Свой среди чужих, чужой среди своих
Свой среди чужих, чужой среди своих
Действие повести происходит в годы гражданской войны в Сибири. В одном из сибирских городов губернский комитет направляет в Москву золото и драгоценности. Враг, пробравшийся в губком под видом рабочего, сообщает об этом белогвардейскому подполью. Ценности попадают в руки белогвардейцев. Чекисты разоблачают врага и ликвидируют орудовавшую в тех местах банду.
Повесть написана на основе сценария известного кинофильма.
Волшанский губком заседал в гулком, громадном зале старинного особняка. Низко висевшие над столом керосиновые лампы с трудом боролись с темнотой.
У секретаря губкома Василия Антоновича Сарычева — усталое и бледное, с припухлыми от бессонницы веками лицо нездорового человека. Худ и бледен был и сидящий рядом с ним представитель из Москвы. Серый френч, в который он был затянут, оттенял по-юношески мягкие черты его лица.
— Размеры бедствий огромные, — говорил юноша. Голос его дрожал от волнения. — Свирепствует тиф. Голодом охвачены пять больших губерний. Голодающие взывают о помощи ко всей революционной России. Вот они...
Юноша достал из кармана френча пачку фотографий, подал ее Николаю Кунгурову, заместителю председателя губчека, бритоголовому сорокалетнему человеку в гимнастерке. Тот протянул руку за фотографиями, другая его рука, левая, согнутая в локте, висела поперек груди на черной перевязи.
— Только что созданная буржуазными странами Лига Наций отказала в помощи голодающим Поволжья. Надеяться, товарищи, не на кого, лишь на самих себя, на вашу пролетарскую солидарность, — волнуясь, продолжал юноша.
— Собранный хлеб мы уже отправили, — заметил Кунгуров.
— Этого мало, — отозвался юноша. — Голодают миллионы. Не помогать, а продавать нам хлеб за границей согласны. Канада и Америка. Сами понимаете, за золото. В стране разруха, не мне говорить вам об этом, товарищи. И тем не менее нужно золото, чтобы покупать хлеб. Люди просят о помощи. — Он окинул взглядом сидящих напротив Степана Липягина — председателя губчека, пожилого, мрачноватого вида мужчину с рябым лицом и большими, натруженными руками, чекиста Егора Шилова, носатого, с резким упрямым подбородком. Вытертая на локтях до белизны кожаная куртка была наброшена на плечи. Хмурясь, разглядывал он фотографии.
Сарычев вдруг судорожно закашлялся, поправил шарф, обмотанный вокруг шеи, и, протирая платком очки, сказал:
— Чека уже неделю назад приступила к конфискации золота и ценностей у буржуазии.
Из рук в руки фотографии продолжали свой скорбный путь вокруг стола. И то, что видели на них члены губкома, вызывало у них даже не тревогу, а безотчетный страх. Им, прошедшим тяжкие дороги гражданской войны, такого видеть не приходилось. Оборванные, изможденные женщины и старики с почерневшими от горя и голода лицами, темные, могильные провалы глаз. Тонконогие детишки со вздувшимися животами. Брошенные деревни, запустение... И трупы. Трупы людей на дорогах, деревенских улицах, на пристанях. Бесконечные очереди еле живых людей. Сколько же потребуется золота, чтобы вызволить из беды всех обездоленных? Страшно подумать. Но золото нужно доставать. Во что бы то ни стало...
Прошла неделя, и они вновь собрались в этом же старинном зале. Нежаркое, подслеповатое солнце светило в длинные, узкие окна. Теперь в углу зала была видна статуя средневекового рыцаря в железных доспехах. На шлем кто-то набросил матросскую бескозырку. Степан Липягин и Николай Кунгуров укладывали в просторный, из прочного брезента, баул драгоценности: спутанные связки жемчужных нитей, ожерелья и колье, броши и перстни, золотые монеты.
Егор Шилов вертел в руке, разглядывая, золотую десятку, хмыкнул.
— Чудно, в тридцать шесть лет первый раз золотую монету в руках держу. Лови! — И он кинул золотой Липягину.
— Пятьсот тысяч золотом, — проговорил Николай Кунгуров, опуская в баул золотые монеты, и спросил: — Итого?
— Итого, учитывая примерную стоимость драгоценных камней, на пятьсот семьдесят тысяч царских рублей... — ответил Сарычев, помечая карандашом в реестре. — Неплохо...
— Собрали, что могли! — устало проговорил пожилой рабочий Никодимов, грузный, располневший человек с пышными седыми усами. — Вытряхнули буржуев дочиста! По всей губернии!.. — Он неожиданно громко засмеялся, показывая редкие прокуренные зубы.
— Ну, ладно, пошел я. — Шилов поднялся. — У меня нынче с одним спекулянтом разговор сложный предстоит. До свиданьица! — Он дружески хлопнул Липягина по плечу, направился к широким двустворчатым дверям с массивными бронзовыми ручками в виде львиных голов. У дверей обернулся: — Степан! Буду нужен — я в тюрьме!
И вышел, без стука притворив за собой дверь.
Липягин тем временем закрыл баул, щелкнув замком, два раза повернул ключ. Зачерпнув щепкой из банки расплавленный сургуч, облил замок. Делал он все это неторопливо и аккуратно. Приложил к сургучу печать.
За столом переговаривались:
— Такое дело своротили, а?
— Н-да... полдела, а может, и четверть.
— Это почему?
— Потому. Золото еще довезти до Москвы надо. Есаул Брылов под самым городом шурует. Двести пятьдесят сабель.
— Может, и побольше...
— И другой шантрапы хватает.
Василий Антонович Сарычев сидел во главе стола, смотрел на товарищей, слушал разговоры. Закашлявшись, он с трудом отдышался, сказал, глянув сердито на Липягина:
— Кончай же, Степан, табак смолить, ей-богу! Сколько раз тебя просить?
Липягин поспешно разогнал рукой клуб дыма, погасил в пепельнице самокрутку, сунул ее в карман.
— Сколько нужно охраны, как думаешь? — спросил Сарычев и посмотрел на Забелина, молодого бородатого человека с орденом Красного Знамени на гимнастерке.
— Человек пятьдесят могу выделить, — отозвался Забелин.
— У Брылова — двести пятьдесят! — возмущенно воскликнул Никодимов. — Шутишь, что ли?!
— Больше не могу. Каждый человек на счету, — спокойно ответил Забелин.
— Чека людей добавит, — подал голос военный с густыми, сросшимися на переносице темными бровями. — Липягин, давай людей!
— Толку-то? Если есаул про золото узнает, он все банды соберет. Разгромят эшелон — и все дела, — возразил Никодимов.
Сарычев нервно барабанил пальцами по столу, взгляд его усталых, увеличенных стеклами очков глаз перебегал с одного лица на другое.
— Вот видите? — проговорил он. — Получается, что главное дело впереди.
Разговоры за столом смолкли.
— Посылать золото под усиленной охраной — смысла никакого. Согласны? — Сарычев пристально посмотрел на товарищей.
— И что ты предлагаешь? — прозвучал в напряженной тишине голос Кунгурова.
— Сколько мы можем выделить охраны? — в свою очередь спросил Сарычев. — Ну, пятьдесят человек. А какой смысл?
— Броневой вагон, — неуверенно предложил военный. Его широкие брови приподнялись, неожиданно открыв светлые голубые глаза. — С пулеметами... броневой вагон.
— От Волшанска только до Кедровки перегон — триста верст, сплошь тайга. Пути подорвут — и труба нашему вагону. — Сарычев махнул рукой и снова тяжело закашлялся. Отдышавшись, он встал, прошелся от стола к окну, остановился напротив тяжелой золоченой рамы, криво висевшей на стене. Да, портрет вынули, а про раму забыли.
— Три или четыре человека должны сопровождать золото, — повернувшись к столу, сказал наконец Сарычев. — Лучше четыре. Двое снят, двое охраняют. И в полной тайне. Чтоб никто не знал, кроме нас и сопровождающих, об этом бауле. Согласны? — И опять посмотрел на товарищей.
За столом снова воцарилось молчание. Никто не решался первым одобрить предложение секретаря.
Каждый понимал, что лучше бы как-нибудь по-другому, понадежнее. Но как? Где взять людей? Не было сейчас сил, чтобы ликвидировать банду Брылова, который до того обнаглел, что стал появляться чуть ли не в самом городе. А тут золото! Собранное с таким трудом.
