Опасный беглец

Ходсон осторожно скинул лотос со стола.
Да, он, Ходсон, знал это лучше, чем какой-либо другой англичанин в Индии. Может настать день, когда невозможное станет возможным. Когда вся Индия, все эти миллионы поднимутся в один час, и тогда – кости англичан будут белеть на солнце от Пешавара до Калькутты.
Ходсон вышел из палатки. Глухое раздражение томило его. Этот цветок!
Ночь была холодна. Слуги разложили костер. От соседнего болота тянуло сыростью.
Ходсон стоял и смотрел. Бамбук, треща, разгорался в костре.
Незнакомый человек подошел к огню, почтительно поклонился, встал у костра.
Ходсон смотрел на него. Человек был рослый, сильный. Чуть сутулясь, он стоял боком, полуотвернув лицо. Почти голый, он кутался в обрывок черного шерстяного одеяла, какие в холода носят на плечах горцы Кашмира.
Под одеялом у человека была маленькая индусская грелка – чангрис. [9] Человек отобрал из костра несколько угольков для своего чангриса.
Человек не уходил. Он стоял вполоборота к огню, пламя сбоку освещало его щеку и угол рта. Он не поворачивал головы, точно не хотел, чтобы саиб видел его лицо.
Человек что-то невнятно говорил додвалле – погонщику верблюдов.
«Больная нога… Язва у колена»… – долетело до Ходсона. Да, что-то о больной ноге верблюда.
Эта неясная речь и отвернутое лицо… Глухое раздражение начало мучить Ходсона, смутная догадка…
Человек, подошедший к костру, стоял неподвижно, всё так же полуотвернув лицо. Кажется, он улыбался. Или это пламя костра неровно играет на щеке?
Ночь была темна. Ходсон отвел взгляд от костра, и вдруг пламя, большое, сильное, полыхнуло ему в глаза, точно прямо с неба.
Большой огонь! Что-то горит, где-то совсем недалеко, за деревней.
«Да это бенгало коллектора!» – понял Ходсон.
Пламя полыхало перед ним, буйное, дикое. Длинными языками оно взмывало к небу, точно говорило: «Гляди! Вот я. Я живое!.. Я не молчу!.. Я мщу! Я отвечаю!..»
«Мы не смирились! – кричало пламя. – Всё станет красным!.. Мы не смолчим!..»
Это был ответ Ходсону на то, что было днем.
Это был ответ: восстание.
Райоты подожгли бенгало коллектора, и собранные на его дворе люди разбегались.
Топот услышал Ходсон, топот ног, бегущих в разные стороны, шум толпы, крики… Он бросился вперед.
– Панди!.. – услышал Ходсон сквозь гул. – Панди…
«Панди»? И тут всё, в одной молниеносной вспышке, разом соединилось в сознании Ходсона: красный цветок, вестник восстания, Панди – имя человека, бежавшего из петли, и этот рослый, сильный у костра… Так вот почему человек прятал рот! Это был Панди, Панди!.. Где же он?..
Ходсон вернулся к костру. Заметались слуги. Тот человек?.. Он ушел. Простыл и след его на песке, – след угольков, рассыпанных из его чангриса.
Глава девятая
ДЕЛИ, СЕРДЦЕ ИНДИИ
Восемьсот конных соваров и две тысячи пехотинцев в Мируте готовы и ждут только знака. В Аллигуре – предупреждены. В Агре – готовятся. Нана-саиб, мятежный раджа Битхурский, копит силы в Гвалиоре. Ни с юга, ни с севера, ни с востока не будет помощи саибам.
А Дели, сердце Индии? «До Дели далеко», – говорит индусская пословица.
До Дели было близко.
Лес расступился и привел Инсура на открытое место. Две знакомые пальмы, сплетшись вершинами, отмечали начало лодочной переправы. Инсур поднялся на холм.
Светлая и быстрая Джамна делилась здесь на два неравных рукава. Плавучий мост, настланный по лодкам, вел на другую сторону. Там, на другой стороне реки, из самой воды поднимались высокие стены красного камня. Это был дворец старого шаха, правителя Дели. За дворцом – белое здание европейской резиденции, а там, дальше, – дома, каналы, мусульманская мечеть, тесные улицы базара, индусские храмы и снова дома.
Большой город лежал на равнине, на другом берегу реки.
Стена подковой опоясывала город, – каменной подковой на семь с половиной миль длины, с глубокими прорезами ворот в пяти местах: Кашмирские ворота, Лагорские ворота, Кабульские ворота, Аймерские, Южные… Дорога в Кашмир, дорога в Кабул, дорога в Лагор – на север, на запад, на юг, на восток, – все дороги Срединной Азии вели через этот город.
Это был Дели – древняя столица Индии.
Там, за высокими тёмнокрасными стенами, в великолепном дворце доживал свой век бессильный и согбенный старик, Бахадур-шах, последний правитель из династии потомков Тимура. Старший сын Бахадур-шаха умер, и Ост-Индская торговая компания запретила шаху назначить наследником другого сына. Совет лондонских купцов постановил: со смертью Бахадур-шаха положить конец древней династии. Шах Дели умирал без наследника, и английский резидент терпеливо дожидался часа, когда он сможет, наконец, переехать из резиденции во дворец со своей счетной конторой.
Ауранг-Зеб, Надир-шах, жестокие завоеватели Азии, ступали по камням этого города. Персы, афганцы, махратты прошли через него. Дели когда-то назывался Индрапутрой, сыном грозного Индры, и был гордостью индусов, потом стал Шеханабадом, оплотом мусульман. Арабские и тюркские архитекторы строили его мечети, план его знаменитого дворца чертил сам шах Джехан. [10] Этот город стоял и был славен, когда Лондона еще не было на свете, а Париж был только кучкой жалких глиняных хижин на берегу безыменной реки.
 
После афганцев, персов, махраттов пришли британцы. Город притих. Британцы были скупы на слова и щедры на смертные приговоры. Город стал сумрачен. Заглох шум его крикливых уличных процессий, оскудели лавки базаров. И Шеханабад и Индрапутра равно стали историей. Великий город терпел британского полисмена у стен мечети и британского резидента у стен дворца.
И всё же город был велик. Он таил в себе силу.
Долго стоял Инсур на холме и смотрел. Бойницы, башни, каменные завесы от бастиона к бастиону, парапеты, отвесные скаты, рвы…
Город был велик и прекрасен. Башни его ворот глядели на все стороны света. Пушки грозили из каменных прорезов башен. В погребах Арсенала, под двойным каменным сводом, хранились запасы пороха, равных которым не было во всей Индии.