Иоанн Мучитель

— И не помышлял, государь, — растерялся Висковатый.
— А почто рыло свое суешь поперед меня да докончить не даешь?! — сорвался царь на крик.
— Но вот же пометы мои. По ним тебе и читал твои слова, что ты ранее…
— То ранее было! — рявкнул Иоанн. — И от того не отказуюсь, а подтверждаю. Я где повелел тебе крест вырезать? — спросил он, лихорадочно соображая как тут быть ему самому.
— Над орлиной короной, произрастающий из середнего зубца, — повторил Висковатый, кляня себя на чем свет стоит — не надо было соваться со своими возражениями под горячую руку.
— Верно. Но он малым выйдет, ибо сам венец мал, а во всем должна быть соразмерность. Я же велю еще один сделать вовсе наособицу, чтоб поболе.
«Конечно, глупо вырезать на печати сразу два креста, да еще по соседству друг с дружкой, — мелькнуло в голове царя. — Но не уступать же этому… кой умником себя мнит».
Вслух же поучительно произнес:
— Яко наша держава есмь наихристианнейшая изо всех прочих, и не как у поганых латинян, но истинной древней веры и праведного благочиния, и я — ее государь, то надлежит водрузить сей крест наособицу, да на самый верх, в середину гербов с землями, дабы все зрили, яко он их овевает своим величием.
И вновь мысль: «А коль наособицу, значит, надо что-то еще, иначе и впрямь дурь выходит. Но что?»
Он в задумчивости походил по комнате, старательно не замечая уставившегося на него Висковатого и лихорадочно прикидывая, чтобы такое разместить по соседству. Ничего символического в голову, как назло, не приходило. Так, всякие глупости вроде меча или копья. Хотя стоп! Копье… Лишь после того, как придумал, Иоанн повернулся к дьяку.
— А ты что — все уже написал? — спросил он, делая вид, что его молчание было вызвано не раздумьем, а вынужденным ожиданием.
— Давно, государь.
— Так что ж ты молчишь? А я тебя жду, — и попрекнул: — Экая ты, право, бестолочь. Ну да ладно. Теперь пиши далее. Слева копьецо чтоб разместили, яко символ страданий Христовых. Пущай оно в подножие воткнуто будет. А по правую сторону от креста еще один знак будет. — Тут еще одна мысль пришла ему в голову, и он резко повернулся к Висковатому: — Знак, гласящий, что Русь праведная на страже его учения накрепко стояла и стоять будет.
— Меч, что ли? — подавленно спросил дьяк.
«А вот я тебе сызнова нос-то утру, чтоб ведал вдругорядь, как меня в мои же слова тыкать, да еще и ловушку подстрою», — весело подумал Иоанн.
— Меч — он повсюду, дурья твоя голова, — пояснил почти ласково. — Где ж ты Русь в нем узрел? Сказываю, что надобно исконно наше, — и предложил: — Ну-ка еще помысли.
— Дубина? — пожал плечами Висковатый, угодив в расставленные Иоанном сети.
— Это ты дубина! — визгливо захохотал царь, чрезвычайно довольный, что добился своего и окончательно смял, сломил дьяка, покорно сносившего все оскорбления, включая самое последнее, и даже внутренне не пытавшегося теперь им сопротивляться. — Дубина — то холопское, — произнес он, отдышавшись, — а кто этого холопа крест боронить ведет за собой? То-то. Посему на правой стороне пущай палицу разместят. Да вкруг креста надлежит подпись вырезать. — Он ненадолго задумался, но теперь уже не делал вид, что ожидает, пока Висковатый запишет про палицу.
Почему-то в памяти вновь всплыло: избушка, его убогая келья, огороженная решеткой, и он сам — жалкий, беспомощный и несчастный, неправедно лишенный невесть кем наследия своих предков.
— Пиши так, — произнес он решительно. — Древо дарует древнее состояние.
Он тут же пожалел о непроизвольно вырвавшихся словах, потому что и сам почувствовал, что сказанное звучало не ахти. Но тут же успокоил себя мыслью о том, что зато это выражение будет нести в себе глубинный смысл, который понятен лишь одному-единственному человеку на Руси — ему самому. И вообще, не исправлять же царское слово, которое должно быть нерушимо, как гора, и вечно, как солнце. Еже писах писах  [28]и все тут.
Царь взял в руки малую печать, которую повелел прихватить Висковатому, и задумчиво повертел ее в руках. По сути, она и без вводимых ныне новшеств была все равно Иоанновой — Подменыш не удосужился внести в нее хоть какие-то изменения.
«Холоп, он и есть холоп, — подумал брезгливо. — Кинули шубу с царского плеча — он и возрадовался. А кто ее ранее носил, чьим потом она пропахла — ему и дела нет. Конечно, двойник даже не брал ее в руки — на то есть печатник, но ею пришлепывались его указы, а потому менять ее все равно надо и непременно ввести новшества. Раз уж я начинаю повсюду с чистого листа, надо и тут так же. Зубцы я у корон изменил, но этого мало».
— Буквицы мелковаты вроде, — проворчал он недовольно.
— Перечень большой, вот и… — услужливо пояснил дьяк. — Ежели саму печать увеличить, тогда, конечно.
— Ежели ее саму увеличить, — передразнил Иоанн, — тогда она будет не малой, а большой. Инако поступим. Зри, — сунул он ее под нос дьяку. — Словеса: «Государь всея Руси великий князь» — убери вовсе.
— А замена какова? — осведомился Висковатый.
Внутренне он был уже готов ко всему, в том числе и к тому, что его в очередной раз назовут дураком и заявят, что замена вовсе не нужна, придумав какой-нибудь замысловатый аргумент в защиту этой нелепости. Но все обошлось.
— Замени так, — Иоанн вновь ненадолго задумался.
Особенно ему не нравилось слово «государь». Так ведь не только царя величают. Любая женка, даже холопьего роду-племени, и то своего мужа может так назвать. Дело ли царю сим словом на одну доску с холопом становиться? Он ведь — совсем иное. Он — господин их, а потому…
— Напиши кратко, — произнес наконец Иоанн. — Господарь всея Руси. — И медленно повторил, пробуя на слух, как станет звучать все вместе: — Иван, божиею милостию господарь всея Руси.
Произнесенное устраивало во всех отношениях. Окончательно утвердившись, что тут он не дал промаха, угодил точно в цель, царь кивнул головой и взял в руки вторую малую печать, на которой был вырезан оттиск оборотной стороны.
«Сызнова мелко, — рассеянно заметил он. — Но ежели не будем повторять титлу большой…»
— Перечень земель нам тут ни к чему, — повернулся он к дьяку. — На большой есть, и хватит. Конечно, вовсе безо всего тоже не след, потому отпиши так: «Великий князь Володимерский, Московский, Новградский», — без них-то нам никуда — а далее просто «и иных». Понял ли?
— И иных земель, — хотел, но вновь не сумел удержать себя от вопроса Висковатый — сказывалась вредная привычка к дотошности и скрупулезному подходу к любой мелочи. Хотя почему «вредная»? Не будь ее, и он никогда бы не занял поста главы Посольского приказа. Это сейчас она почему-то стала вредной, но на то она и привычка, что за один миг или час от нее не избавиться.
«Опять уел, — раздосадованно подумал Иоанн. — И ведь правильно прибавку содеял. Умен, ох, умен. Зато я царь, — вспыхнуло в нем. — А вот же тебе дулю с маслом, а не поправку! Все равно по-своему сделаю». И раздраженно произнес:
— Земель — то для таких дурней, как ты. А прочим, кто поумнее, и без того понятно, чего иных, — и совсем зло прошипел: — Все умничаешь, дьяк, розум великий жаждешь выказать, государя затмить?!
— Честь царскую блюду, — нашелся Висковатый и с огромным облегчением понял, что царский гнев вроде бы вновь пошел на убыль, пускай и не так быстро, как хотелось бы.
Чтобы окончательно успокоить царя, торопливо добавил, давя в себе так некстати возмутившуюся гордость:
— Умишком-то как раз небогат, потому и не поспеваю за твоей парящей, яко сокол, мыслию. Снизу-то уж больно тяжко за ней следить, когда она еле видна, а потому и боязно, государь, — вдруг да упущу что-то. И тебе в убыток сие станется, и мне в позор — худо дело свое исполнил. Уж лучше сразу переспросить доподлинно, чем потом твое царское повеление по недомыслию исказить.
Иоанн пытливо вгляделся в лицо Висковатого. Вроде бы не лжет. Да и рассуждает правильно. Верный слуга именно так и должен поступать, чтоб не дать промашки. Затем вновь перевел взгляд на печать. Что-то его по-прежнему в ней не устраивало.