Камеристка

— Vivat Rex in aeternam — да живет король вечно.
Все восторженно повторили эти слова. Как по тайной команде, открылись величественные порталы собора, и люди, терпеливо ждавшие многие часы снаружи на жаре, начали протискиваться в церковь, выкрикивая:
— Vive le Roi — Да здравствует король!
И вот из клеток выпустили стаю птиц. Они взлетели под остроконечную крышу и заметались.
— Эти птицы должны олицетворять свободу Франции! — крикнула мне мадам Франсина. Ей пришлось повысить голос, чтобы я смогла ее расслышать. Я увидела, что графиня очень побледнела. Я тотчас схватила ее за руку и дала знак Франсуа и Элен проложить путь в тесной толпе. Мне нужно было вывести мадам Франсину на воздух, пока она не упала в обморок.
И Мария-Антуанетта вызвала восторг народа: ему понравилась красивая королева.
Оба младших брата короля были женаты, и их жены уже родили детей.
— Вопрос о наследнике престола не решен, если Антуанетта наконец не произведет на свет сына. Но ради всего святого, как это может случиться? — спрашивала меня мадам Франсина. — До сих пор это удалось одной-единственной девственнице. Но это было давно и только с помощью Святого Духа.
При дворе совершенно открыто говорили о половом бессилии короля.
Так как во дворец имели доступ все, то случилось так, что молодая королева по пути в свои покои натолкнулась на кучку парижских рыбных торговок. Эти простолюдинки следовали за ней по длинным коридорам и кричали вслед непристойности. Обе камеристки и солдат стражи, сопровождавшие Антуанетту, не могли прогнать смутьянок.
Мадам Франсина и я как раз возвращались от мадам Софи и стали тому свидетельницами. Молодая королева была глубоко потрясена и поспешила в свой будуар, где в слезах бросилась в объятия графини.
— У каждой суки бывает течка, она находит себе кобеля и приносит щенков, — кричали мерзкие фурии, — когда же ты наконец забрюхатеешь?
Королеве было двадцать два года, и после семи лет брака она все еще оставалась девственницей. Она искала себе другие развлечения. Она любила бриллианты — и ее шкатулки буквально ломились от них, любила экстравагантные наряды. Их ей шила мадемуазель Бэртэн, самая знаменитая парижская модистка.
Ничто не было для королевы слишком. Ее парикмахер придумывал для нее фантастические гротескные «сооружения». В зависимости от девиза праздника в башню из волос встраивали парусник, корзину с цветами и фруктами или клетку с настоящими птичками, по цвету они всегда подходили к вечернему туалету.
Министр Тюрго серьезно призывал снизить расходы на содержание двора. И король часто употреблял слово «экономия», но Мария-Антуанетта не была готова в чем-нибудь отказывать себе, а Людовик был слишком слаб, чтобы умерить ее расточительность.
— Значит, только запретами хочет снискать себе славу сильного мужчины, хотя в постели ничего не может? — сухо спрашивала я нашего кучера Гийома, с которым меня уже некоторое время связывали интимные отношения.
Отношения с Элен он прекратил. Он соблюдал чистоту и следил, чтобы я не забеременела. Между нами не было большой любви, но искренняя привязанность и юношеская страсть. Так мне не нужно было поддаваться на хитрые обещания благородных господ, рассматривающих как легкую добычу женщину, находящуюся в услужении. И Франсуа я держала при себе как случайного, приятного сожителя.
— Эти балбесы в напудренных париках пусть не думают, будто у них есть Богом данное право на нас, женщин из народа, — проповедовала я почти каждый день маленькой Жинетте.
За эти семь лет при дворе я стала уверенной в себе. Мое врожденное любопытство не ослабело, напротив, я впитывала все достойное внимания. Я не забыла слова своей госпожи. Я также охотно читала, и мне было все равно что. Я даже отваживалась браться за книги по истории и политике. Если я чего-нибудь не понимала, то просто спрашивала. И ни разу не случилось, чтобы мне отказали в ответе. С тех пор, как семь лет назад я начала в Версале новую жизнь, я стала вести дневник. Он и помогает мне теперь, когда память меня уже подводит.
  
Глава пятнадцатая
 
Мадам дю Плесси получила сообщение от своего супруга графа Эдуарда.
— Мой муж считает, что ты по чистой случайности похожа на принцессу королевских кровей. Он считает, что было бы лучше не привлекать к этому внимание.
Она говорила при этом подчеркнуто небрежно, а это всегда озадачивало меня.
Прошло месяца три, и сбылись слова мадам Аделаиды: меня пригласили в покои теток короля, а не приказали явиться, как в первый раз. На этот раз меня сопровождала мадам дю Плесси, но она стремилась не придавать особого значения этой новой экспертизе.
— Благородные дамы скучают и ищут себе развлечений, — предположила она.
— Я не очень хорошо себя чувствую, мадам, когда меня изучает такое количество глаз. — И жалобно добавила: — Я тогда опасаюсь, не грязные ли у меня ногти.
Это немного ослабило напряжение, потому что мы обе рассмеялись.
Но мне стало не до смеха, когда в салоне пожилой принцессы я увидела ее доктора Трюдо. Он сидел за круглым столом, рядом с ним королевский секретарь, разложивший перед собой многочисленные документы, чистую бумагу, чернила и перо.
Тетки, как куры на насесте, уселись рядком на диване, на сей раз без рукоделия. Они посмотрели на меня пристально, но не враждебно. Медик дал мне знак приблизиться, после того как я сделала реверанс.
— Не бойтесь, мадемуазель, мы только зададим вам пару вопросов. — Секретарь зачитал данные о моей персоне из своих документов, и доктор спросил:
— Все правильно, мадемуазель?
Я послушно ответила:
— Да, месье доктор, правильно.
Это были данные о моем рождении, а также о моих родителях, включая день их свадьбы. Они пожелали узнать, где я родилась и старший ли я ребенок в семье. Потом врач захотел, внимательно оглядев меня с головы до ног, узнать, сколько детей родила моя мать и сколько из них еще живы, а также их точный возраст.
— Ваша мать удалялась на длительное время из дома? — вдруг спросил меня месье Трюдо, и я была так поражена, что начала заикаться.
— Я…я н…не з…знаю, месье, н…не д…думаю, — тихо и с трудом выговорила я.
— Постарайтесь вспомнить, дитя мое, — раздался дружелюбный голос мадам Софи. — Возможно, вас еще не было на свете, когда ваша мама могла работать в другом месте.
— Мадемуазель Жюльенна, — вмешалась мадам Виктория, — может быть, вы слышали что-нибудь об этом дома или в деревне?
Все присутствующие уставились на меня. Я нервно прикусила губу.
— Может быть, моя мама однажды ненадолго уезжала в Париж, но точно я не знаю. Мне кажется, будто я слышала, как пожилые женщины говорили об этом. Но тогда мама еще была не замужем — если вообще правда, что она уезжала. О времени до своего замужества моя мама никогда ничего не рассказывала.
Мои слушатели многозначительно переглянулись, закивали, и врач начал измерять мою голову сантиметром и передвижным маленьким металлическим инструментом со шкалой. Сначала объем черепа, потом его длину, затем расстояние между глазами и между носом и верхней губой, а потом уже расстояние между нижней губой и подбородком. Моим ушам он уделил особое внимание, как и форме, цвету моих глаз, рисунку бровей и объему и длине моей шеи. Полученные цифры он диктовал своему писцу, который очень аккуратно записывал все на чистом листе бумаги. Прежде чем личный врач короля приступил измерять мое тело, причем особое значение он придавал ширине плеч, а также длине рук и ног (для чего мне пришлось за ширмой приподнять юбки), он заглянул мне в рот, внимательнейшим образом осмотрел зубы, нёбо, верхнюю и нижнюю челюсти и язык. И я слышала, как доктор Трюдо пробормотал: «Точно такой же прикус».
— Для такой юной дамы у вас примечательно низкий и теплый голос, — в заключение сказал он, и я заметила, как три сестры на диване снова многозначительно переглянулись.