Кровавый глаз
Гриффин нахмурился, посмотрел на свое приобретение, затем снова на меня, развернулся и направился к себе домой. Арсбайтер последовал за ним.
Глава вторая
Люди набились в старую ратушу так же плотно, как форель в корзину из ивовых прутьев. Было очень шумно, в воздухе стоял смрад, однако язычники и христиане ладили между собой гораздо лучше, чем можно было предположить. Даже Вульфверд был здесь, хотя я и не видел, чтобы он разговаривал с кем-либо из скандинавов. Священник сидел на высоком табурете, пил мед и теребил висящий на шее деревянный крест, словно тот мог защитить от зла, окружившего его со всех сторон. Время от времени Вульфверд подозрительно глядел в потолок, будто опасался, что старые балки перекрытий, не выдержав громких песен и криков, обрушатся вниз и раздавят всех нас.
Этот зал принадлежал лорду Свефреду, но он уже шесть лет покоился в земле, а сыновей после себя не оставил. Теперь в одном углу в темноте громоздились прессы для сыра, маслобойни и пустые бочки, а остальное пространство использовалось для общих сборищ, торговли и частных встреч. Ратушу посещали все и вся, но никто не видел необходимости тратиться на ее содержание. Сквозь утрамбованный земляной пол кое-где уже пробивались сорняки. Полога, который мог бы защитить от холода, на входе не было, сырой плетень наполовину сгнил.
Однако в эту ночь в зале бурлила жизнь. Я вспомнил легенду о Беовульфе. Гауты — именно так называли себя его соплеменники — угощались в большом зале за столами, сбитыми гвоздями, сделанными из драгоценных металлов. На стенах сверкали шитые золотом гобелены. Доблестные воины наслаждались пиршеством. Быть может, это помещение в ратуше тоже когда-то знавало лучшие дни? Вот сейчас эти гордые воины-язычники, приплывшие из-за холодного серого моря, напоминали старым, покрытым копотью балкам о былых торжественных трапезах.
Мужчины Эбботсенда не хотели, чтобы их женщины находились в обществе скандинавов, упившихся хмельным медом, поэтому гостей обносили полными бурдюками их сыновья, наполнявшие чаши и подававшие куски мяса двух свиней, зажаренных на очаге. Сигурд купил свиней у мясника Ойрика. Я жадно смотрел на шипящее сало, капающее в огонь, вдыхал восхитительный аппетитный аромат, смешанный со зловонием гнилой древесины, сырой земли и человеческого пота.
Люди, говорящие на разных языках, кипятились, когда их не понимали, и начинали чуть ли не кричать, полагая, что это поможет. Другие смеялись над ними. Шумное пиршество продолжалось глубоко за полночь. Я едва поспевал помогать подвыпившим гостям, наполняя смыслом чужие, незнакомые слова. Потом селяне принесли меховые шкуры, подушки и солому, и пьяные стали укладываться спать. Поскольку у зала не было хозяина, язычники не видели причин оставить оружие снаружи. Они сидели и лежали вдоль стен, положив рядом свои круглые щиты, мечи и копья.
— Мне еще никогда не приходилось видеть столько кольчуг, — заплетающимся языком пробормотал Гриффин.
Было уже поздно. Несмотря на то что дома жителей Эбботсенда находились совсем рядом, они тоже укладывались спать прямо здесь. Кое-кто уже громко храпел. Мы с Гриффином устроились в северном конце ратуши, под ее единственным окошком, узкой щелкой, затянутой бычьим пузырем. Почти все свечи догорели и погасли. Лишь угли, тлеющие в каменном очаге посреди зала, отбрасывали красные отблески на спящих людей.
— Я столько раз сражался за короля Эгберта, парень, а до него за Беортрика, что сбился со счета. Я тебе скажу, что мне еще никогда не доводилось видеть таких хорошо вооруженных воинов. — Гриффин вытащил из бороды вошь и теперь внимательно изучал ее. — Всем нам станет легче, когда язычники уберутся восвояси. — Он снова перевел взгляд на ярла Сигурда, который вполголоса беседовал с пожилым скандинавом с круглым лицом и косматой бородой.
— Но ведь торговля прошла успешно, — заметил я, глядя на то, как Гриффин рассеянно раздавил вошь ногтем большого пальца.
Охотник поднял брови и согласился со мной:
— Да, торговля прошла успешно. — Тут он покачал головой и закатил глаза. — Моя Бургильда хочет две большие бронзовые броши с кусочками янтаря.
— А что же ожерелье? — спросил я, вспомнив, как сегодня днем Гриффин гордился своей покупкой.
— Она говорит, что без брошей от ожерелья нет никакого толка, — проворчал тот.
Он поймал мой взгляд, мы рассмеялись так, что разбудили темноволосого язычника. Скандинав пробормотал ругательство и снова закрыл глаза.
Наверное, я сам ненадолго провалился в сон, ибо меня разбудил лязг засова и скрип железных петель двери. Приглушенные голоса тех, кто еще не спал, смешивались с храпом. Я увидел, как в залу прокрался старик Эльхстан, незамеченный почти никем. Петли напоследок жалобно заскрипели еще раз. Эльхстан недовольно поморщился.
Гриффин проснулся, расплескал мед из кубка, который продолжал сжимать в руке, кивнул в сторону старика и сказал:
— Я чуть не уронил посудину, парень. Где он был? Вырезал кресты для язычников?
Тут охотник снова закрыл глаза и откинул голову на стену. Я осторожно забрал кубок и поставил его на землю, от греха подальше. Эльхстан пробирался между храпящими, отрыгивающими телами.
— Старик, на рассвете я возьму удочку, — прошептал я, решив, что он пришел напомнить мне про рыбу, которую нужно будет выловить на завтрак.
Но мастер нахмурился, замахал руками, поморщился и опустился на корточки рядом со мной. Он убедился в том, что Гриффин спит, на нас никто не смотрит, и пристально взглянул на меня. Его тощее лицо было скрыто в тени, а всклокоченные седые волосы светились в отблесках пламени, догоравшего в очаге.
— В чем дело?.. — спросил я, но старик не дал мне договорить, приложив костлявый палец к моим губам.
Затем он взял мою руку и что-то в нее вложил. Я посмотрел на ладонь, увидел зеленую веточку папоротника, но не нашел в этом никакого смысла и пожал плечами. Эльхстан жестом предложил мне понюхать листья. Я потер веточку между пальцев, поднес ее к носу, ощутил тухлый запах гнилой петрушки и понял, что это не папоротник, а болиголов. Мне не раз доводилось видеть, как дохли свиньи и овцы, пощипавшие этой травки. Сначала животные возбуждались, затем их дыхание замедлялось, ноги и уши становились холодными на ощупь. Они распухали, источали зловоние и погибали.
Я выбросил листья, поплевал на пальцы и вытер их о рубаху. Эльхстан надул щеки и изобразил крестное знамение.
— Вульфверд? — шепотом спросил я.
Старик кивнул, заметил кубок Гриффина, поднял его с земли и сделал вид, будто что-то подсыпает в мед. Глаза мастера, скрытые густыми седыми бровями, превратились в узкие щелочки. Он обернулся и посмотрел на Сигурда, который сидел, прислонившись к западной стене, рядом со своим большим круглым щитом, железным шлемом и тяжелым зловещим мечом.
Я стиснул плечо Эльхстана и прошептал:
— Вульфверд собирается отравить ярла Сигурда, да? Ты видел, как он собирал болиголов?
Старый столяр быстро огляделся по сторонам, убеждаясь в том, что никто из язычников, лежащих рядом с нами, ничего не услышал и не понял. Затем он посмотрел на меня, сверкнув глазами.
Я медленно кивнул, признавая справедливость его укора, и пробормотал:
— Он сошел с ума.
Эльхстан поморщился, соглашаясь со мной, затем указал на дверь зала, встал и жестом предложил мне следовать за ним. Стараясь не разбудить спящих, я поднялся на ноги и бесшумно вышел следом за Эльхстаном, на ходу расстегивая ремень, словно собирался облегчить мочевой пузырь.
Ночь была темная и безлунная. Две собаки дрались из-за кости, на которой еще осталось немного мяса. Чей-то гусь удрал из сарая и теперь сидел на соломенной крыше дома кузнеца Сиварда, расправив крылья и гордо гогоча. Но остальные обитатели деревни спали. Мне показалось, будто я услышал шум прибоя, набегающего на скрытый за черными холмами южный берег. Эльхстан сунул руку в мешочек на поясе и протянул мне что-то, не отрывая от меня глаз.