Тайная история Леонардо да Винчи
— Ну как, еще не пресытился своими летающими машинами? — спросил он у Леонардо как-то в сумерки.
Ученики внизу уже ужинали, и Никколо торопливо расчищал место на столе, чтобы Андреа мог поставить принесенные им две миски с вареным мясом. В студии Леонардо царил, как всегда, беспорядок, но старая летающая машина, приколотые к доскам насекомые, препарированные мыши и птицы, наброски крыльев, рулей и клапанов для Великой Птицы исчезли, замененные новыми рисунками, новыми механизмами для испытания крыла (ибо теперь крылья должны были оставаться неподвижными) и большими моделями игрушечных летающих вертушек, которые были известны с 1300 года. Он экспериментировал с архимедовыми винтами и изучал геометрию детских волчков, чтобы понять принцип работы махового колеса. В воображении Леонардо рисовалась машина с приводом от пропеллера. Однако он не мог не думать о противоестественности подобного механизма, ибо воздух текуч, как вода. А природа, прообраз всего, сотворенного человеком, не создала вращательного движения.
Леонардо дернул за веревочку игрушечную вертушку, и маленький четырехлопастный пропеллер ввинтился в воздух, словно бы преступая все законы природы.
— Нет, Андреа, я не потерял интереса к этому самому возвышенному моему изобретению. Великолепный выслушал мои мысли и верит, что следующая моя машина удержится в воздухе.
Верроккьо проследил взглядом за красной вертушкой, которая отлетела к стопке книг.
— И Лоренцо обещал заплатить тебе за эти… эксперименты?
— Такое изобретение может произвести переворот в военном искусстве! — не сдавался Леонардо. — Я экспериментировал еще с аркебузами и набросал чертеж гигантской баллисты, арбалета, какого еще никто не мог представить, и придумал пушку с рядами бочонков, которая…
— Конечно, конечно, — сказал Верроккьо. — Но, должен сказать тебе, неразумно доверяться вспышке мимолетного восторга Лоренцо.
— Уж наверное у Первого Гражданина интерес к военной технике не мимолетный!
— И потому он проигнорировал твой прежний меморандум, в котором ты развивал те же идеи?
— То было прежде, а то — сейчас, — сказал Леонардо. — Если Флоренции придется воевать, Лоренцо использует мои изобретения. Он сам мне сказал.
— Ну разумеется, — кивнул Андреа. И, помолчав, сказал: — Перестань дурить, Леонардо. Ты художник, а художник должен писать картины. Почему ты не хочешь работать над теми заказами, которые я тебе предлагаю? Ты отверг уже многих хороших заказчиков. Денег у тебя нет, а плохая репутация имеется. Ты не закончил даже Богоматерь для мадонны Симонетты.
— Денег у меня будет хоть отбавляй, когда мир увидит, как моя летающая машина парит в небесах.
— Ты же чудом остался в живых, Леонардо. Не хочешь посмотреться в зеркало? Ты едва не сломал себе хребет. И тебе так хочется повторить все сызнова? Или тебя остановит только смерть? — Верроккьо покачал головой, словно досадуя на собственную несдержанность, и мягко сказал: — Тебе, видимо, нужна твердая рука. Это я виноват. Мне ни в коем случае нельзя было допускать, чтобы ты в первую очередь занимался всем этим. — Андреа махнул рукой в сторону Леонардовых механизмов. — Но ставкой была твоя честь, и Лоренцо обещал мне, что побережет тебя. Он был совершенно очарован тобой.
— Хочешь сказать, что сейчас это не так?
— Я только говорю о его характере, Леонардо.
— В том, что он передумал, моя вина. Но, быть может, мне стоит еще испытать его… это ведь ты говорил мне о предложении Лоренцо пожить в его садах.
— Он не откажет тебе — но ему будет сейчас не до тебя, как и не до кого-то из нас, после того, что случилось.
— О чем ты?
— Галеаццо Сфорца убит. Его ударили кинжалом в дверях церкви Санто Стефано. В церкви… — Верроккьо покачал головой. — Я только что узнал.
— Это дурные вести для Флоренции, — сказал Никколо. Он был так голоден, что стоя с жадностью ел принесенное Верроккьо вареное мясо.
— Воистину так, парень, — согласился Андреа. — В Милане заварушка, так что Флоренция осталась с одной Венецией, а это весьма ненадежный союзник. Лоренцо послал гонцов к вдове Галеаццо в Милан, но она не сможет смирить своих деверей. А если Милан окажется под влиянием Папы…
— То миру в Италии придет конец, — сказал Леонардо.
— Ну, это уж слишком сильно сказано, — заметил Андреа, — но будет трудно обратить все это на пользу Флоренции.
— Великолепный умеет договариваться, — сказал Никколо.
Андреа кивнул:
— Ребенок прав.
Юный Макиавелли хмуро глянул на него, но смолчал.
— Боюсь, что и я прав — насчет мира в Италии, — настойчиво проговорил Леонардо. — Ему скоро конец. Разве не потеряли мы уже Федериго Урбинского, нашего лучшего кондотьера? Не ушел ли он к Святому престолу? Теперь Лоренцо более, чем когда-либо, понадобятся инженеры.
Андреа пожал плечами.
— Я только художник, — сказал он, и по саркастической нотке в его голосе Леонардо понял, что Верроккьо сердится на него. — Но я, так же как и ты, знаю, что у Лоренцо уже есть инженер. Ему служит Джулиано да Сангалло.
— Сангалло плохой художник и бездарный инженер, — сказал Леонардо.
— Он зарекомендовал себя в нескольких кампаниях, и его выбрал сам Лоренцо.
— Ты не прав. Лоренцо не забудет о моих изобретениях.
Андреа только тяжело вздохнул.
— Доброй вам ночи. Леонардо, поешь, пока не остыло. — Он пошел к двери, но на пороге остановился. — Ах да, чуть не забыл. Мадонна Веспуччи назначила тебе аудиенцию.
— Когда? — спросил Леонардо.
— Завтра, в час пополудни.
— Андреа…
— Что?
— Что обратило тебя против меня?
— Моя любовь к тебе. Забудь изобретательство, вооружения, все эти летающие игрушки. Ты художник. Пиши.
Леонардо внял совету мастера и провел весь вечер за мольбертом. Но он, оказалось, уже отвык от испарений уксусной эссенции, лака, скипидара и льняного масла. Глаза у него щипало и жгло, голова раскалывалась от боли; однако писал он хорошо, как всегда. У него мучительно пощипывало под мышками, зудели брови и лоб, он с трудом дышал через нос; но подручные Мирандолы уверяли, что все эти временные нарушения исчезнут, когда ток крови очистит «внутренние отеки». Во время работы Никколо прикладывал к его лбу одно из снадобий Мирандолы — тряпочку, смоченную смесью розового масла и корня пиона.
Аталанте Мильоретти зашел взглянуть на Леонардо и привел с собой друга, чтобы подбодрить его, — Франческо Неаполитанского, лучшего из лютнистов. Леонардо попросил их остаться и составить ему компанию, покуда он пишет. Ему хотелось знать все новости, слухи и сплетни, чтобы быть готовым к завтрашнему визиту к Симонетте. Франческо, невысокий, изящный и гладко выбритый, продемонстрировал свою искусность в игре на лютне. Затем Леонардо попросил Никколо дать Аталанте лиру в форме козьей головы, исполненную на манер той лиры, которую он преподнес Великолепному.
— Я хотел и эту лиру отлить из серебра, — сказал при этом Леонардо, — но мне не хватило металла.
— Металл меняет тон инструмента, — заметил Аталанте.
— К лучшему? — спросил Леонардо.
Помолчав, Аталанте все же ответил:
— Должен признаться, я предпочитаю дерево, как в этой.
Леонардо мечтательно проговорил:
— Может быть, Лоренцо пожелает сделать лиру в форме козьей головы из серебра — в пару к своему коню. Дай он металл, мне достался бы остаток. В качестве платы.
— Может, он и согласился бы, — кивнул Аталанте. — И у тебя все равно остался бы оригинал. — Он сделал паузу. — Но если разразится война, серебра не будет ни у кого. Ты знаешь, что Галеаццо Сфорцу зарезали? На улицах об этом только и говорят.
— Да, — сказал Леонардо, — знаю.
— Его вдова уже просила Папу дать покойному герцогу отпущение грехов.
— Об этом тоже говорят на улицах? — поинтересовался Леонардо.
Аталанте пожал плечами:
— Говорят, она отправится прямиком к Папе, и это станет причиной войны.
— Мы ведь даже не знаем, удастся ли ей удержать бразды правления, — вставил Никколо. — Быть может, Милан станет республикой, как Флоренция.