Меченый

Но вот погас и вечерний свет. Сгустилась тьма.
У норы лежала старая волчица, опустив тяжелую голову на вытянутые передние лапы. Заживший шрам пересекал наискось широкую бровь, затемнив навсегда левый глаз. Уши волчицы чутко сторожили тишину.
Она изредка приподнимала голову, втягивала влажными ноздрями воздух, ждала. Из норы выглядывали пять нетерпеливых щенков. Вечерний сумрак возбуждал их, им хотелось бегать, играть, но они не смели без разрешения матери покинуть свое душное убежище.
На таежные травы легла прохлада. Волчица приподнялась, настороженно осмотрела лес, затем долго обнюхивала воздух. Убедившись, что в старом бору все остается без изменений, она встала. Как по команде, из норы выкатились щенки, и пошла потасовка. Волчата бросились к ключу, прыгали через валежник, кувыркались, таскали друг друга за хвосты.
Волчица была равнодушна к игре малышей. Волчата же, для которых мать являлась воплощением не столько любви, сколько чрезмерной строгости, следили за каждым ее движением. Пусть посмеет кто-нибудь из щенят не заметить ее молчаливого приказа, он будет жестоко наказан и надолго запомнит, что нужно быть наблюдательным. Малыши знали, что мать никому поблажки не дает и ничего не прощает. Но и угодить ей было почти невозможно, уж слишком строго судила она поступки щенят.
Игра продолжалась. Мелькали серые комки на поляне. Кто-то из щенят схватил сухое старое сохатиное ухо и бросился наутек. Остальные стали догонять его. Добычу с азартом отнимали друг у друга, злились, готовы были подраться. Вот один, самый резвый и ловкий из всех, прорвался с сохатиным ухом вперед. Он сделал хитрую петлю и замер, вытянувшись вдоль колоды. На него налетел сзади другой. Два прыжка, схватка – и всерьез сцепившиеся щенята подкатились к ногам волчицы. Игра вмиг перешла в яростную драку. Первый, подмяв под себя противника, неистовствовал, впившись в него зубами. К дерущимся подбежали остальные щенки. Все смешалось, зарычало, по-звериному оскалились морды волчат. Но, как ни странно, даже и теперь мать была равнодушна.
Щенки дрались злобно, долго. Тут уж было не до сохатиного уха, о нем забыли. Первый волчонок свирепствовал больше всех. В беспощадности, с какой он набрасывался на противников, уже чувствовалось нечто звериное, появившееся в нем раньше времени. Он разбрасывал всех, не считаясь, кто за него, кто против, будто понимал, что в такой схватке важно, чтобы и свои, и чужие знали силу его клыков. Но и ему крепко досталось: расчесали загривок и прокусили ногу. Молча, тяжело дыша и корчась от боли, он подошел к волчице и сел, точно копируя ее позу. Мать все заметила и по достоинству оделила щенка: она скупо лизнула его влажным языком – это считалось в волчьей семье высшей наградой.
В бору снова стало тихо. Забившись под кусты и валежник, щенки зализывали свои раны. Только один продолжал сидеть рядом с матерью, не выдавая боли. Ростом он был чуточку длиннее и выше своих братьев и сестер. По его спине ремнем сбегала от шеи к хвосту темная полоска. На груди он носил родовую светлую манишку. Прямые и крепкие ноги заканчивались широкими ступнями с пальцами, хорошо вооруженными когтями. Через весь лоб у него лежал широкий, только что заживший шрам. Им-то он и был приметен среди остальных волчат. Еще будучи слепым, он умел быстрее своих братьев и сестер находить у матери соски, отнимать их у других, питался лучше. А когда прозрел, стал применять силу при дележке пищи и получал лучшие куски. Все это позволило ему окрепнуть быстрее других и превзойти их ростом.
Этот упрямый щенок слишком рано стал вписывать в свою звериную биографию геройские дела. Не в игре на поляне, не в драке с братьями он рассек себе лоб. Несколько ночей назад, когда мать и отец были на охоте, на спящих у нор волчат камнем упал филин.
Не растерялся щенок с темной спиной. Бросок – и его острые зубы впились в горло птицы. Завязалась борьба. Филин пытался освободиться от прилипшей к груди тяжести, сильные крылья помогли ему оторваться от земли, закачался филин со страшной ношей, брызнула на землю кровь из разорванного горла.
Волчонок, не разжав челюсти, так и упал на землю вместе с мертвой птицей.
Филин располосовал волчонку лоб, дав повод для достойного имени герою нашего повествования.
Так мы и станем называть его – Меченый.
Будущие волки проходили суровую школу под строгим началом матери. Волчица хорошо знала жизнь. Изломанное ребро, шрам на брови, вырванный глаз – все это не позволяло ей преувеличивать волчье счастье. Она была от природы угрюмой, замкнутой. И с первых дней, как только у волчат прорезались глаза, воспитывала в щенках терпение, необходимое хищнику. Но прежде всего – дисциплина. Волчица жестко наказывала щенят за малейшее непослушание. Она не терпела нарушителей порядка. Больше всего щенкам доставалось за трусость. Не щадила волчица тех, кто в драке взвизгнет, сжалится над врагом или не сумеет отомстить. Она не ласкала щенят и не принимала ласки от них, держала «в черном теле», будто понимала, что только жестокий, хитрый и терпеливый волк способен к борьбе за существование.
В полночь, когда густая роса посеребрила хвою старых сосен, щенки мирно уснули, сбившись кучей у входа в нору. Волчицу ни на минуту не покидало напряжение. Малейший шорох тревожил ее. Вот где-то, далеко за краем бора, хрустнула веточка. Волчица вскочила и, вытянувшись во всю длину, замерла. Еле уловимый звук поднял и щенят. В их позах растерянность: если это опасность, то нужно немедленно спрятаться в норе. Но почему же мать не подает знака? Может быть, это предвещает вкусный ужин? … И малыши в ожидании застыли, навострив уши. Под одним из них от неловкого движения зашевелился сухой прошлогодний лист, и волчица мгновенно обернулась. Одного предупреждающего взгляда было достаточно, чтобы все щенки в смертельном страхе припали к земле и уже не сводили глаз с матери. А шорох слышался ближе и яснее, между сосен мелькнула тень. Но теперь в поведении волчицы не было заметно тревоги, и щенки посмелели.
Еще минута, и на поляну нехотя вышел старый волк. Щенята бросились к нему. Мать же с одного взгляда догадалась, что и на этот раз отец вернулся с охоты ни с чем. Волк виновато сгорбился и, отворачивая морду, хотел вернуться обратно в бор, но волчица преградила ему путь. Рядом замерли щенки. Они требовали пищи. Одноглазая обнюхала его морду, прикасаясь влажным носом к нижней губе, и волк унизительно съежился, опустил голову. Вдруг на морде волчицы отразилась злоба, и она, сморщив нос, показала волку острые клыки. Разве мог он не подчиниться Одноглазой, хорошо зная, что за предупреждением кроется страшный гнев и если он выльется наружу, то долго у волка не заживут раны на боках и на загривке? Так лучше уж покориться. И волк, выпрямившись, привычным движением стал сжимать бока, пока не отрыгнул темный комочек.
Крысу одновременно схватили три щенка, и никакая сила уже не могла заставить их разжать челюсти. Меченому ничего не досталось, но нужно было посмотреть на его работу! Он показал, как надо пользоваться зубами, и для чего волку даны когти. Неважно, что крысу съели другие. Меченый остался доволен тем, что всем задал трепки. В этом он уже находил удовлетворение.
Волк отошел за ольховый куст и там прилег, все еще прислушиваясь к возне малышей. Какой жалкий вид у этого зверя: шуба потрепанная, бока ввалились, на худой спине тупыми зубьями торчит позвоночник, а хвост облез и висит коротким обрубком. С одного взгляда можно было догадаться, что на нем лежит в этой прожорливой семье черная, неблагодарная работа и что ему последнее время не везло на охоте. Всю ночь он рыскал по тайге, забегал даже в соседние владения, за границу соснового бора, выжидал добычу на тропах, бродил по болотам, и все напрасно! Жители бора знали о существовании прожорливой волчьей семьи и вели скрытный образ жизни, старались не попадаться им на глаза или уходили на лето в далекие горы. Птицы держались больше на деревьях и почти не спускались на землю. Но щенки ничего не признавали и с каждым днем требовали все больше и больше еды.