Приключения 1964

— Я Берёза, слушаю вас, — пропищал тоненький голосок.
— Зажгите огни!
Голосок вздрогнул и растерянно прошептал:
— Сейчас, одну минуту…
— У меня нет минуты! Я ничего не вижу!
Горлов прильнул к бронестеклу, пытаясь через ледяную пелену разглядеть огни.
— Семерка! Я Береза. Видишь меня? — вдруг ворвался властный бас человека, который привык командовать.
«Кто-то свой! Этот посадит. Только держись!»
— На фонаре лёд.
— Понятно, дружище… — Голос на секунду умолк.
По бронестеклу запрыгали вспышки огней. Сквозь лед они походили на снежные комья. Ударяясь о фонарь и рассыпаясь, они искрились всеми цветами радуги, слепили глаза.
— Ты правильно зашел. Выпускай шасси!
«Ты сядешь. Ну, разве это так сложно? Главное, быстро выполняй, что тебе скажут».
— Включай фары! Ручку на себя! Сильней на себя! Ах ты какой!..
И через секунду:
— Везучий! Ты чуть не подцепил сопку. Доверни на полградуса. Так… Выпускай воздушные тормоза.
Машину резко тряхнуло.
— Тяни на себя! Та-ак… Два метра… Полтора. О, многовато! Так держи!..
Горлов ничего не видел, но обостренными нервами он чувствовал посадку. Вот сиденье плавно проваливается вниз. Вот машина несется над полосой, гася бешеную скорость.
— Полметра… Убери левый крен!
Горлов качнул ручку в сторону и в следующую секунду услыхал, как шасси со свистом резануло землю.
…Рывком он открыл замок и откинул тяжелый колпак. По горячему лицу наотмашь ударил ледяной ветер. Навстречу, брызгая ярким светом фар, мчалась машина с техниками и санитарный фургон.
Горлов выбрался из кабины.
«А земля-то действительно твердая». С минуту он постоял, глядя на горячий ещё самолет. Провел рукой по плоскости. «Новая машина. Отличная».
В небольшом домике он увидел маленького тщедушного радиста в штатском и офицера в летной кожаной куртке, склонившегося над рацией. Офицер рокотал в микрофон:
— Порядок, братцы! Да, да! Уже здесь. До связи.
Он протянул Горлову огромную ладонь.
— Жить тебе, браток, сто лет. Аэродром неважный. Самый что ни на есть запасной. Скажи спасибо парнишке, как тебя?…
— Бороботько, — сказал радист, краснея.
— Ветер антенну сорвал — он тут наладил.
— Как разведчик?
— Что-то у него стряслось. Стал уходить, звал базу, да не дозвался. Может, дотянул, а может, и нет. Ему-то помощи ждать не от кого…
На рассвете Горлов вылетел к себе на аэродром. Знакомая полоса. Возле неё дружными угольничками выстроились перехватчики.
«Джимми Коллинз погиб. Ты остался жить. Коллинз был превосходным летчиком. Но он всегда был один. Он один шел на риск. И никто не помогал ему. А тебе помогли. Пусть никто не знал тебя, но каждому ты всё равно был дорог.
Это самое важное».
— Заря! Я Семёрка. Прошу посадку! Приём.
Навстречу неслась блестящая от мороси лента бетонки. Тучи, высевая последний дождь, скатывались в океан. День обещал быть солнечным.
 
Глеб Горышин
Лахтинские камыши
Он был не виноват, командир торпедного катера. Вёл катер по курсу на учебное задание. Залив был пустой. С северо-запада, прямо от распахнутого горизонта, несло свежим ветром. Острую рябь гнало к стадиону имени Кирова, в устье Невки, к стрелке Елагина острова. Командир чувствовал пятками эту рябь. Она била в днище катера. Нос взлетал и с маху падал на жесткую, неровную воду. Брызги секли лицо. Всё вокруг было живо, подвижно и как бы подвластно командиру.
Он глядел на ползущий против Лисьего Носа лихтер и усмехнулся даже: «Тоже плавают люди…» Всякая жизнь, что шла сейчас где-то там, не на катере: вон трамвай тащится, шатает его, беднягу, вон баржу ставят под разгрузку, вон лодка-шалаш, охотничек гребёт к лахтинским камышам, — всё это казалось командиру медленной, слабой, ненастоящей жизнью…
Дизель ревел, море бешено молотило в днище катера, обдавало ветром; ветер был холодный, но, кроме брызг и стужи, он нёс ещё в себе маленькое тепло ноябрьского солнца. Командир был счастлив этим днем своей службы, своим местом и властью на катере, мощью и солнцем. Он недавно закончил училище имени Фрунзе.
Сначала и не заметил парную двойку. Темная мокрая лодка была не видна, она шла вровень с морем. И гребцы неразличимы: в синем. Только красное пятно, как буек на воде, шапка наверно. И весла, если вглядеться, взблескивают на солнце.
Лодка шла метрах в двухстах впереди, ближе к берегу, к Лахте. Командир чуть увел катер с курса. Самую малость. Он не мог упустить этот случай. Ему захотелось, чтобы ребята на лодке увидели его, как он стоит на своем командирском месте и смотрит только вперед, как ему нет дела до всяких там гребцов. Пусть ребят качнет на волне. Пусть они покрепче держат вальки своих весел, раз вышли в море.
Катер прошел в полусотне метров от лодки, развалил надвое море. Одна волна пошла к Лахте, другая — к Вольному острову.
Гребцы развернули лодку бортом к волне. Они приподняли борт, подставили бегущей воде округлое и скользкое днище. Узенькая, длинная лодка взлетела по крутизне, будто весу в ней как в поплавке-берестянке. Перевалила гребень и скатилась по отлогому боку волны. Волна побежала в берег.
Катер ушел далеко. Его командир не обернулся.
Если бы второму номеру чуть-чуть подгрести левым, боковым веслом, если бы первому номеру не так сильно работать правым. Впрочем, нет. Спастись лодка уже не могла. В кормовом отсеке был порван фальшборт.
Об этом знал первый номер, Сережа Францев, фрезеровщик по дереву с восьмого ДОКа. Это его красную шапку заметил издали командир катера.
Красивая шапка. С помпоном. Еёсвязала для Сережи Майка. Она приходила к нему в гребной клуб. Дожидалась на мокрой от ленинградской погоды скамеечке под липой, пока Сережа тренировался на одиночке. Тренеры и разные мастера спорта предлагали ей поучиться грести. На спунинге. На фофане. И даже на драгоценной, как пианино, на красивой, как скульптура «К звездам», на легонькой лодочке красного дерева — скифе. Майка любовалась скифами и мастерами спорта, но учиться грести всерьез ей не хотелось, а дожидаться Сережу лучше было одной, на скамейке.
Когда он подчаливал к бону, Майка бежала к нему по крутому, с поперечными рейками настилу. Сережа протягивал ей весло и говорил: «Проведи повыше». И она проводила. А потом брала весла и знала, как их положить на бон: вальками вниз.
По дороге домой Сережа доказывал Майке:
— Я с ним ещёпотягаюсь. Хоть полкорпуса, хоть четверть, а выиграю. Главное, понимаешь, даже не физическая тренировка, а чтобы самому себе не поддаться. На той неделе мне в день работать. В институте сейчас нельзя лекции по сопромату пропускать. Да ещёв комитет комсомола меня выбрали. Ответственным за спортсектор… Возьму у боцмана ключ от эллинга. Буду тренироваться ночью. Зимой лыжами как следует займусь. Тридцатку обязательно пройду за час пятьдесят… Летом — в отпуск, ещёза свой счет возьму недельки две. Как раз перед первенством города. Я вполне могу выиграть у Петрова. Это в моих руках, понимаешь? В спорте не бывает прирожденных гениев. Только тренировка, только не отступать от своей цели…
— Ты выиграешь у него, — говорила Майка. — Он, конечно, всёвремя спорту отдает. Не человек, а как весло какое-нибудь. А ты хороший рабочий парень. Тебя на всёхватает. И на спорт и на общественную работу. Ты как человек выше его. Ты обязательно победишь.
Но когда знаменитый гребец Станислав Петров поглядел на Майку, проходя мимо скамейки, на которой она дожидалась Сережу, он решил ещёраз пройти там и поглядеть.
Он сказал Майке:
— Что же вы здесь сидите? Так и замерзнуть можно. Хотите, я вас поучу грести?
Майка сказала: «Хочу». Потому что, хотя она относилась к чемпиону, как к веслу, всё же она была молоденькая и красивая, а значит, безотчетно-тщеславная девочка. Петров показал ей, как нужно садиться в учебный ящик, и она сунула свои востроносые туфли в специальные ременные петли на подножках.