Немое кино (СИ)

О чем ты думаешь, Ава? Как там у Цветаевой? «Мне нравится, что вы больны не мной»? Я болен тобой, Аврора. До глубины своей черной души. Каждой клеточкой своего тела. И я так надеюсь, что ты… не полюбишь меня. Потому что я не хочу разбивать твое так старательно склеенное сердце. Но я болен тобой, Ава. Надеюсь, ты простишь меня за это.
Они заходят в квартиру вымотанные и уставшие, но счастливые. У Авроры уже болят скулы от постоянной улыбки, но она не может перестать улыбаться. Несмотря на то, что солнце уже как несколько часов опустилось за горизонт, ей по-прежнему тепло. Потому что дело было вовсе не в солнце. Но Ава старается об этом не думать. Старается гнать от себя эти мысли, однако, сердцу ведь не прикажешь.
Что же я делаю, Яр? Как же нам дальше быть?
Пока он убирает гитару и ставит на кухне чайник, Аврора принимает душ. Теплые струи воды скатываются по спине, даря девушке успокоение. Она по-прежнему не знает, что между ними происходит, но отчаянно пытается себя убедить, что это надо прекратить. Ей почему-то кажется, что она предчувствует беду, но не знает, откуда такое ощущение. Сердце беспокойно колотится в груди.
Глупое, глупое сердце… Когда же ты успело забиться с новой силой, а? Я ведь оберегаю тебя, а ты рвешься в бой. Я не пушечное мясо, я не смогу так часто умирать…
Она выходит из душа в шортах и майке, протирая влажные волосы. Ярослав сидит на кухне, выкуривая вторую сигарету. Перед ним две чашки свежезаваренного черного чая, а в воздухе пахнет сандалом и корицей. Она какое-то время смотрит на него, но Аве почему-то хочется плакать. И это не от радости.
Он замечает ее практически сразу, как только она появляется, но не подает вида. Аврора пристально смотрит на него, не моргая, словно живая статуя, вот только выдает ее вздымающаяся грудная клетка.
Я знаю, Ава, знаю. Порой мое сердце оказывается в таких же тисках, что мне не хватает воздуха.
А затем она вдруг молча подходит к нему со спины, нагибается и обнимает его руками, начиная дышать в шею. Ярослав замирает с поднятой ко рту сигаретой. Она осторожно берет ее из его рук и затягивается, выпуская дым в приоткрытое окно, а затем целует в скулу и вновь прижимается. Он тушит сигарету, проходится ладонями по ее рукам, а затем встает и поворачивается к ней лицом.
Аврора смотрит на Ярослава снизу вверх, а в ее глазах застывает невысказанный вопрос.
Можно?
Можно.
И она медленно приподнимается, будто боясь, что он сейчас ее оттолкнет, однако, Яр еще крепче прижимает ее к себе. Аврора осторожно касается носом его носа, а затем улыбается.
— Это называется эскимосский поцелуй, — шепчет она, прикрыв глаза.
Ярославу недостаточно эскимосских поцелуев, но он терпит, сжимая зубы так, что становится больно. Правда он не уверен, что эта боль такая поверхностная. Она засела намного глубже.
Очень глубоко, Ава. Она там, где ты — в самом чертовом сердце. Ты держишь эту боль за руку, потому что вы самые лучшие подруги на свете. И пока будешь ты, будет и она. Вот только когда ты уйдешь, она останется со мной. На — все — гда.
И через мгновение Аврора касается его губ своими — вновь осторожно, будто прося разрешения. И Ярослав разрешает. Разрешает обнимать себя за шею, разрешает целовать, покусывать нижнюю губу, выдыхать ему в шею его же имя. Разрешает заколачивать ржавые гвозди в кровоточащее сердце.
Пусть. Пусть. Я переживу это. Я переживу это, Ава. Только останься со мной еще немного.
Он отрывается первым, поскольку чувствует, что еще немного, и вся его выдержка полетит к черту. Аврора ощущает ноющее напряжение внизу живота, а затем скользит пальчиками по его скуле до подбородка, а в месте, где она прикасается, начинает все гореть огнем. Она смотрит ему в глаза и вновь улыбается. И Ярослав готов терпеть все, что угодно, лишь бы она так ему улыбалась.
— У меня сейчас, как в песне, — шепчет он, улыбаясь. — Сердце остановилось.
— Мне хочется выйти на воздух, — Аврора не может совладать с дыханием, сглатывая подступивший к горлу ком из невысказанных слов.
Ярослав смотрит на нее какое-то время, держа ее лицо в ладонях, как чашу, а затем кивает, берет ее за руку и ведет за собой в кабинет. Там набрасывает ей на плечи плед, чтобы она вновь не простудилась, и выводит на крышу. Он чувствует, как дрожит ее рука, и улыбается. Хотя у него тоже все дрожит, просто внутри. Все скручивает, выворачивает и хочется кричать.
Он прикуривает одну сигарету на двоих и передает ей. Ава делает большую затяжку и с шумом выдыхает облачко дыма в ночной Петербург. На мостовой горят фонари, и несмотря на то, что уже довольно поздно, можно заметить прохожих — молодую пару, держащуюся за руки, мужчину, идущего чуть поодаль, пожилую женщину, смотрящую на водную гладь. Они все кажутся ему такими счастливыми. Идут, улыбаются, а в нескольких метрах от них, на четвертом этаже дома №24 у Ярослава рушится мир. Или строится новый? Он и сам не может разобраться.
Ава смотрит вдаль, кусая губы и периодически затягиваясь. Пальцы подрагивают, но она крепко сжимает фильтр, потому что сигарета так и норовит выскользнуть. Она не знает, что делает. Мозг лихорадочно работает, посылая какие-то слабые сигналы, но она никак не может их прочитать. Головой понимает, что все, что делает — неправильно, а сердце снова рвется наружу — в бой.
Она тушит сигарету и выбрасывает в старую банку, стоящую тут же и заменяющую пепельницу, а затем оборачивается на Ярослава. Молодой человек уже какое-то время смотрит на нее, не отводя взгляда. В его глазах она не может прочитать его мысли — она никогда не умела читать по глазам. Однако же ее глаза всегда выдавали Аву с потрохами.
Она в два шага преодолевает между ними расстояние и, не успевая затолкнуть этот порыв поглубже в себя, тянется за поцелуем. Он получается намного жарче, чем предыдущий, потому что ни она, ни Ярослав больше не могут сдерживаться. Прошло долгих два месяца под одной крышей… Почему это не произошло раньше?
Теплые губы Ярослава вытесняют практически все мысли из головы блондинки, оставляя только желание, разрастающееся внизу живота. Чертовы бабочки сходят с ума, щекочут своими крыльями пищевод, доводя практически до судорог.
Мужская ладонь медленно опускается с талии на ягодицу, прикрытую короткими шортами, а затем сжимают ее, отчего у Авроры вырывается чувственный стон. Она проходится руками по груди Ярослава, силясь запустить замерзшие пальцы под его одежду — ближе к теплу, ближе к нему.
Ярослав подхватывает девушку под бедра, заставляя по инерции обхватить его торс ногами, а руками обнять шею. Мозг, который до этого еще пытался делать слабые попытки отрезвить своего носителя, окончательно отключается, когда Ава на ощупь снимает резинку с его волос и зарывается в них пальцами.
Поцелуи становятся еще жарче. Одна ладонь скользит по спине и скрывается за резинкой ее шорт, и в этот момент Ава от него отрывается. Ярослав застывает, глядя ей в глаза. Она качает головой, тяжело дыша.
— Нельзя, — хрипит она, но единственное, на что может смотреть Яр — это ее опухшие от поцелуев губы. — Яр, нельзя… — она хочет сказать что-то еще, но ей слишком тяжело дышать.
Отпусти ее. Просто отпусти. Поставь ее на землю, Яр. Девушка сказала «Нет». Давай, парень, не усложняй и без того крышесносящую ситуацию.
— Люди, — шепчет она ему куда-то в шею, и Ярославу почему-то кажется, что она улыбается. — Люди на улице… могут увидеть.
Из его груди вырывается смешок, и воздух щекочет ей шею.
Не выпуская ее из рук, будто она самое драгоценное, что есть в этом мире (а для него она действительно самое драгоценное), он переступает порог, заходя обратно в кабинет. И только тогда замечает, что на Аве больше нет пледа. Видимо, он остался где-то на крыше…
Да и черт с ним!
Не включая свет, он движется в комнату, пока она тяжело дышит ему на ухо. Яр на всякий случай прикрывает дверь в свою спальню, а затем аккуратно опускает Аву на постель.