Малыш (илюстр)

Они брели по улицам Голуэя, чем-то похожего на небольшой испанский городок, одинокие среди безразличной толпы. Малышу очень хотелось бы узнать, что творится там, внутри этих домов. Через узкие зарешеченные окна, сквозь опущенные жалюзи [70]ничего не было видно. Дома зажиточных горожан представлялись ему несгораемыми шкафами, набитыми деньгами. А гостиницы, куда путешественники прибывали в больших экипажах! Разве не заманчиво было пройтись по прекрасным апартаментам, особенно «Королевского отеля»! Однако слуги относились к друзьям как к собакам или, что еще хуже, как к побирушкам — собак, по крайней мере, хоть изредка могли ведь и приласкать…
А когда мальчики останавливались перед магазинчиками, пусть даже с небогатым выбором товаров, что характерно для небольших городков горной Ирландии, те казались им средоточием неисчислимых сокровищ. Какие взгляды бросали бедняги на витрины с одеждой, они, одетые в лохмотья! А чем были для разутых детей обувные лавки! Да и испытывают ли они вообще когда-нибудь радость от ощущения новой одежды, подогнанной по росту, и обуви, сшитой на заказ? Конечно нет! Как и огромное множество таких же несчастных, вынужденных донашивать обноски с чужого плеча и доедать объедки из помойного ведра!
Были в городе и мясные лавки с огромными кусками мяса, подвешенными на крюках. Такими можно было бы кормить всю «рэгид-скул» в течение месяца! Когда Грип и Малыш созерцали подобное изобилие, их рты непроизвольно открывались сами собой, а желудки болезненно сжимались.
— Ба! — весело восклицал Грип. — На всякий случай поработай немного челюстями, Малыш!… Вдруг все-таки немного утолишь голод, ведь тебе будет казаться, что ты ешь что-то вкусное!
А что говорить о больших буханках хлеба, источающих теплый, такой притягательный аромат, о кексах и других кондитерских изделиях, возбуждающих вожделение прохожих? Друзья буквально застывали у витрин, щелкая зубами и судорожно сглатывая слюну, и Малыш бормотал:
— Как же это, наверно, вкусно!
— Могу рассказать! — отвечал Грип.
— А ты пробовал?
— Один раз.
— Ох! — вздыхал Малыш.
Он сам ничего подобного никогда не пробовал — ни у Торнпайпа, ни в стенах «рэгид-скул».
Однажды какая-то дама, тронутая жалким видом Малыша и бледным личиком, предложила купить ему пирожное.
— Лучше бы хлеба, миледи, — ответил он.
— Но почему же, милый?
— Потому что он больше.
Правда, однажды Грип, получив несколько пенсов за кое-какие поручения, купил пирог, испеченный по меньшей мере неделю тому назад.
— Ну и как? Вкусно? — спросил он Малыша.
— О!… Мне кажется, что он с сахаром!
— Уверяю тебя, он очень сладкий, — ответил Грип, — и туда положили настоящий сахар к тому же!
Иногда Грип и Малыш прогуливались вплоть до предместья Солтхилл. Оттуда можно было увидеть весь залив, живописнее которого едва ли что найдется во всей Ирландии, три острова Аран, торчащие при входе как три конуса залива Виго [71], — еще одно сходство с Испанией, — и, сзади, дикие горы Бюррен, Клэр [72], а далее — прибрежные отвесные скалы Мохер. Затем они возвращались в порт, на набережные, шли вдоль доков, заложенных еще в тот период, когда из Голуэя рассчитывали сделать отправную точку трансатлантических линий, которая могла бы стать самым коротким путем между Европой и Соединенными Штатами Америки.
Заметив несколько кораблей, стоявших на якоре в заливе или швартовавшихся в порту, мальчики ощущали, что их притягивает к судам какая-то неведомая сила, порождаемая надеждой на то, что море должно быть менее жестоким, нежели земля бедняков. Казалось, что оно сулит им более сносное существование, что жизнь на океанских просторах прекрасна, что ремесло моряка уж конечно может обеспечить здоровье ребенку и кусок хлеба взрослому мужчине.
— Как чудесно, должно быть, плавать на таких кораблях… под большими парусами, — говорил Малыш.
— Если бы ты знал, как мне этого хочется! — отвечал Грип, качая головой.
— Тогда почему же ты не стал матросом?…
— Ты прав… Почему я не стал моряком?…
— Ты был бы уже далеко-далеко…
— Может быть, так и будет… когда-нибудь! — ответил Грип.
Однако он не был матросом.
Порт Голуэя образован устьем реки, берущей начало в Лох-Корриб и впадающей в залив. На другом берегу, по ту сторону моста, раскинулась занятная деревушка Кледдаха с четырьмя тысячами жителей. Там жили одни рыбаки, долгое время пользовавшиеся самоуправлением; в древних хартиях было записано, что мэр деревушки считался ее королем. Грип и Малыш изредка добирались и сюда. Чего бы только не дал Малыш, чтобы стать своим среди просоленных, обветренных людей, оказаться вдруг сыном одной из крепких, под стать своим мужьям, немного диковатых женщин, с примесью валлийской [73] крови. Да! Он завидовал веселой деревенской детворе, явно более счастливой, чем во многих ирландских городах. Детишки кричали, играли, барахтались в воде. Он так хотел бы быть одним из них… Ему хотелось протянуть им руку. Одетый в отрепья Малыш на это не решался, ведь, заметив его, детишки могли бы подумать, что он пришел за подаянием. Поэтому он держался в сторонке, со слезами на глазах, а затем тащился на базарную площадь, Чтобы посмотреть на серебрящуюся макрель, сероватую селедку, единственную рыбу, которую предпочитают рыбаки Кледдаха. Что касается омаров, крупных крабов, в изобилии прячущихся в каменистых нагромождениях залива, то Малыш не мог поверить, что они также съедобны, хотя Грип утверждал — на основании слухов, — что «содержимое раковины не хуже настоящего пирожного». Быть может, наступит день, когда они смогут убедиться в этом сами.
Когда прогулки за стенами города заканчивались, приятели возвращались по узеньким и мрачным улицам в квартал, где находилась «рэгид-скул». Они шли среди руин, превративших Голуэй в городок, как бы разрушенный землетрясением. Возможно, эти руины и сохранили бы определенное очарование, будь они природными. Однако здесь от домов, недостроенных из-за отсутствия средств, от зданий с едва намеченными стенами, от всего того, что носило следы недавнего разрушения, а не работы долгих веков, веяло мрачной безысходностью.
Самым унылым среди бедных кварталов Голуэя, наиболее отталкивающим, чем последние лачуги предместья, было тошнотворное жилище, омерзительное и отвратительное прибежище, где влачили жалкое существование сотоварищи Малыша, вот почему он и Грип никогда не спешили, когда приходило время возвращаться в «рэгид-скул».
  
Глава IV
 
ПОХОРОНЫ ЧАЙКИ
 
Влача ужасное существование среди всех этих злых и испорченных оборванцев, не возвращался ли иногда Малыш мысленно назад, в прошлое? Когда ребенок, окруженный заботой и ласками, полностью отдается сиюминутной жизни, не заботясь ни о том, что с ним было раньше, ни о том, что случится завтра, когда он живет радостями своего юного возраста, это понятно, это естественно. Увы! Все обстоит иначе, если прошлое ребенка соткано из одних страданий. Будущее тогда рисуется в самых мрачных красках, ибо оно видится через прошлое.
И если даже вернуться на год или два назад, то что бы увидел там Малыш? Того же Торнпайпа, безжалостного прощелыгу, которого он до сих пор боялся встретить где-нибудь на углу улицы или на большой дороге. Казалось, грубые руки кукольника всегда готовы снова его схватить. Затем вдруг возникали смутные и ужасные воспоминания о жестокой женщине, что так плохо с ним обращалась, а иногда из памяти выплывал неясный образ милой девочки, качавшей его на коленях.