Свой среди чужих, чужой среди своих

— Я же говорил вам: темно было, не видел, — ответил Шилов.
— Как же ты мог поверить?! Как ты мог поддаться на такую дешевую провокацию, а, Егор?
— Сам не знаю. — Шилов вздохнул и потер лоб. — Поверил.
— Такой чекист, как ты? — Забелин смотрел на него с сомнением. — Нет, брат, тут что-то не то. Как же нам-то после всего этакого тебе верить?
— Что «не то»? Что «не то»? — начал раздражаться Шилов. — Я вам правду говорю, а вы... Ну, почему мне было не поверить? Машина за окном стучала... а за мной часто на машине приезжали... и почерк показался вроде липягинский... И чем я рисковал?
— Как чем? — удивился Забелин. — Собой... этого мало?
— А-а! — махнул рукой Шилов и отвернулся к стене.
— Ну хорошо, Егор, а когда ты в машину сел, ты видел, кто там?
— Нет... — Шилов подумал. — Одного разглядел. Лицо такое... длинное, глаза навыкате... Других не помню.
— Дальше что? — спрашивал терпеливо Забелин.
— Немного проехали, они меня за руки схватили, сунули под нос какую-то тряпицу... Больше ничего не помню. — Шилов посмотрел на Кунгурова и Забелина, приложил руку к груди: — Я ведь уже говорил вам, ей-богу, не помню...
Он находился пока только в недоумении: как это ему не верят? Ему, Егору Шилову! Разве можно вот так не поверить товарищу, с которым работал бок о бок, участвовал не в одной операции, прошлое у них у всех как на ладони: проверяй, рассматривай хоть в микроскоп. Ему еще не было страшно. Казалось, скоро все прояснится и станет на свои места. Интересно, как они будут извиняться перед ним? У него не было обиды ни на Забелина, ни на Кунгурова за то, что его допрашивают, да еще в следственной камере тюрьмы. На душе саднило лишь оттого, что он чувствовал: они не верят его словам. А верить должны. Почему-то в этом он был убежден.
— А труп, который вместо тебя подложили? — вмещался в допрос Кунгуров. — Ты убил путевого обходчика?
— Да вы что, ребята? — оторопел Шилов. — Что вы такое говорите?
— Говорим что есть! Где ты был, когда банда грабила поезд?
— Не знаю, — вновь устало проговорил Шилов. — И кто этого обходчика убил, тоже не знаю. Лучше бы меня...
— Откуда у тебя баул взялся? В нем ведь золото было!
— Не знаю. Говорю же, товарищи, не помню... не могу вспомнить. — Шилов сжал кулаки, тряхнул головой.
— А ты через не могу, — сурово проговорил Забелин.
— Не надо так... — с трудом выдавил Шилов, по лицу промелькнула гримаса боли.
— Хорошо! — Забелин погладил бороду, его темно-серые глаза сверлили Шилова. — Расскажи, как на станцию попал, в Кедровку?
Шилов молчал, отвернувшись, смотрел на сырую, в темных разводах, стену.
— Опять не помнит, — слегка улыбнулся Кунгуров и вставил в рот мундштук, потянул воздух.
— Что-то со мной они делали... станция... — мучительно стараясь вспомнить, проговорил Шилов. — Вроде бы на станции...
— Городская станция? — спросил Кунгуров. — Ты не спеши, постарайся вспомнить.
Шилов несколько секунд молчал, глядя в пол.
— Не помню, — беспомощно выдохнул он.
Дверь в каморку отворилась, вошел Сарычев. Часовой внес еще один табурет, и секретарь губкома сел, кивком поблагодарив красноармейца.
Шилов взглянул на Сарычева и вновь отвернулся к стене.
— Кем было подписано письмо, которое привез тебе посыльный? — продолжил допрос Забелин.
— Липягиным.
— Ошибиться ты не мог? — В голосе Забелина зазвучали сочувственные нотки.
— Я об этом не думал.
— Где это письмо?
— Не знаю.
— А где документы, партбилет твой где?
— Не знаю, — цедил сквозь зубы Шилов и под скулами у него набухали и опадали желваки.
— Врать не надоело?! — вдруг спросил Забелин.
— Я правду говорю.
— Правду? Хоть одно доказательство есть?! Или мы тебе на слово верить должны? «Не знаю и не помню» — вот и все ответы. Ты на нашем месте поверил бы?
— Не знаю... — процедил Шилов.
— Хватит дурочку валять! — резко оборвал Забелин. — Через кого держал связь с есаулом? Шилов!
Шилов молчал, опустив голову. Каждый новый вопрос, казалось, еще ниже пригибал его к пыльному каменному полу. Вот теперь страх впервые обдал сердце холодом.
— Липягин и его товарищи живы или вы их тоже убили, как и путевого обходчика?
Егор вскочил с табурета, сжал кулаки. Кадык на заросшей шее дернулся, будто он проглотил твердый ком.
— Да я с Липягиным... Я с ним полтора года на фронте!
— Сядь, сядь, успокойся, — перебил его Кунгуров и ладонью погладил бритую голову. Потом вынул изо рта мундштук, положил его на стол.
— Василий Антонович! — Шилов обращался к Сарычеву. Говорил он тихо, но в каждом слове закипали боль и обида. — Они меня знают мало. Ты меня знаешь... И Липягин знает... Ты вспомни, как под Чугальней в снегу двое суток от казаков отстреливались... Неужто забыл?
Сарычев молчал, сидел неподвижно, будто окаменел.
— Ты по делу говорить будешь или нет? — с тихой злостью спросил Забелин
— Что-о тебе говорить?! — сорвался на крик Шилов. — Что-о?
— Где золото, шкура?
— Прекратите, — тихо сказал Сарычев. — Немедленно.
Кунгуров встал из-за стола, приоткрыл дверь и приказал:
— Уведите арестованного.
Появился красноармеец с винтовкой. Нагнув голову, Шилов вышел из камеры. Красноармеец взял винтовку наперевес, двинулся за ним. Дверь закрылась.
— Милый, здесь не охранка! — Сарычев спокойно посмотрел на Забелина. — Орать не надо.
Забелин прошелся по камере, остановился у зарешеченного окна, глядя во двор.
— Василий Антонович, — продолжая все так же смотреть в окно и с трудом сдерживая раздражение, проговорил Забелин, — это чека. Здесь свои порядки.
Сарычев некоторое время смотрел Забелину в затылок, а потом сухо бросил:
— Для коммуниста, Забелин, порядки везде одинаковые.
Забелин долго молчал.
— Вы правы, — сказал он устало. — Извините.
— Да, я понимаю, — примирительно улыбнулся Сарычев. — Сам третью ночь не сплю. — Сарычев снял очки, потер переносицу. — Ерунда какая-то. Подложил вместо себя труп. Для чего?
— Для того, чтоб мы считали его жертвой, — ответил Кунгуров.
— Зачем? — повторил вопрос Сарычев и сам же на него ответил: — Боялся спугнуть нас. Ведь мы тогда отправили бы золото как-нибудь иначе. А вот как, он бы уже не знал.
— Логично, — вставил Кунгуров и продолжал: — Мы находим труп и, естественно, опасаемся, что под пытками Шилов мог выдать время отправки золота, и потому переносим операцию на сутки раньше. Шилов знал: времени у нас в обрез.
— Вот именно! — снова сорвался Забелин. — Вся эта история с машиной, с пакетом — арабские сказки! Расстрелять подлеца — и дело с концом!
— Ну хорошо, допустим, он враг. Почему же тогда он не скрылся? — продолжал рассуждать Сарычев. — Сел бы в поезд и ушел бы спокойно, а? — Он посмотрел сначала на Кунгурова, потом на Забелина.
— Ну, это уж какие-то тонкости, — отмахнулся Забелин.
— Какие же тонкости? Это проще всего. И пьяный почему он в Кедровке шатался? — не унимался Сарычев. — Да, да... Он что-то про эту станцию говорил... Николай, может, начальника Кедровки вызвать?
— Сегодня же привезем, — коротко ответил Кунгуров.
— Да зачем это нужно! — Забелин раздраженно махнул рукой. — Неужели не ясно? Он еще что-нибудь наплетет, а мы, как дураки, проверять будем!
— Будем! — ответил Кунгуров и повторил: — Будем проверять... — Он не спеша свернул цигарку, вставил ее в мундштук, прикурил и с удовольствием пыхнул дымом:
Забелин достал из кармана окурок, подошел прикурить.
— Красивый мундштучок, — сказал он, затягиваясь. — Откуда?
— Память... — Кунгуров слегка улыбнулся. — Еще в ссылке один товарищ подарил.
— Ай-яй-яй! — снова вздохнул Сарычев. — Третью ночь не сплю. Думаю, думаю — и боюсь поверить.
— Вы, может быть, считаете, я мозгами не ворочаю! — нервно проговорил Забелин. — Ни жене, ни детям спать не даю... как лунатик стал. Она мне говорит: «Или на другую работу перейдешь, или давай разводиться!»