Питер Мариц — юный бур из Трансвааля

— Ты, парень, не удивляйся: раны — раны и есть. Больше ничего.
— Вы сражались с чернокожими дикарями? — простодушно поинтересовался Питер Мариц.
Октав расхохотался.
— С дикарями, друг мой, ты догадлив; именно с дикарями... Но вот насчет цвета ты ошибся. Они белей тебя, пожалуй. Мы их так и называли — белыми.
— Где же это происходило?
— О, далеко, — махнул он рукой на восток, — за тысячи миль отсюда.
— В Европе?
— Да, дружок, в Европе, недалеко от тех мест, откуда родом твои предки, голландцы. Это было во Франции. В "прекрасной" Франции... Слыхал ты что-нибудь про эту страну?
— О да, теперь я понимаю! Мне учитель наш рассказывал, что Франция недавно воевала с немцами [4]. Так это вас немцы, стало быть, изрешетили? Теперь я понимаю...
— На этот раз ты, парень, ошибся. Изрешетили-то меня все-таки именно французы.
— Стало быть, вы, господин Октав, немец?
Тот снова расхохотался.
— Опять ты ошибся. Я француз, чистейший француз.
— И сражались с французами?
— А сражаться — сражался с французами. Что правда, то правда. И сражался, по правде говоря, неплохо...
— Но ведь вы сказали, что это были дикари, белые дикари... Я ничего не понимаю! — воскликнул Питер горестно, в сильнейшем замешательстве. — Разве белые дикари бывают? Среди французов есть дикари?.. Вы шутите надо мной, господин Октав... Из-за чего француз стал бы с французом же сражаться? Вы шутите!
— Ты парень смышленый, пожалуй, я объясню тебе, из-за чего, и ты поймешь, что я с тобой не шучу, — сказал Октав, и лицо его вдруг сделалось строгим. — Если один француз занимает дворец, ест на золоте и серебре, ничего не делает, катается на дорогих лошадях и распоряжается десятками и сотнями работающих на него слуг, а другой француз живет в собачьей конуре и по десять-двенадцать часов в день проводит на работе в подземных шахтах, вот как здешние кафры — в алмазных копях, и питается со своей семьей впроголодь, а потом его вдруг, здорово живешь, отрывают от семьи и посылают на убой черт знает ради чего, на какую-нибудь дурацкую и подлую войну, — то рано или поздно между этими двумя французами и произойдет сражение. Понял? Одному надоест все работать, работать и голодать, а другому не захочется расстаться со своей великолепной праздной жизнью. Вот они и подерутся... А дикарем я называю этого ошалевшего от бездельной жизни француза, который готов весь свет, все человечество истребить, только бы удержать в своей власти все эти дворцы и драгоценности.
Лицо его пылало гневом, и Питер Мариц видел, что он действительно не шутит.
— Вам, бурам, даже тем, кто постарше тебя, эти вещи не совсем еще ясны. У вас нет пока ни королей, ни вельмож и миллионеров, ни голодных батраков. В своих общинах вы, здоровые мужики, все много работаете и сытно живете. Оттого-то и англичане долго с вами возятся, никак не могут слопать. Но и у вас не вечно так будет... Тогда и вы станете лучше понимать, как это могут французы с французами сражаться.
Питер Мариц слушал его с глубоким вниманием. Душа его волновалась тем новым и еще неясным, что открывал ему в горячих словах этот странный человек, так не похожий на людей, которых он знал.
— Чем же кончилась война? — спросил он после долгого раздумья.
— О-о! — воскликнул гигант, выпрямляясь. — Она не кончилась... Она еще не кончилась! И не скоро кончится... не скоро...
Питеру Марицу ужасно хотелось спросить о странных, невиданных следах на руках и ногах господина Октава, но он не посмел.
Вернувшись к лошадям, они застали зулусов уже спящими у костра. Вскоре, поужинав, улегся и молодой бур, но долго не мог заснуть, перебирая в уме все услышанное от своего необыкновенного спутника, и время от времени, приоткрыв глаза, поглядывал на его мощную фигуру, склонившуюся у костра в сосредоточенной неподвижности. Глаза Октава, обращенные к костру, были строги и задумчивы.
 
ГЛАВА ПЯТАЯ
Диковинные животные
Следующий день доставил путешественникам чрезвычайно редкое развлечение. Дорога попеременно шла то лесами и травянистыми степями, то по безжизненной песчаной пустыне, и это чередование постепенно как бы убаюкивало путников. После вчерашнего разговора на привале Октав был молчалив и задумчив, на вопросы Питера Марица отвечал односложно и рассеянно, так что молодой бур вскоре замолчал и, отделившись от спутника, незаметно уехал вперед. Долгая дорога начинала наскучивать его кипучей юной натуре... С грустью и с завистью вспоминал он о сверстниках, оставшихся в общине. Где-то она сейчас? Где застанет он ее по возвращении? И когда еще возвратится?..
Дав волю Скакуну идти, как ему вздумается, юноша тихо покачивался в седле, уносясь мыслями назад, к покинутым родным местам... Дорога вынырнула из леса. Впереди показалась довольно широкая река, и он тронул было лошадь, посылая ее искать брода, как вдруг вытянулся в седле и, вглядываясь вперед, быстрым движением натянул поводья. Скакун замер на месте. На противоположном берегу реки, на опушке чудесной рощи мимоз, глазам его представилась картина, какой он отроду не видывал. В первый момент, несмотря на его острое зрение, ему показалось, что перед ним группа каких-то странных, усеянных лишаями, высохших стволов мимоз. Но тут же он заметил, что стволы эти... шевелятся! Питер Мариц в изумлении протер глаза и стал наблюдать, затаив дыхание.
Это было стадо из двенадцати животных. Головы их походили на голову арабской породистой лошади, но их громадные и необыкновенно выразительные кроткие глаза были еще красивее да спереди торчали коричневые изящные рожки. Плечи и шея их, казалось, были заимствованы у верблюда, только шея была гораздо длиннее; уши — от быка; хвост — от осла; ноги — от антилопы; а песочного цвета пятнистая кожа с гладким, как атлас, мехом — от леопарда. Всего удивительнее были ноги и шея: такие длинные, что без труда животные, подняв голову, ощипывали листья с верхушек мимоз. Что-то забавное, смешное было в их фигуре, и Питер Мариц с невольной улыбкой залюбовался ими. Одно из животных подошло к реке напиться, и поза, которую оно при этом приняло, совершенно развеселила юношу: раскорячив передние, более длинные ноги на расстояние не менее трех метров, животное изогнуло свою журавлиную шею и таким образом припало к воде, время от времени отрывая от нее свою красивую голову.
Заслышав позади себя приближавшихся спутников, Питер Мариц оглянулся и, приложив к губам палец, подал сигнал предосторожности. Они бесшумно присоединились к нему, и Октав, так же как и он улыбаясь, шепнул:
— Жирафы.
Ветер дул в сторону путников, так что жирафы не могли их почуять. Они продолжали мирно пастись и играть на опушке рощи, и, пользуясь благоприятным направлением ветра, путешественники решили сделать попытку приблизиться к этим необыкновенно чутким, пугливым и осторожным животным. Они отступили обратно в лес и, следуя вдоль реки вправо, выбрались на берег приблизительно в расстоянии километра от прежнего места, все время не теряя из виду жирафов. Затем с величайшей осторожностью, не производя ни малейшего шума, они перешли реку вброд и, выйдя в рощу мимоз по ту сторону реки, стали подкрадываться в тыл пасущемуся стаду, которое ничего не подозревало.
Октав достал из-за спины ружье. Питер Мариц взглянул на него и чуть слышно промолвил:
— А я не стану стрелять. Уж очень милые животные...
Не успел Октав ответить, как жирафы разом вытянули свои длинные шеи и насторожились: ветер теперь дул уже в их сторону, и они учуяли опасность. Почти одновременно Октав выстрелил, а стадо кинулось бежать, так что нельзя было даже сказать, что вспугнул животных выстрел. Один жираф, вероятно легко раненный, вздрогнул на бегу, но от других не отставал.
Охотники помчались вдогонку. Они сразу пустили лошадей во весь опор, но расстояние между ними и убегавшими животными не убывало, а вырастало. На первый взгляд казалось, что жирафы бегут лениво и их легко догнать, но в действительности это было не так. Они скакали галопом, причем скачки их, не частые, но громадные, метров по пяти, были так комичны, что преследователи невольно хохотали, глядя на них. Всё удаляясь и удаляясь, они вскоре как бы слились с желтым песком начавшейся пустыни и пропали из виду.