Похищение

– У меня на столе лежит иск, утверждающий, что вы скрывались от правосудия по обвинению в похищении человека, тем самым нарушая закон штата Аризона. Вижу, у вас есть адвокат, поэтому дальнейшие мои слова будут адресованы ему. Я могу предложить вам два варианта. Первый: вы соглашаетесь на экстрадицию и едете в Аризону для дальнейших разбирательств. Второй: вы оспариваете экстрадицию и требуете от штата губернаторского ордера.
– Мой клиент согласен на экстрадицию, Ваша честь, – говорю я. – Ему хотелось бы разобраться с предъявленными обвинениями в максимально сжатые сроки.
Судья кивает.
– Тогда не будем даже затрагивать тему залога. Насколько я понимаю, вы позволите нам заключить мистера Хопкинса под стражу до перемещения в Аризону.
– Вообще-то, Ваша честь, нам хотелось бы установить сумму залога.
Прокурор вскакивает с места, как расправленная пружина.
– Исключено, Ваша честь!
Судья поворачивается к нему.
– Мистер Флориц, вы хотите что-то добавить?
– Ваша честь, залог устанавливают исходя из двух ключевых соображений: безопасность окружающих и риск побега. В случае с подсудимым риск побега огромен. Подумайте только, что уже произошло!
– Предположительно произошло, – исправляю я. – Мистер Хопкинс – уважаемый член общества, он пять лет провел на посту члена муниципального совета. Он, можно сказать, собственноручно построил дом престарелых и проявил себя как образцовый отец и дед. Этот человек не представляет угрозы для общества, Ваша честь. Прежде чем принимать скоропалительные решения, я попросил бы суд учесть, каким добропорядочным гражданином он зарекомендовал себя за эти годы Я понимаю, что допустил ошибку, но уже слишком поздно. Никогда, никогда, никогда нельзя даже допускать, что суд «принимает скоропалительные решения». Это как сказать волку, который собрался перекусить вам сонную артерию, что у него воняет из пасти. Судья меряет меня прохладным взглядом.
– Мне кажется, я располагаю достаточной информацией, чтобы принять надлежащее решение… пусть даже незамедлительное. Суд устанавливает залог в один миллион долларов, исключительно наличными. – Она бьет молоточком. – Следующее дело.
Приставы уводят Эндрю, прежде чем он успевает спросит у меня, что будет дальше. Старики поднимают шум, суетятся и выкрикивают оскорбления, пока другой пристав не вытесняет их в коридор. Прокурор встает и подходит ко мне.
– Эрик, – говорит он, – ты уверен, что хочешь в это ввязываться?
Он сомневается не в моих юридических талантах – он сомневается в моей устойчивости к стрессу. Он-то держится уже двадцать лет, а я новобранец. Я натянуто улыбаюсь.
– Все под контролем, – лгу я. Алкоголики, вставшие на путь исцеления, – отличные лжецы.
Я уступаю место другому адвокату, готовящемуся к следующему делу. Мне хочется оттянуть тот момент, когда я прочту в глазах Делии разочарование, ведь я опять потерпел поражение: Эндрю придется провести еще одну ночь в тюрьме. Смирившись с неизбежным, я поворачиваюсь и вижу, что она исчезла.
Шесть лет назад я съехал с проезжей части, когда пытался открыть бутылку «Столичной» и одновременно держать руль коленями. Каким-то чудом единственной жертвой того ДТП стал сахарный клен. Мне пришлось отправиться в бар и выпить еще несколько рюмок, прежде чем я набрался храбрости позвонить Делии и рассказать, что случилось. В течение следующей недели я регулярно просыпался там, куда вроде бы не приходил накануне вечером: в комнате студенческого общежития Дартмута, в кухне китайского ресторана, на бетонном разделителе плотины. В рамках одного из тех запоев я как-то раз очутился на заднем дворе дома Хопкинсов. Уснул я прямо у них в гамаке, и разбудил меня чей-то плач. Рядом со мной на земле сидела Делия и задумчиво рвала травинки.
– Я беременна, – сказала она.
Голова моя плавала где-то на большой глубине, язык напоминал корягу среди топей, но я подумал одно: «Теперь она моя». Кое-как выбравшись из гамака, я опустился на колени, стянул с волос Делии резинку и, сложив ее пополам, взял мать своего ребенка за руку.
– Делия Хопкинс, – сказал я тогда, – ты согласна стать моей женой?
Я напялил импровизированное кольцо ей на палец и прибавил ватт в своей электрической улыбке.
Когда она вместо ответа лишь уткнулась лицом в колени, я ощутил, как паника, точно Мотылек, затрепыхалась внизу моего живота.
– Делия, – наконец сказал я, сглотнув комок. – Дело в ребенке? Ты хочешь… избавиться от него? – Сама мысль о том, что часть меня пустила корни в ее теле, казалась чудом, словно я обнаружил орхидею, пробившуюся сквозь асфальт у съемной халупы. Однако я готов был пожертвовать этим счастьем ради Делии. Ради нее я был готов на все.
Когда она снова посмотрела «а меня, глаза ее были пусты, как будто она вырывала из плоти своей жизни отвечавший за меня кусок.
– Я хочу этого ребенка, Эрик, – сказала она. – Я не хочу тебя.
Делия часто жаловалась, что я слишком много пью, но, сама не беря и капли в рот, вряд ли могла решать, сколько это – «слишком много». Она уверяла, что не выносит запаха алкоголя, но мне казалось, что ей просто страшно потерять контроль надо мной, а значит, это была ее проблема, не моя. Иной раз она до того распалялась, что ставила мне ультиматум, но это был замкнутый круг: стоило ей пригрозить бросить меня, и я лез в бутылку еще глубже. Тогда она в конце концов приходила и помогала мне прийти в себя, а я клялся всеми святыми, что это не повторится, хотя мы оба знали, что это повторится, и не раз.
Вот только теперь она уходила не ради себя, а ради нового человека. Уходила от лица их двоих.
После того как она ушла, я еще долго сидел во дворе, пытаясь, как атлант, пристроить тяжелую правду на плечах. Вернувшись домой, я нашел информацию об обществе «Анонимных алкоголиков» и в тот же вечер отправился на собрание. Мне понадобилось немало времени, чтобы осознать, почему Делия отвергла мое предложение. Я просил ее прожить со мной ужасную жизнь, но ведь человек в любой момент может начать жить сначала.
Я бы хотел немедленно найти Делию, но времени на это сейчас нет. Я звоню аризонским прокурорам, и металлический голос в трубке извещает меня, что прокурор округа Мэрикопа принимает с девяти утра до пяти вечера. Глянув на часы, я понимаю, что в Аризоне еще всего семь. Я оставляю на автоответчике сообщение, в котором говорю, что представляю интересы Эндрю Хопкинса и что мой подзащитный согласился на экстрадицию из Нью-Гэмпшира в надежде на скорейшее рассмотрение дела.
Затем я спускаюсь в офис шерифа, где Эндрю временно отведена каморка площадью в шесть квадратных футов.
– Мне необходимо увидеться с Делией, – говорит он.
– В данный момент это невозможно.
– Ты не понимаешь…
– Знаете, Эндрю, как отец четырехлетней девочки… не понимаю, тут вы правы.
Мы оба одновременно вспоминаем вчерашний разговор и его чистосердечное признание. Эндрю хватает ума сменить тему.
– Когда мы едем в Аризону?
– Это не нам решать. Может, завтра, может, через месяц.
– А что будет происходить, пока мы ждем?
– Штат Нью-Гэмпшир обеспечит вам роскошные апартаменты. Вы будете периодически встречаться со мной, и мы вместе попытаемся придумать, как нам вести себя в Фениксе. Я пока что понятия не имею, какими доказательствами располагает обвинение. Пока я не разберусь во всем, вы просто признаете себя невиновным, а проблемы будем решать по мере их поступления.
– А если я хочу признать свою вину?
За годы своей карьеры я сталкивался всего лишь с одним подсудимым, который не хотел воспользоваться шансом хотя бы высказать свою точку зрения на случившееся. Ему было семьдесят лет, тридцать из которых он провел в тюрьме штата. Он ограбил банк через пятнадцать минут после освобождения и присел на бордюр в ожидании полиции. Ему хотелось одного: вернуться в среду, законы которой он понимал, – а потому реплика Эндрю показалась мне еще более странной. Чем бы ни руководствовался человек, однажды решившийся на преступление ради того, чтобы жить со своей дочерью, он все-таки должен хотеть продолжения этой жизни в ее обществе.