Орел и Волки
— Хотя Каратак, проклятый выродок… преуспел в объединении кельтов, — встрял Макрон.
Язык у него слегка заплетался, и Катон, произведя быстрый подсчет, с беспокойством понял, что его друг уже принялся за четвертый рог пива — в добавление к тому вину, что он влил в себя еще до пира.
Макрон по-приятельски кивнул Тинкоммию.
— Я говорю, ты только глянь, сколько племен этот тип взбунтовал против нас. Если мы быстренько с ним не покончим, кто знает, какие еще неприятности нас могут ждать.
— Именно! — Лицо купца расплылось в масляной улыбке. — Но это, конечно, не означает, что у этого разбойника есть хоть малейший шанс разгромить вас. Он ведь может лишь досаждать вам, а, центурион? А что, интересно, думает другой римский командир?
Катон, который, слушая разглагольствования Макрона, смущенно смотрел себе под ноги, поднял голову и увидел, что все смотрят на него. Он нервно сглотнул и заставил себя выдержать паузу, чтобы в спешке чего-нибудь не сморозить.
— Вряд ли мое суждение по столь важному вопросу имеет какое-либо значение, ведь я пока что не прослужил и двух лет.
— И уже центурион? — удивился купец.
— Причем лучший из лучших! — кивнул Макрон.
Возможно, он собирался еще что-то добавить, но Катон ему этого не позволил. Он уже понял, что хочет сказать.
— Тем не менее, несмотря на свою молодость, я сражался и с германцами, и с катувеллаунами, и с триновантами, и с дуротригами. Они все прекрасные воины, так же как и атребаты. Но ни одному из этих народов не дано победить легионы. Когда кто-то ополчается против Рима, итог этой борьбы предрешен. Конец может быть отсрочен в силу каких-либо обстоятельств, например если наши враги, как это делает Каратак, избегают прямых столкновений, используя тактику быстрых наскоков и отступлений, но это ничего не меняет. Легионы в любом случае будут продвигаться вперед, перемалывая все попадающиеся на пути неприятельские укрепления, так что в конечном счете даже такой славный воин, как Каратак, лишится последней опоры. Не останется никого, кто осмелился бы примкнуть к нему, поставлять ему подкрепление, снаряжение и провизию, а также прятать его в трудный час.
Катон умолк, давая Тинкоммию возможность перевести его слова для тех, кто плохо понимает латынь. Артакс презрительно фыркнул и покачал головой.
— Я это говорю отнюдь не из неуважения к обитающим на вашем острове племенам, — сказал Катон, покосившись на старшего принца. — Этого у меня и в мыслях нет. Напротив, во многих отношениях я ими восхищаюсь. — Правда, при этих словах перед его мысленным взором промелькнула череда пьяных вояк, размахивающих отрубленными человеческими головами, но он отогнал неуместное видение и продолжил: — Среди них немало великих воинов, но, как ни странно, именно в этом их слабость. Армия — это не просто какое-то количество сильных и смелых мужчин, виртуозно владеющих копьями и мечами, она становится подлинной армией только после того, как общая цель, готовность к неукоснительному подчинению, железная дисциплина и отменная выучка сплачивают ее бойцов в единое целое, и никак не иначе. Вот почему легионы неизбежно разобьют Каратака. Вот почему все, кто его поддерживает, будут уничтожены. Ему уже сейчас следовало бы понять, что победить он просто не в состоянии. Следовало бы своевременно дать себе отчет, что он способен лишь продлить агонию продолжающих сопротивляться племен, что весьма меня печалит.
— Печалит? — прервал его Верика. — Тебя печалят невзгоды врагов?
— Да, государь, — кивнул Катон. — Более всего я жажду мира. Мира, от которого выгадают обе стороны: и Рим, и кельты. И этот мир, так или иначе, наступит, причем диктовать его условия будет один только Рим. Чем дольше некоторые здешние племена будут противиться тому, что ты и атребаты согласились принять добровольно, тем больше бедствий, страданий и горя выпадет на их долю. Сопротивление бессмысленно. Хуже того, оно бесчеловечно, ибо разве можно осознанно длить людские мучения, зная, что победа недостижима?
После того как слова Катона были переведены, тихо заговорил Артакс:
— Мне интересно знать, не бесчеловечно ли в первую очередь то, что загнало нас в эту ловушку? Откуда вообще вы взялись? Зачем высадились на нашем туманном неприветливом побережье? Какая нужда возникла в наших жалких хижинах у великого Рима, с его огромными городами и неизмеримыми богатствами? Почему Рим хочет завладеть и тем немногим, что у нас есть? — Он вызывающе воззрился на Катона.
— Это сейчас вы обладаете малым, а, присоединившись к империи, в будущем получите куда больше, — ответил центурион.
— Мне что-то не верится, что римляне явились сюда ради нашего блага, — рассмеялся Артакс.
— Ты прав… — улыбнулся Катон, — на настоящий момент. Однако по прошествии времени ваш край станет куда лучшим местом для жизни, чем ныне, и только благодаря Риму.
— Но мне по-прежнему непонятно, зачем Рим явился сюда, если ему от этого нет никакой выгоды? — нахмурился Тинкоммий.
— Политика! — заявил Макрон. — Все это долбаная политика. Возможность для больших людей урвать себе некую толику славы. Они попадут в историю, а мы, солдаты, будем класть ради этого свои головы. Вот как это делается! Уяснил?
— Иными словами, все это затеяно лишь для того, чтобы придать больше блеска образу императора Клавдия?
— Ну разумеется! — воскликнул Макрон, словно бы пораженный наивностью бритта. — Кроме того, — продолжил он, назидательно вскинув палец, — с чего ты взял, что у вас обстоит все иначе? Можно подумать, будто здесь войны затеваются не для того, чтобы тот или иной хренов вождь мог почваниться и покрасоваться… Э, да у меня пиво кончилось! Где этот долбаный раб?
Пока Макрону наполняли рог, Катон поспешил сменить тему беседы и обратился к Верике:
— Государь, а когда же мы сможем насладиться обещанными развлечениями?
— Терпение, центурион. Сначала надо как следует закусить, — ответил Верика, кивая в сторону оживленно щебечущих за одним из столов жен знатных атребатов. — А то ведь забавы у меня заготовлены такие, что могут нехорошо повлиять на иные особо чувствительные желудки.
Когда опустели последние блюда, Кадминий попросил ублаготворенную публику встать, и рабы потащили столы, освобождая пространство для долгожданных забав. Верика вернулся на свой резной трон, откуда, как с командного пункта, мог обозревать все помещение, остальные сидели или толпились возле сдвинутых к стенам столов. Из кухни принесли еще пива, им щедро потчевали и без того основательно подгулявших гостей, и к задымленным потолочным балкам теперь то и дело взлетали пьяные возгласы, сливаясь в рокочущий гул. Кельты предпочитали общаться друг с другом, и приглашенные на торжество иноземцы поневоле сбились близ трона в отдельную группу, что бросалось в глаза. Только Тинкоммий остался с центурионами, Артакс и прочие царские приближенные присоединились к приятелям и затеяли состязание: кто одним духом вольет в себя больше пива. Некоторые самые слабые участники этого веселого конкурса уже упились до бесчувствия, других выворачивало на каменные плиты пола.
— Да уж, ваш царь знает толк в празднествах, — промолвил Макрон, с одобрительной улыбкой озирая толпу. — Жду не дождусь главного зрелища.
— Долго ждать не придется, — хмыкнул Тинкоммий. — Смотри!
Главные двери чертога Верики распахнулись, и телохранители вкатили в зал повозку с двумя большими, накрытыми покрывалами ящиками. Толпа возбужденно загомонила, люди вставали на цыпочки и вытягивали шеи, стараясь рассмотреть, что находится в них. Даже поднявшийся шум не помешал Катону расслышать доносившиеся из-под покровов низкие хрюкающие звуки. Стражи остановили повозку в небольшом отдалении от центра зала, сорвали завесы, и гости охнули от удивления и холодящего восторга, ибо увиденное превосходило их самые смелые предвкушения. Вместо ящиков на телеге стояли две крепкие клетки. В одной помещался огромный и разъяренный лесной кабан, в другой, поменьше, три длинноногих широкогрудых охотничьих пса. Жесткая серая шерсть на загривках у них встала дыбом, едва они увидели вепря.
