Осада

В шатре раздался дружный вздох облегчения. Многим присутствующим показалось, что даже сам король Стефан Баторий, имевший в просвещенной Европе почетное прозвище «непобедимый», украдкой перевел дух.
– Дело в том, – как ни в чем не бывало, продолжил маэстро, словно не заметив реакцию на свои слова, – что в производимом русскими обстреле наблюдались некие странности. Во-первых, по моим подсчетам по нашему лагерю работало всего лишь шесть орудий. Следовательно, отнюдь не все русские пушки способны стрелять на запредельную дистанцию. Это меня весьма радует, ибо доказывает, что тут дело не в каких-то новых небывалых зарядах и снарядах, а в самих орудиях, каковых у противника имеется лишь ограниченное количество. Во-вторых, меня поразил крайне низкий темп стрельбы. Интервалы между залпами были почти в шесть раз длительнее среднего европейского, да и обычного русского норматива. И, в-третьих, русские произвели всего лишь четыре залпа. Значит, что-то заставило их прекратить стрельбу. Вряд ли они внезапно прониклись духом истинного христианства и европейского гуманизма. Вероятно, их фантастическая система стрельбы имеет существенные технические ограничения. Не исключено, что русские больше не смогут применить по нам свои вышедшие из строя чудо-орудия. Таким образом, успех сражения в конечном итоге решат обычные вооружения. Но когда мы возьмем Псков, я покорнейше прошу ваше величество разрешить мне тщательнейшим образом произвести розыск участников сегодняшнего ночного артиллерийского налета и необычных орудий, примененных русскими. Я прошу также придать мне в помощь соответствующего специалиста, а именно маркиза фон Гауфта.
При этих словах маэстро указал на маркиза, по обыкновению скромно стоявшего в последних рядах. Все невольно оглянулись и посмотрели на фон Гауфта. Начальник контрразведки, разумеется, отнюдь не пришел в восторг от проявленного к нему всеобщего внимания. Король же, напротив, весьма оживился при упоминании имени своего верного рыцаря плаща и кинжала. Поблагодарив пышно и искренне начальника артиллерии, король сделал паузу и весьма ядовитым тоном попросил «дорогого маркиза» не стесняться, укрываясь за спинами боевых офицеров, а выйти вперед, на свет Божий, и поведать своему королю и его верным слугам, какого… (здесь Стефан Баторий без запинки и без акцента произнес ругательства на четырех языках) «дорогой маркиз» и его… (такая-сякая) разведка прохлопали появление у неприятеля сверхдальнобойного чудо-оружия.
Маркиз совершенно спокойно, со своим обычным меланхолическим выражением лица выслушал высочайший разнос. Незадолго до совещания, прекрасно понимая, что именно спросит с него король, фон Гауфт умудрился быстро и весьма жестко провести повторный допрос своих агентов-перебежчиков и вытрясти из них дополнительную информацию, которую они не сообщили сегодня утром, поскольку не придали ей значения. Разумеется, маркиз в душе обозвал их идиотами. Но зато сейчас он находился во всеоружии и готов был дать Стефану Баторию достойный ответ. Выждав, когда король завершит свою гневную и не вполне цензурную тираду, фон Гауфт доложил тихим бесцветным тоном:
– Ваше величество, я только что закончил допросы своих агентов, перебежавших к нам из Пскова сегодня в течение дня. Они сообщили, что буквально вчера вечером, даже ночью, в город прибыл караван судов с русского севера. С караваном прибыли какие-то орудия, дула которых были зачехлены.
– Как это: зачехлены? – удивился король. – Зачем?
– Дула были замотаны мешками. Вероятно, чтобы скрыть особенности конструкции. Возле орудий стояла сильная охрана из каких-то вновь прибывших поморских дружинников, совершенно диких и неразговорчивых, поэтому мои агенты не смогли не только приблизиться, но даже издали разглядеть, что это были за орудия. С абсолютной уверенностью можно утверждать, что именно эти секретные пушки стреляли сегодня ночью со Свинарской башни по нашему лагерю.
Маркиз сделал паузу, и под конец выложил свой главный козырь:
– Мои агенты не сумели осмотреть орудия, но смогли их сосчитать. Всего секретных пушек было шесть. Так что данные разведки полностью подтверждают и подкрепляют те выводы, которые только что доложил нам начальник артиллерии. То есть эта горстка орудий с низкой скорострельностью больше не представляет для нас серьезной угрозы.
– Благодарю вас, маркиз, – сменил гнев на милость Стефан Баторий. – Хотя, конечно, ваши агенты могли бы быть порасторопнее и посмышленее.
– Никто не мог предполагать в русских такого коварства, ваше величество, – развел руками маркиз. – Ночной артиллерийский налет, да еще с такой дистанции – невиданный случай в военном деле!
– Да, вы совершенно правы, маркиз, – задумчиво произнес Стефан Баторий. – Ночная бомбардировка – это действительно новое слово в военном деле. Русские неожиданно оказались умнее и мастеровитее, чем мы о них думали.
Король помолчал, затем продолжил уже совсем другим, бодрым и решительным тоном:
– Однако, скорбя о досадных и непредвиденных ночных потерях, мы не имеем особого повода, чтобы предаваться унынию. Совершенно очевидно, что мы превосходим русских как в строю, так и в индивидуальном боевом мастерстве. Не так ли, полковник? Не так ли, ротмистр? – обратился король персонально к фон Фаренсбергу, а затем и к Голковскому, напоминая всем о вчерашнем подвиге доблестного гусара.
Разумеется, присутствующие офицеры одобрительными возгласами выразили полное согласие с королевским резюме. Лишь один маркиз фон Гауфт по профессиональной привычке видеть в людях и событиях, как минимум, две стороны, сделал следующее умозаключение: «Ага, получается, что эпатажный поступок пана Голковского, вышедшего на совершенно необязательный поединок с двумя противниками, внушил нашим офицерам опасное пренебрежение к неприятелю, или, как говорят русские – шапкозакидательские настроения. Ну-ну».
Когда офицеры, откланявшись, покидали королевский шатер, маркизу пришла в голову еще одна мысль. Он внезапно вспомнил странное выражение лица пани Анны, когда она на ночном пиру, буквально за несколько минут до бомбардировки, вдруг ни с того ни с сего завела речь об этих самых поморах, орудия которых вскоре ударили по королевскому лагерю. Что это: простое совпадение? И свой бивуак пани Анна расположила в безопасном месте, таком, что ни один снаряд до нее не долетел… В общем, маркизу действительно было, над чем задуматься. Он невольно замедлил шаги. Пожалуй, набор свидетельств, пусть и косвенных, о наличии среди офицеров королевского войска вражеского агента, достиг критического уровня. В таком случае он, фон Гауфт, как начальник контрразведки обязан доложить королю о предателе в войске. Более того, наметился круг подозреваемых лиц. Маркиз остановился, минуту-другую постоял, размышляя, взвешивая все «за» и против, затем резко развернулся и решительным шагом вернулся в королевский шатер.
Дружинники Лесного стана шли по улицам Пскова от Свинарской башни на пушкарский двор, расположенный в Кроме, увозя свои орудия с зачехленными дулами. После ночной стрельбы орудия – экспериментальные образцы, прежде никогда не делавшие столько выстрелов подряд, требовали тщательного осмотра, и, возможно, починки. Кроме того, дружинники намеревались с помощью псковских оружейников переделать свои пушки в казнозарядные для повышения темпа стрельбы. Несмотря на ранний час, улицы города были полны народу. Псковичи и беженцы из окрестных сел и деревень с рассветом вышли на оборонительные работы. Впрочем, сооружение основного вала не прекращалось и ночью, при свете костров.
Непонятно каким образом, но молва о ночной бомбардировке осадного лагеря вмиг разнеслась по всему Пскову, и при виде героев, совершивших сей выдающийся подвиг, люди на короткое время прекращали работу и приветствовали поморских дружинников радостными криками, махали им вслед шапками, платками, вздымали над головой кирки и лопаты. Михась, шедший в середине колоны, сильно смущался такому проявлению народных чувств, невольно сутулился, опускал глаза. Его роль в стрельбе батареи была невелика, он лишь помогал заряжающим. Но и главные герои – Олежа, Губан и Разик, также чувствовали себя весьма неловко, растерянно улыбались в ответ на здравицы, непрерывно подносили руки к беретам непривычным для псковитян жестом. Поморские дружинники редко участвовали в обороне городов, они обычно сражались в поле, в отрыве от основных сил, то есть в разведывательных и диверсионных рейдах, или в прикрытии. Они никогда не рассчитывали на громкую славу, тем более такую, воистину всенародную. Потому-то они, непривычные к громким публичным чествованиям, краснели и смущались, опуская глаза.