Похищение

Пьянство было, так сказать, у меня в крови. Мы же все видели статистику среди детей алкоголиков. В детстве я мог поклясться, что никогда не стану таким, как моя мать; возможно, я бы избежал этой участи, если бы не скучал по Делии так сильно. Без нее внутри меня зияла дыра, требовавшая наполнения. Я наполнял ее так, как принято в семье Тэлкотт.
Забавное совпадение: я запил, потому что хотел, чтобы Делия смотрела лишь на меня, – и ради этого же я бросил пить. Она не просто «человек, с которым я хочу прожить остаток жизни», она – причина, по которой я вообще живу.
Сегодня во второй половине дня я должен встретиться с потенциальным клиентом, который – так уж вышло – является вороном. Блаки поранился, выпав из гнезда; по крайней мере, так утверждает спасший его Мартин Шнурр. Шнурр выходил птенца и, заметив, что тот не спешит улетать, стал прикармливать его холодным кофе и кусочками пончиков, оставленными на крыльце. Но однажды ворон погнался за соседским ребенком, и родители вызвали полицию. Как оказалось, вороны – это мигрирующий вид, находящийся под наблюдением федеральных властей, а лицензии у мистера Шнурра нет.
– Он улетел из клетки, где его держали в Управлении по вопросам экологии, – не без гордости говорит Шнурр. – И нашел обратную дорогу! Десять миль, между прочим.
– Да, для бешеной птицы десять миль не крюк… – бормочу я. – Чем я могу быть вам полезен, мистер Шнурр?
– УВЭ хотят снова его забрать. Я хочу получить запретительное постановление. Если надо будет, я дойду до Верховного суда.
Вероятность попадания этого дела в кабинеты Вашингтона колеблется где-то между нулем и зеро, но прежде чем я успеваю образумить Шнурра, в офис в слезах врывается обезумевшая Делия. Внутри меня все сжимается. Я представляю худшее. Что-то случилось с Софи. Не обращая внимания на клиента, я тащу Делию в коридор и пытаюсь вытрясти из нее хоть какую-то информацию.
– Папу арестовали, – говорит она. – Ты должен помочь ему, Эрик. Ты просто обязан.
Понятия не имею, что натворил Эндрю. Я не задаю лишних вопросов. Она верит, что я могу помочь, и этого, как всегда, достаточно, чтобы я поверил тоже.
– Я обязательно ему помогу, – говорю я, хотя на самом деле это значит: «Я обязательно помогу тебе».
Мы никогда не играли у меня дома. Я специально вставал пораньше, чтобы первым постучаться в дверь Делии или Фица. Если же мы решали пойти ко мне, я не пускал друзей дальше заднего двора или площадки под покатой крышей гаража. Таким образом мне удалось сохранить свою тайну аж до девяти лет.
В ту зиму Фица взяли в хоккейную команду, и мы с Делией проводили вечера вдвоем. Она всегда была независимым ребенком – из тех, знаете, которые носят на шее ключ на веревочке. Отец постоянно пропадал на работе в доме престарелых, и такое положение дел ее вполне устраивало, пока она не увидела по телевизору фильм о мужчине, который распорядился после смерти отослать свой безымянный палец брату-близнецу. После этого Делии уже не нравилось оставаться одной. Она начала выдумывать предлоги, чтобы я побыл у нее после школы, а я с радостью соглашался – лишь бы не возвращаться к себе. Но сначала нужно было все же заскочить домой. У меня были сотни оправданий: бросить рюкзак, взять свитер потеплее, дать маме дневник на подпись. Сразу же после этого я шел к Делии.
Однажды мы с Ди, как обычно, расстались у развилки между нашими домами.
– До скорого, – сказала она.
Дома царила тишина, что сразу же показалось мне дурным знаком. Я прошелся по комнатам, окликая маму, пока не нашел ее без сознания на кухонном полу.
На этот раз она повалилась набок, а под щекой скопилась лужица рвоты. Когда она моргнула, я увидел ее алые, как рубины, белки.
Я поднял бутылку и вылил остатки бурбона в раковину, потом передвинул маму, чтобы вытереть пол бумажным полотенцем. Прибравшись, я попытался обхватить ее поудобнее, чтобы дотащить до дивана.
– Тебе помочь?
Только в этот момент, услышав робкий голос Делии, я понял, что она уже довольно давно стоит здесь. Она смотрела куда-то мимо меня, и я был рад, что нам не нужно встречаться взглядом. Она помогла донести маму до дивана и перевернуть ее набок, чтобы она не захлебнулась рвотой. Я включил телевизор – там как раз шел ее любимый сериал.
– Эрик, мальчик мой, ты не мог бы… – пробормотала она, но отключилась, не успев договорить. Оглянувшись, я понял, что Делия ушла.
Меня это нисколько не удивило. Именно поэтому я, собственно, и таился от своих лучших друзей: я был уверен, что они кинутся наутек, увидев подобную картину.
Я вернулся в кухню, едва волоча тяжелые, словно гири, ноги. Делия стояла с мочалкой в руке и молча смотрела на линолеум.
– А пятновыводитель для ковров подействует, если ковра нет? – спросила она.
– Уходи! – велел я. Я не отрывал глаз от пола, как будто мелкие голубые точки узора меня заворожили.
Делия словно только сейчас поняла, какой я на самом деле чудак, и начертила пальцем крест у себя на груди.
– Я клянусь, что никому не скажу.
По щеке у меня сбежала предательская одинокая слезинка, которую я тотчас смахнул кулаком.
– Уходи, – повторил я, хотя меньше всего на свете хотел этого.
– Хорошо, – согласилась Делия. Но не ушла.
Полицейский участок Векстона похож на сотни других провинциальных органов юстиции – приземистое бетонное здание с флагом, торчащим, как гигантский тюльпан. Диспетчера там беспокоят до того редко, что он держит на рабочем столе портативный телевизор. Одна стена непременно зарисована фреской со словами благодарности от детишек города. Я вхожу и прошу о свидании с Эндрю Хопкинсом. Диспетчеру я представляюсь его адвокатом.
Двери разъезжаются автоматически, и в приемную входит сержант.
– Он там, – говорит он, ведя меня по лабиринтам казенных коридоров.
Я прошу показать мне ордер на арест Эндрю, притворяясь, как и все адвокаты, что знаю больше, чем есть на самом деле. Проглядывая бумагу, я изо всех сил стараюсь ничем не выказать своего потрясения. Похищение?
Обвинять Эндрю Хопкинса в похищении – это как обвинять Мать Терезу в ереси. Насколько мне известно, ему за всю жизнь не выписали ни одного штрафа за неправильную парковку, не говоря уже о более серьезном криминале. Он был идеальным отцом, внимательным и преданным; я готов был пойти на убийство, чтобы вырасти в его семье. Неудивительно, что Делия не находит себе места. Когда твоего отца подозревают в двойной жизни, притом что более публичной фигуры не сыскать во всем городе… Это же чистой воды безумие!
В Векстоне всего две КПЗ, и размещают там в основном пьяных водителей, которым нужно проспаться. Я сам ночевал в левой. Эндрю же сидит на скамейке в правой. Заметив меня, он встает.
Раньше я никогда не считал его пожилым человеком. Но ему уже почти шестьдесят, и в тускло-сером свете камеры он выглядит как раз на свой возраст, ни годом младше. Он сжимает руками прутья решетки.
– Где Делия?
– С ней все в порядке. Она приехала в офис и отправила меня сюда. – Я делаю шаг вперед и становлюсь боком к сержанту, который никак не выйдет из помещения. – Эндрю, прошу вас, ни о чем не беспокойтесь. Ясно, что вас приняли за кого-то другого. Мы опротестуем постановление, все разъяснится, и потом, возможно, вы даже получите какую-то сумму за моральный ущерб. А теперь…
– Ошибки нет, – тихо произносит он.
Я теряю дар речи. Он пытается повторить признание, но я не даю ему закончить.
– Не нужно ничего говорить, – перебиваю я. – Не говорите больше ничего, ладно?
Какая-то часть меня уже автоматически переведена в адвокатский режим. Если ваш подзащитный признаёт свою вину – а почти все они норовят это сделать, – вы просто затыкаете уши продолжаете выполнять свою работу. Как бы они ни провинились, – будь то фелония или, «мелкое правонарушение, убийство иди, Господи Иисусе, похищение, – всегда можно выкрутиться и заставить, присяжных рассмотреть оттенки между черным и белым.