Появление Сесса
В панике я кинулась за ним и с трепетом ждала, пока он говорил с ней.
— Тетя, вставьте зубы, — сказал он почти сразу же. (Так вот чем объяснялся этот умирающий старческий голос!) — Нет, вы говорите не с ангелом. Наденьте слуховой аппарат. Нет-нет, иначе я слышал бы потрескивание. Наденьте его. НЕМЕДЛЕННО!
Все было хорошо, как подтвердилось, когда удалось восстановить более или менее нормальный способ общения. Чарльз сказал, что сейчас же позвонит ее доктору, а она дрожащим голосом возразила, что уже поздно. При самом легком недомогании она сама тут же ему звонила, не рискуя прибегать к посредникам. Тем не менее Чарльз позвонил врачу и услышал, что она, вероятнее всего, доживет до ста, а вот он, доктор Картрайт, скончается много раньше, — на этой неделе тетушка Этель уже дважды звонила ему в шесть утра, спрашивая, стоит ли ей за завтраком поесть пшеничных хлопьев или нет.
Вот так прошла третья неделя до отъезда, а когда их осталось две, тут-то все и началось.
Мы уже несколько месяцев пытались арендовать в Канаде туристский автофургон — такой, в котором есть емкость для запаса питьевой воды, и холодильник, и раскладная постель над водительской кабиной. Но до этих пор все фирмы, с которыми мы связывались, либо уже сдали все автофургоны на весь сезон, либо у них оставались только «люксы», которые сдавались за соответствующую цену. И тут внезапно пришла телеграмма с предложением небольшого автофургона «мазда» на четыре места фирмы в Эдмонтоне, куда у нас были авиабилеты, и — просто чудо в это время года — свободного с середины июля по сентябрь.
Представитель фирмы в Лондоне позвонил нам, и мы тут же все оформили. После чего Чарльз на радостях, что ему все-таки не придется спать в прерии под открытым небом, завернувшись в одеяла, отправился вбивать палки для фасоли — десяти-двенадцатифутовые ветки лещины, вздымающиеся ввысь наподобие шестов для вигвама. А когда Эрн Бигс осведомился, почему он не спилил их до обычных шести футов, Чарльз беззаботно просветил его:
— Чтобы подбодрить фасоль. Дать ей цель, к чему стремиться.
Эрн поглядел на ростки фасоли, на высоты, которых им предлагалось достичь, разинул рот, покосился на Чарльза и зарысил по дороге к коттеджу старика Адамса.
— Им придется обрывать чертовы стручки с приставной лестницы, — донесся до нас его сомневающийся голос, а Чарльз, мысленно уже за рулем нашего автофургона, продолжал блаженно вбивать палки.
И такого блаженства был он исполнен, что на следующий день, когда нам позвонили из канадского посольства и передали приглашение быть гостями города Эдмонтона и принять участие в праздновании Дней Клондайка, — и не могли бы мы сообщить им наши размеры, чтобы нам приготовили костюмы, — Чарльз немедленно проголосовал за то, чтобы принять это приглашение.
Впрочем, мы едва ли могли его отклонить, учитывая, что спонсором нашей поездки было канадское правительство, но я пережила несколько тревожных минут, прикидывая последствия. Викторианские костюмы, сказали они. Чарльз целых пять дней в викторианском цилиндре и фраке, когда его еле удалось принудить облечься во фрак на трехчасовую свадьбу? Да еще, пожалуй, в накрахмаленной рубашке и галстуке? И еще трость с золотым набалдашником?
Как Скарлетт О'Хара, я предоставила будущее будущему и согласилась, что, конечно, принять приглашение нам следует, а вскоре до дня нашего отъезда осталась неделя. И тут в один вечер тетушка Этель позвонила нам четыре раза: она все больше слабеет, и если больше нас не увидит, то надеется, что мы приятно проведем время. Затем на нас снизошло озарение: ласточки по-прежнему явно не намеревались покидать гараж, но мы повесили створку на место и вынули стекло из окна над ней, чтобы они могли улетать и прилетать, как им заблагорассудится. Затем в пять утра Шебалу выпрыгнула из окна нашей спальни, которое я забыла закрыть, но все обошлось — видимо, она приземлилась на траву, и, когда я в панике выскочила наружу подобрать ее труп, она беззаботно появилась из задней калитки, весело тараторя, что День Чудесный и странно, что мы, остальные, так заспались. После чего Чарльз в довершение всего нами пережитого проснулся с флюсом.
Однако мы справились. И в назначенный день улетели в Эдмонтон: Чарльз — с запасом пенициллиновых таблеток (принимать каждые четыре часа), я — с нервами на пределе: а вдруг над Атлантическим океаном его зубу станет хуже? И внезапно мы увидели внизу Гудзонов залив, а затем Северо-Западные территории… бассейн Атабаски, тундру к северу от Эдмонтона, ее торфяники и сотни маленьких озер, которые с нашей высоты казались лужицами… И наконец сам Эдмонтон: высокие здания, вызолоченные предвечерним солнцем, и дальше на юг — просторы канадских прерий.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Мы не верили своим глазам. Эдмонтон, в котором мы побывали два года назад, запомнился нам как сугубо современный город. Нефтяная столица Канады с семью тысячами действующих нефтяных вышек в радиусе ста миль. Город широких улиц, красивых зданий, великолепного университетского комплекса высоко над рекой Норт-Саскачеван и молодых энергичных жителей: согласно статистике семьдесят два их процента были моложе сорока лет, — откуда хваткие бизнесмены, помахивая кейсами, отправлялись для деловых встреч в Калгари или в Ванкувер столь же буднично, как жители Брайтона, садящиеся в лондонский поезд.
А теперь аэропортовский автобус, казалось, увез нас на восемьдесят лет назад. Поскрипывая рессорами, мимо проехал дилижанс, и рядом с кучером на козлах сидел охранник, держа на коленях дробовик. По тротуарам шествовали дамы в турнюрах и шляпах с отделкой из искусственных цветов, спокойно и величественно, словно никогда ничего другого не носили. И улицы выглядели как-то странно… Внезапно мы осознали почему. Дома щеголяли фальшивыми фасадами. Деревянные салуны, цирюльня с шестом, выкрашенным в красно-белую полоску, тюрьма прошлого века… контора проката автомобилей, замаскированная под конюшню, предлагающую мулов напрокат. У входа в Монреальский банк, где вывеска приглашала: «Сдавайте сюда на хранение ваше золото», был привязан живой мул, нагруженный багажом старателя: кирка, лопата, решето для промывки золота и туго свернутые одеяла.
Еще один мул был привязан у входа в «Шато-Лаком», где нам предстояло жить. Уличное движение остановил, пропуская автобус во двор, полицейский в викторианском мундире с дубинкой на поясе, а в вестибюле, пока Чарльз регистрировал нас, я изнывала от неловкости — на мне алый брючный костюм, большая дорожная сумка через плечо, а все вокруг точно сошли с иллюстраций конца прошлого века.
Даже компания бизнесменов, покинувших один из конференц-залов отеля, не внесла в общую картину ни малейшего диссонанса. Лиловые, светло-серые и синие сюртуки, брюки со штрипками и штиблеты. Причем в них не было заметно ни малейшего стеснения — но, конечно, они привыкли раз в году одеваться так и в обычных своих костюмах бросались бы в глаза куда больше.
Так Эдмонтон отмечал годовщины знаменитой Золотой лихорадки 1898 года, когда город — в те времена всего лишь пушная фактория «Компании Гудзонова залива» на полдороге к ледяному безлюдью Севера, — чуть ли не за одну ночь превратился в важнейший перевалочный пункт для старателей, хлынувших в Клондайк. Такая практичная дань уважения истории — не прибегая к речам и выставкам, а заменив их на две потрясающие карнавальные недели в июле, когда Эдмонтон целиком магически преображается… когда в салунах вертятся колеса рулеток, половые в полосатых передниках разносят букеты кружек с пивом, а в банке вас, и бровью не поведя, обслужит кассир в соломенном канотье, полосатом жилете и пружинных браслетах у локтей… Трудно придумать что-нибудь равное этому.
В номере нас ожидали наши костюмы, и я — всю жизнь сожалевшая, что мне не довелось пожить в последнем Веселом десятилетии прошлого века, — мгновенно облачилась в свой. И Чарльз тоже — без единого слова протеста. Наоборот, он, казалось, очень себе понравился. Мы оглядели друг друга. Он — в оливково-зеленом сюртуке, брюки в зеленую полоску, светло-синий парчовый жилет, песочного цвета цилиндр и трость с золотым набалдашником. Я — в розовом атласном платье с буфами и огромной шляпе со страусовыми перьями.
