Повести и рассказы

Лодка быстро подходила. Что-то надо было предпринять сейчас, немедленно, не теряя ни минуты.
И вот, в первый раз за десятки лет, мысли братьев поскакали в разные стороны.
Старший торопливо стал перезаряжать винтовку.
Младший сорвал с себя кожаный мешок, поднял его высоко над головой, закричал, заглушая грохот потока.
— Бери соболей, отдай собаку!
В ответ ему с лодки стукнул выстрел, пуля пропела в воздухе. Лодка, держась того берега, неслась уже мимо них.
Мартемьян опустил винтовку на сук. Лицо его было страшно. Он бормотал:
— Щенят вору плодить!.. Врешь, никому не достанешься.
Больная рука плохо слушалась его, мешала быстро управиться с ружьем.
Одним прыжком Маркелл подскочил к брату. Скинул его винтовку с сука. На тот же сук опуская свою винтовку, жестко сказал:
— Молчи! Я сделаю.
И тщательно, как соболя, — зверьку надо попасть в голову, чтобы не попортить драгоценной шкурки, — стал выцеливать.
Мартемьян впился глазами в белоснежную фигуру собаки на лодке.
Белка, натянув узкий ремень, вскинулась на задних ногах, передними повисла в воздухе — рвалась через борт к хозяевам.
Еще миг — и бесценный друг, исчезнув за поворотом реки, навсегда достанется ненавистному вору.
У самого уха Мартемьяна ударил выстрел.
Мартемьян видел, как Белка сунулась вниз — мордой вперед.
Лодка исчезла.
Несколько минут братья стояли не шевелясь, глядя на волны, стремительно убегающие за мыс.
Потом старший сказал, кивнув на больную руку:
— Стяни потуже.
Из раны обильно сочилась кровь. К горлу подступала тошнота, неиспытанная слабость охватывала все громадное тело Мартемьяна.
Он закрыл глаза и не открывал их, пока брат возился с перевязкой.
Не рана его мучила: сердце еще не могло помириться с потерей любимой собаки.
Он знал, что и брат думает о ней; открыл глаза и посмотрел ему в лицо.
Левый глаз Маркелла неожиданно прищурился и хитро подмигнул ему.
«Эк его корчит!» — подумал Мартемьян и снова опустил веки.
Туго спеленатая рука наливалась тупой звериной болью.
Сильный шелест в чаще заставил его снова открыть глаза.
Не Белка — прекрасное ее привидение, всё алмазное в радуге брызг, стояло перед ним.
Собака кончила отряхиваться, бросилась на грудь Мартемьяну, лизнула в лицо, отскочила, кинулась к Маркеллу.
Секунду Мартемьян стоял неподвижно. Потом быстро наклонился, здоровой рукой подхватил обрывок ремня у Белки на шее.
На конце ремня была полукруглая выемка — след пули.
Волосатое, грубое лицо старого охотника осветилось счастливой детской улыбкой.
— Ястри тя… ладно ударил! — громко сказал он. И тут же спохватился: ведь это были лишние слова, их можно было и не говорить.
1927 г.
 
ЧЕРНЫЙ СОКОЛ
В АУЛЕ
Бедный деревьями степной аул был весь открыт солнцу. Улица пустовала. Только у сакли торговца Кумалея, в тени серебристого тополя, сидел на корточках бритоголовый нищий. Под другим тополем стоял оседланный конь. Стайка голубей подбирала в пыли зерна.
Птицы двигались вяло: клюнут — и посидят без движения, клюнут — и приоткроют клюв, задыхаясь. Было знойно.
Из сакли вышел джигит в папахе, с кинжалом у туго стянутого пояса. В руках держал он кожаную сумку. Большой, сгорбленный, крючконосый, показался за ним торговец.
Нищий вскочил на ноги. Его быстрые глаза приметили табак в сумке джигита. Он правой рукой слегка коснулся лба и груди, левую протянул за подаянием.
— Табачку, баба, [8] на одну трубочку табачку нищему Саламату, и да будет тебе удача во всех делах.
Хмуро глянул джигит на согнутую фигуру попрошайки — и прошел мимо. Навстречу хозяину тихонько заржал конь. Джигит подошел и стал приторачивать к седлу сумку. Нищий тотчас же очутился рядом.
— Душистый табачок поможет голодному Саламату забыть чурек. [9] Трубочка табаку будет сухому горлу Саламата как глоток сладкого кабернэ. [10] Гассан — щедрый джигит, Гассан…
Джигит выхватил из сумки толстую папушу [11] табачных листьев, швырнул ее через плечо. Нищий на лету подхватил подачку.
Торговец, молча наблюдавший за обоими, повел сутулыми плечами.
— Саламат сытей тебя, джигит. Щедрость твоя безрассудна: от щедрот жиреют ленивые и трусы.
Гассан ничего не ответил. С места, даже не задев стремени, легко и метко вскочил в седло.
Вспугнутые его резким движением, взлетели голуби. Плеск и мельканье белых, сизых, коричневых крыльев на мгновенье наполнили воздух.
В тот же миг черная молния с шипящим свистом рассекла стаю. Голуби шарахнулись в стороны, исчезли за тополем.
Гассан вскинул голову. Солнце сияло. Небо было безоблачно. Но над тополем, оставляя в воздухе легкую дорожку пуха, поднимался черный сокол. Он уносил в когтях мертвого голубя.
— Сапсан! — вскрикнул джигит. — Вот удар, — даже на землю не пал с добычей!
— Был да нет, — спокойно сказал торговец. — Ищи ветра в поле.
— Мой будет!
Гассан вздернул коня на дыбы, пустил его вскачь по улице.
Пыль, взметнувшаяся из-под копыт, медленно опустилась на землю.
— Молодая кровь — горячая кровь, — забормотал нищий, поднимаясь с корточек и подмигивая торговцу. — Черный сокол — дорогой сокол. Саламат тоже хочет искать.
Кумалей скрылся в сакле. Через минуту его большое тело показалось на плоской крыше. С крыши видна была степь и мчащийся по ней всадник.
Гассан остановил коня: сокол как в воздухе растаял. Быстроногий конь не мог догнать его, даже отягощенного добычей.
Обернувшись, джигит заметил черную точку на крыше одной сакли. Рука привычным движением опустилась на кинжал. «Следит», — подумал Гассан тревожно.
Потом рассмеялся:
— Жди, коли терпенья хватит.
И повернул коня к дому.
СОКОЛЯТНИК
С этого дня Гассан стал как одержимый. Найти сапсана сделалось его мечтой. С рассвета он седлал коня и до ночи пропадал в степи. Он был уверен, что на миг мелькнувший сокол случайно где-нибудь еще раз попадется ему на глаза. Но дни проходили, — черный сокол не показывался.
Так, бывает, редкой породы рыбка, играя, сверкнет взгляду страстного удильщика и без следа скроется в прозрачной глубине. Бегут и бегут волны, и рыбка та, быть может, давно уже гуляет по другим рекам, а восхищенный рыбак всё хранит в памяти ее серебристое виденье. Долго еще закидывает он удочку то в одном, то в другом месте в безрассудной надежде вытащить, ту самую, пленившую его редкую рыбку.
Гассан без памяти любил соколиную охоту. Во всей округе никто так не умел вынашивать ловчих птиц, как он. Недаром из Тавриза наведывались к нему охотники. За доброго сокола они готовы отдать лучшего в табуне скакуна и денег еще впридачу.
Но, сам горячий охотник, Гассан не богател от своего искусства. Любимую птицу он не соглашался продать ни за какую цену. Когда же он находил лучшую, готов был отдать остальных за бесценок.
Так случилось и в этот раз. Увидав сапсана, джигит почти даром отдал своих двух ястребов Кумалею, сейчас же выгодно сбывшему птиц в другие руки. Ястребам надо было добывать пищу, за ними надо было ходить, — это мешало Гассану с утра до ночи рыскать по степи.
Черного сокола — сапсана — охотники ценят выше ястребов, выше даже могучего беркута. [12]
Неистовый убийца, ястреб хватает всё, что попадется ему на глаза. Низкий убийца и вор, он прячется в засаду, стараясь врасплох захватить жертву. Он готов гоняться по кустам за мелкой пташкой, он придушит зверька, в смертельном страхе приникшего к земле, будет душить и убивать, даже если сыт сам и птенцы его накормлены.