Адъютант его превосходительства

Деникин понимал, что, в сложившихся условиях ему надо действовать. Действовать масштабно и решительно. Для этого необходимо уже в ближайшие дни объявить директиву, в которой бы определялись стратегические пути летне-осенней кампании и её конечная цель — Москва. Антон Иванович был убеждён, что только она, эта далёкая и заветная цель, ещё способна воспламенить в душах новые надежды и вызвать к жизни новое горение.
Общие контуры директивы у Деникина уже созрели. Теперь предстояло самое неприятное: соблюдая политес, выслушать о ней соображения одного-двух командующих армиями и заручиться их поддержкой на случай… Впрочем, военное счастье переменчиво и случаев, при которых понадобится личная поддержка командующих, может возникнуть множество.
Ранним солнечным утром командующий Добровольческой армией генерал Ковалевский прибыл в Екатеринодар. На вокзале его встретил старший адъютант главнокомандующего князь Лобанов, усадил в автомобиль и повёз в ставку.
Ставка Деникина размещалась в приземистой двухэтажной гостинице «Савои», обставленной с крикливым купеческим шиком. Днём и ночью возле штаба гудели моторы броневых «остинов» и «гарфордов»…
В длинных бестолковых коридорах, куда выходили многочисленные двери номеров, сновали адъютанты и дежурные офицеры, поминутно хлопали двери, доносился стук телеграфных аппаратов, кто-то в конце коридора надрывался в телефонную трубку, читая параграфы приказа, по нескольку раз повторяя каждую фразу. Вся эта суета вызвала у Ковалевского раздражение. Она, по его мнению, мало соответствовала военному учреждению такого крупного ранга, где должны были царить упорядоченность и строгая дисциплина.
Князь Лобанов почтительно провёл Ковалевского в кабинет главнокомандующего.
Деникин, в просторной серой тужурке, в брюках с лампасами, стоял возле карты, испещрённой красным и синим карандашами, в глубине большого номера, переоборудованного под кабинет. Представиться по форме главнокомандующий Ковалевскому не дал. Они облобызалась, и Деникин усадил генерала в кресло.
— Владимир Зеноновнч, я вызвал вас, чтобы посоветоваться, — сразу же приступал к делу главнокомандующий.
Ковалевский с трудом скрыл удивление. Насколько он знал Деникина, не в характере этого упрямого честолюбца было испрашивать чьих-то советов. С чего бы это? Не иначе что-то задумал, ищет единомышленников. Не советчиков, а единомышленников.
Эти мысли промелькнули мгновенно — одна за одной. Паузы не последовало — Ковалевский тотчас же сказал:
— Рад быть полезным, Антон Иванович.
Деникин пытливо посмотрел на Ковалевского, пощипал седую — клинышком бородку и удовлетворённо кивнул:
— Я признателен вам, Владимир Зенонович. — И, словно зная, о чем минуту назад думал его собеседник, добавил с горечью: — В штабе у меня много советчиков! И все — по-разному! Одни уже договорились до того, что советуют сдать красным Донбасс, а вашу армию перебросить под Царицын в подчинение Врангеля…
Пухлой рукой Деникин сжал остро оточенный карандаш, и в наступившей тишине Ковалевский явственно услышал сухой деревянный треск — трудно было ожидать такую силу в маленькой руке. Отброшенный карандаш скользнул по столу, кроша грифель.
Для Ковалевского не было секретом, что командующий Кавказской армией барон Врангель настаивал на том, чтобы главным стратегическим направлением стало царицынское. Только объединившись с армией Колчака, категорически заявлял он, можно добиться решающего успеха в кампании.
Деникин же отстаивал иную точку зрения. Разногласия между Деникиным и Врангелем были затяжные, резкие, с многочисленными язвительными намёками, мелочными придирками, уколами исподтишка. Телеграммы от Врангеля шли потоком — то насмешливые, то терпеливо-выжидательные, то откровенно злобные и жёлчные. Даже сейчас, когда наметились первые успехи в наступлении, барон стремился доказать превосходство своих стратегических и тактических замыслов.
Деникин, сдерживая охватившее его раздражение, резко встал и подошёл к Ковалевскому, который не поспел за ним встать сразу. Главковерх, положив ему на плечо руку, попросил остаться в кресле. Пожалуй, жест этот продиктовала не только любезность старшего по чину, но и привычный расчёт человека невысокого роста, не любящего смотреть на рослых собеседников снизу вверх.
— А того не понимают господа генералы, что время для споров и придворной дипломатии прошло! — продолжал Деникин. — Ответственность за судьбу России отметила всех нас своей печатью, всем нам нести один крест! — Он прошёлся по кабинету, мягко ставя на ковёр ноги, обутые в генеральские, без шнурков, ботинки, и опять остановился возле Ковалевского. — Настала пора решительных действий, Владимир Зенонович. Я готовлю сейчас директиву, в которой хочу досконально определить стратегические пути нашего наступления. И его конечную цель…
Ага, вот в чем дело!..
Ковалевский знал, что своим высоким положением главнокомандующего вооружёнными силами Юга России Деникин обязан отнюдь не личным достоинством или выдающимся военным дарованиям и уж, конечно, не популярностью в русской армии, где не любили чёрствых людей. О нем много говорили среди офицеров как о человеке беспринципном, бестактном и недалёком. Однако Корнилов в канун своей гибели, как бы предчувствуя свою обречённость, назвал, имея в виду какие-то свои веские соображения, преемником именно его, Деникина.
Неожиданный выбор Корниловым малопримечательного, сухого, непопулярного Деникина вызвал удивление и породил недоуменные толки — все знали о посредственных дарованиях преемника, но никто не решился открыто оспаривать его: после гибели Корнилова над его именем засиял венец великомученика.
Теперь Деникин владел Северным Кавказом, Тереком, богатейшей Кубанью и Донской областью. И все же… противники Деникина, хотя и приняли молча его главенство, скрупулёзно вели счёт его ошибкам, ими объясняя любую неудачу. И Ковалевский понял, как важно для главнокомандующего не допустить просчёта в разработке предстоящей директивы и конечно, заполучить себе опытных союзников при её выполнении.
Однако почему выбор пал именно на него, Ковалевского? Он знал Деникина давно, но они всегда были холодны друг с другом.
Владимира Зеноновича, любящего разговор по душам, атмосферу домашности, раздражало самоуверенное высокомерие Деникина.
Антипатии своей к нынешнему главнокомандующему Ковалевский никогда особенно не скрывал. Так что же заставило самолюбивого, не привыкшего ничего прощать Деникина откровенничать сейчас именно с ним?
А у Деникина, знавшего вкус к штабному политиканству, были на то свои основания. Прошлой их отчуждённости он, конечно, не забыл и особых симпатий к Ковалевскому не испытывал, считая его баловнем судьбы. Но сейчас об этом не следовало вспоминать, сейчас важно было другое — военные и человеческие качества, личность самого командующего Добровольческой армией. Деникину нужен был человек, которому бы верили офицеры, которого знали бы солдаты.
А у Ковалевского была прочно, неоспоримо сложившаяся репутация талантливого военачальника, незаурядного тактика. Всю войну, с первых дней четырнадцатого года, он командовал корпусом и кроме умения военачальника проявил ещё и редкую храбрость. Нравилось солдатам, что он часто бывал в окопах, любил поговорить с ними по душам, ободрить шуткой, не допуская в то же время панибратства. Он не завоёвывал авторитет, а имел его. Корпус Ковалевского считался одним из лучших на Юго-Западном фронте, а во время знаменитого Брусиловского прорыва особо отличился, за что и получил наименование гвардейского.
Немаловажно для Деникина было и то, что начисто лишённый честолюбия, Ковалевский не лез в диктаторы, следовательно, тут можно было не опасаться соперничества. Деникин даже подумывал о назначении Ковалевского на пост военного министра, если, конечно, наступление увенчается окончательным успехом. Именно в беседе с Ковалевским Деникин решил опробовать директиву на слух — в такой крупной игре он готов был поступиться самолюбием, выслушать и советы, и возражения.