счастья». Здесь сначала работал врачом, а потом адъюнктом натуральной истории при экспедиции Беринга.
Это был натуралист даровитый, вспоминает о нем его коллега и современник Иоганн Гмелин, и путешественник прирожденный. Никакие трудности его не смущали. В пути обходился очень малым: возил с собой одну плошку, в которой и пищу варил, и ел, и пил. «Всякое платье и всякий сапог были ему впору. Всегда он был весел». Стеллер – наблюдатель «весьма точный». Но вот характер у него, говорят, был неважный: заносчивый и с «весьма неприятной склонностью вмешиваться в дела, которые его официально не касались». Впрочем, с людьми талантливыми такое случается нередко…
…И вот после сорока двух дней плавания по неспокойному и туманному морю люди Беринга, наконец, увидели на горизонте снежные вершины огромной горы. Это был хребет Святого Ильи на южном берегу Аляски. Большие кедры и пихты росли у его подножия.
«Св. Петр» повернул на запад и через два дня бросил якорь в бухте у небольшого острова Каяк. На берег послали за пресной водой ял, и на нем отплыл Стеллер (которого Беринг отпустил, впрочем, с неохотой)  {16}. Он пробыл на острове всего около десяти часов, но успел, однако, собрать интересные сведения о местных людях, животных и растениях (успел описать 163 вида растений!). Стеллер открыл даже новый, неизвестный науке вид сойки, названный позднее его именем – Cyanocitta stelleri.