Тайная история Леонардо да Винчи

— Сандро очень рискует, принимая участие в процессии Пацци, — сказал Леонардо, когда они подходили к собору. — Это компрометирует его, ведь он близкий друг Медичи. Мне все это не нравится, и особенно я тревожусь за Джиневру. Надеюсь, Великолепный держит в руках своих людей: уверен, что этой ночью им захочется пролить немного крови Пацци.
— В канун Пасхи это запрещено Богом, — возразил Зороастро.
— Вот не знал, что ты религиозен, Зороастро, — саркастически заметил Леонардо.
— Мало кому известна моя глубочайшая духовность, — отозвался Зороастро с чуть заметной улыбкой.
— Думаю, кремни обеспечат нам защиту от кровопролития. — Леонардо выпустил руку Никколо. — И Медичи, и Пацци уважают святые реликвии… Я не хочу искать тебя в этой толпе, — сказал он мальчику. — Ты должен стоять рядом с нами. Понятно?
Никколо кивнул, но внимание его было занято стражей и группкой зловещих Товарищей Ночи, поддерживавших Медичи; одетые в темное доминиканцы носили неофициальное, но ненавидимое звание inquisitore  [8]. Стражу Медичи пышно разодели в доспехи и ливреи алого бархата с золотом. Копья и мечи блестели в багряном сиянии факелов. Кони были в богато изукрашенных попонах тех же цветов, что и одежда на всадниках. Более пятидесяти факельщиков в синих куртках и коротких плащах, расшитых гербами Медичи, шли впереди и позади воинов, которых возглавляли Лоренцо и Джулиано. Джулиано, как всегда прекрасный, был одет в серебряные одежды; его шелковый корсаж украшали жемчуг и серебряное шитье, а на шапке красовался огромный рубин. В то же время его брат Лоренцо, не столь красивый, но неоспоримый глава шествия, надел легкий доспех поверх того же костюма, в котором был на вечеринке, и широкий бархатный плащ, расшитый гербами Медичи с девизом «Le temps revient»  [9]. Кроме того, он нес — как уступку пышности и протоколу — свой щит с огромным алмазом Медичи, который, по слухам, стоил двадцать пять сотен флоринов. Драгоценность сияла над гербом Медичи, состоящим из пяти кругов и трех геральдических лилий.
Перед братьями Медичи шла фаланга одетых в белое аббатов, капелланов, алтарных служек, трубачей и кающихся братьев. Они окружали низкую, окутанную белоснежными тканями повозку, на которой возлежал святой образ — икона. Толпы мастеровых, наемных рабочих, бедных крестьян и ремесленников кричали «Милосердие!» и молили простить им грехи, когда повозка проезжала мимо.
— Это же Богоматерь Непорочная, — пробормотал Зороастро, кланяясь святому образу, который сопровождали доминиканцы. — Она прославилась многими чудесами. Как же, должно быть, необходимо Медичи ее заступничество, если они привезли ее из церкви за городом!
Церковь утверждала, что икона написана самим святым Лукой и что образ может чудесно изменять погоду. Народ Флоренции почитал Богоматерь Непорочную, ибо она являлась для людей воплощением любви Господа, чудом, ставшим реальностью. Они были абсолютно уверены в сверхъестественной силе иконы: когда в шествии участвовала Богоматерь Непорочная — дождя не бывало. Воистину Бог не желал, чтобы Его слезы падали на святой лик.
Но Зороастро еще не успел договорить, как начало моросить, а потом пошел дождь. Мгновение тишины — а следом тревожный шум; мужчины и женщины перешептывались в страхе перед нависшей неведомой угрозой. Потом поднялся крик: толпой овладевала паника. Зрители искали укрытия под арками, крышами и в дверных проемах; камни мостовой блестели, отражая мерцание факелов. Участники процессии озирались, будто вдруг потеряли уверенность, хотя Лоренцо и Джулиано старались переубедить их и укрепить их дух.
Укрывшись под аркой с Леонардо и Никколо, Зороастро едва слышно прошептал:
— Дурное знамение.
— Чушь, — отозвался Никколо, но тем не менее оглянулся на Леонардо в поисках одобрения.
— Мальчик прав, — согласился Леонардо. — Это просто совпадение, хотя и несчастливое для Медичи.
— А по-моему, Матерь Божия не хочет, чтобы Медичи использовали ее в личных целях, — сказал Зороастро. — Эта ночь — ночь Пацци.
— Ты говоришь об иконе, как будто это сама Мадонна, — сказал Леонардо. — Как крестьяне, ты веришь, что образ более реален, чем сама жизнь. Картина не видит, не чувствует, не может изменить погоды. Будь иначе, у меня бы хватило ловкости рук, и я стал бы уважаемым и богатым престидижитатором  [10], а не бедным художником.
Он оборвал себя, потому что напустился на друга ни за что ни про что.
— Ну, снова забил фонтан ереси, — хмыкнул Зороастро, однако без всякой злости. Он играл другую роль, возможно скрывая глубину своих чувств: говорил спокойно и тихо и стоял недвижно, точно окаменев. — Ты поклоняешься кисти и краскам, и я не удивляюсь, что для тебя так трудно перейти к Христовой правде. Думаю, ты проводишь слишком много времени с мессером Тосканелли и евреями из квартала шлюх.
— Мастер Тосканелли ходит к мессе и каждую неделю принимает Святое причастие, — возразил Никколо. — Ты всегда ставишь знак равенства между ересью и самостоятельными мыслями?
Леонардо улыбнулся, но улыбка быстро погасла.
— Я утверждаю, что Священное Писание, и только оно, несет нам высшую истину. Но, каюсь, я не принимаю всерьез измышления священников, живущих за счет мертвых святых. Они не тратят ничего, кроме слов, — а получают богатейшие дары потому лишь, что, по собственным их заявлениям, обладают властью даровать рай чувствительным душам вроде твоей.
— Вспомни эти слова на своем смертном одре, Леонардо…
Зороастро не успел договорить, как на улице завязалась драка. Несколько юнцов стащили с коня одного из охранников Медичи. Лоренцо въехал в самую гущу схватки. Он кружил вокруг задир и упавшего, что был командиром отряда, и громко взывал к охранникам и зрителям, крича, что кара падет на весь город и всех его жителей, если пред ликом Богородицы прольется кровь.
Леонардо смотрел на драку и с волнением думал о процессии Пацци, которая вот-вот должна появиться и Джиневра и Сандро окажутся в самом центре событий. Но Лоренцо и его брат все же утихомирили толпу. Они подозвали повозку, которую предполагалось открыть и показать людям только после того, как над площадью пролетит голубь.
Словно из ниоткуда возникли разукрашенные телеги — конечно же, их просто скрывали до поры до времени; когда их вкатили на площадь, подмастерья как раз срывали черные покрывала, являя взорам живые картины на религиозные темы, многие из которых были придуманы и сделаны в мастерской Верроккьо. Были там украшенные свечами повозки, живописующие во всех подробностях, как Христос нес крест на Голгофу, повозки со сценами из Писания и сценками из флорентийской жизни. На телегах стояли три стеклянных сосуда высотой в человеческий рост: один до самого края был полон жидкостью цвета крови, другой — заполнен лишь наполовину, а третий пуст. Полный сосуд символизировал Новый Завет, заполненный наполовину — Ветхий, а пустой — конец мира. Все это было основано на Книге Исайи — все, кроме прекрасных юных дев, стоявших на повозке. Наряженные в шелка, с венками на головах, они держали факелы и скрещенные алебарды, изображая три воплощения богини Афины Паллады. Но всеобщее внимание привлекла повозка с огромной статуей Божьей Матери, изображенной именно так, как на святой чудотворной иконе.
— Повозку Богоматери наверняка сделал ты, Леонардо, — заметил Зороастро.
— Я и многие другие.
И в этот миг дождь обернулся изморосью, а потом и вовсе прекратился — словно по чудесной воле, явленной Мадонной.
Толпа захлопала, раздались восклицания: «Miracolo… in nomine Patris, et Filii, et Spiritus Sancti. Amen»  [11]. Кое-кто, плача, падал ниц, благодаря Господа и Святую Деву. Напряжение развеялось мгновенно, оставив лишь сырой едкий запах, какой часто стоит на улицах после дождя. Леонардо тоже вздохнул свободнее, потому что Джиневра и Сандро смогут теперь без опаски войти в собор.